Читаем без скачивания Возмездие - Александр Насибов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опомнившись, Карцов изо всех сил толкает Абста. Капитан-лейтенант насмешливо улыбается.
— Ловко, — говорит он, проводя пальцем по своим усикам. — Ну что, мы и дальше будем ломать комедию?
Карцов ошеломленно смотрит на немца. А тот не сводит глаз с большого хронометра на переборке салона: подался вперед, ссутулился от напряжения, почти не дышит. Он весь — ожидание.
Чего он ждет?
Догадка приходит мгновенно: это он минировал крейсер!
Теперь, подставив Карцова, он отводит от себя удар и, кроме того, губит противника — советского офицера.
Карцов приподнимается, протягивает обе руки к иллюминатору.
— Крейсер! — кричит он. — Спасайте крейсер!..
Могучий корабль недвижим в спокойной воде бухты. И вдруг он вздрагивает. Над бортом встают столбы воды, дыма.
Взрыв так силен, что линкор дрогнул, в салоне распахнулся иллюминатор. Карцова сбросило со стула. Конвоир и лейтенант валятся на него.
Сквозь ворвавшийся в помещение дым виден капитан-лейтенант, приникший к иллюминатору. Высоко поднимая ноги в ластах, к нему движется Абст.
— Берегитесь! — кричит Карцов.
Поздно. Абст уже рядом, бьет противника, и тот падает.
Второй взрыв. Линкор снова качнуло.
— Держите его, Джабб, — кричит Борхольм, указывая на Карцова, — крепче держите, я схвачу другого!
Он бежит к Абсту, но, споткнувшись, падает. Пока он встает, Абст с респиратором в руках уже протиснулся в иллюминатор. На мгновение мелькнули в воздухе его широкие черные ласты…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Высокий тощий коммодор[33] читает вслух бумагу, которую держит в обеих руках. Слева и справа от него — офицеры. В парадных мундирах, при кортиках и орденах, они стоят как на смотру.
Три офицера — это военный суд. Карцова отделяет от них стол, накрытый зеленым сукном.
Есть и четвертый член суда — тот самый представительный лейтенант Борхольм, что участвовал в первых допросах Карцова и безуспешно пытался схватить Абста. Сейчас он выполняет обязанности секретаря, восседая за столиком, который поставили для него в углу.
Здесь же присутствует матрос Джабб, еще один конвоир, переводчик да два майора, расположившиеся у двери.
Все это происходит на борту линкора, в салоне, где неделю назад излишне самоуверенный капитан-лейтенант устроил очную ставку Карцову и Абсту. С тех пор Карцов не видел этого офицера: допрос выловленного в бухте пловца вели чины морской контрразведки. С подследственным они разговаривали по десяти — двенадцати часов кряду, были вежливы, угощали кофе и сигаретами и… не верили ни единому его слову из тех, что он повторял и повторял, сперва горячо и страстно, а затем, по мере того как его оставляла надежда, все более равнодушно и вяло.
Ими было бесспорно установлено: в бухте, у мола, в одну и ту же минуту часовые обнаружили, а патрульный катер захватил двоих диверсантов — человека, который сидит сейчас перед ними, и его партнера. Тот, второй, был в резиновом костюме, имел кислородный прибор для дыхания под водой. Отвечая на вопросы следствия, он установил личность своего коллеги, показав, что тому было поручено минировать крейсер. И действительно, вскоре корабль был подорван.
Случай помог бежать человеку в резиновом костюме. Оставшийся должен отвечать за диверсию.
Карцов спорил, объяснял смысл показаний Абста. Но старший следователь, пожилой человек в чине майора, был непреклонен.
— А что, если предположить обратное? — говорил он. — Вас схватили, вы знаете: с минуты на минуту под килем корабля взорвутся заряды. Поэтому вы решаете разыграть невинность, все свалить на товарища. И вот мы видим ваши вытаращенные в ужасе глаза, слышим взволнованный голос: “Крейсер! Спасайте крейсер!” Вы же отлично знали: взрыв неотвратим, уже ничто не спасет корабль!
— Я говорю правду, я советский моряк.
— Мне еще не случалось видеть советских моряков, которые татуировали бы на своей коже немецкие имена да еще латинскими буквами.
— Я все объяснил.
— Придумали, хотите вы сказать!
— Объяснил.
— А это как объясните?
Карцеву предъявили радиограмму. Оказывается, они все же радировали на материк, а оттуда был сделан запрос в Москву. И вот ответ: командование Советского Военно-Морского Флота подтверждает гибель корабля названного класса со всем экипажем такого-то числа, в таком-то квадрате. Подтверждена и фамилия врача. А в заключение указывается: “На левой руке капитана медицинской службы Кирилла Карцова татуировки не было”.
— Ни в штабе флота, ни даже в штабе соединения, в которое входил мой корабль, не могли знать о татуировке.
— Кто же знал?
— Очень немногие. Она у самого плеча — чтобы показать ее, я должен снять китель, сорочку.
— Кто же мог знать о татуировке? — настаивал следователь. — Отвечайте, я предоставляю вам все возможности оправдаться.
— Члены экипажа корабля, на котором я проходил службу.
— Люди “вашего” корабля, которые сейчас мертвы? — Следователь не скрывал насмешки. — Вы правы, это отличные свидетели. Уж не отправиться ли за их показаниями в царство Нептуна?
— Но я перечислил весь экипаж моего корабля, назвал имена людей, их флотские звания, даже указал приблизительно возраст каждого. А вы не сочли нужным передать в Москву это важнейшее доказательство того, что я — это я!..
— Сдается мне, что корабль, о котором идет речь, ваши коллеги не утопили, а захватили. Люди с него убиты или в плену. Эта же судьба постигла и судового врача. Кто мог помешать вам, разведчику и диверсанту, вызубрить два — три десятка имен? Фашисты выкидывают и не такие штуки!
— Еще аргумент. Вы видите, как я владею русским языком; был приглашен переводчик, и он…
— Не хуже владеете вы немецким.
— Прошу вас, обязательно пошлите в Москву мою фотографию!
— Не вижу смысла. Впрочем, если б я и хотел, это невозможно.
— Почему?
— Бильд с метрополией не работает. Самолеты туда не летают. Остается отправка со случайным судном. Долго. За это время вы столько успеете!..
— Сбегу?
— Во всяком случае, попытаетесь.
— Но мы на острове!
— Э, не выдавайте себя за желторотого!.. Старшина Динкер, который был назначен неотлучно находиться при вашей персоне, вчера явился с просьбой. Он, видите ли, сомневается в том, что вы немец. Вот и пришел просить тщательно во всем разобраться… А Динкер потерял на войне отца. От одного слова “наци” его бросает в жар. И этого-то парня вы смогли окрутить и прибрать к рукам! Ну да он оказался на высоте, честно обо всем доложил. Могу сообщить: вы его больше не увидите. Место Динкера займет матрос Джабб. Он вылавливал вас из воды. Он слышал, как вас разоблачил ваш же коллега. Словом, представляется мне, что Джабб именно тот человек, который нужен для надзора за такой хитроумной бестией, как вы. Попробуйте окрутить его, добейтесь этого, и я скажу: вы сам дьявол!.. Впрочем, уже завтра дело ваше будет закончено.
— Меня будут судить?
— Разумеется.
— Зачем же суд? Вы считаете меня немцем, а военнопленных полагается…
— Вон как вы поворачиваете! — Майор презрительно оглядел допрашиваемого. — Не надо путать. Вы не военнопленный.
— Кто же я?
— Вы не были в форме армии своей страны, когда попали к нам, не смогли предъявить установленного воинского удостоверения. Поэтому вас будут судить как диверсанта и убийцу.
— Что же грозит диверсанту и убийце?
— Боюсь, что не могу вас обнадежить. На снисхождение можно надеяться в одном только случае. Вы знаете, в каком?
— Я должен дать ценные показания?
— Очень ценные, которые бы перевесили тяжесть совершенного вами преступления.
— Но я не немец! — Карцов устало потер виски. — Поймите, вы совершаете ошибку!..
Таков был последний разговор со следователем. Он происходил вчера. А сегодня Карцева судят. Точнее, уже судили, ибо сейчас читают приговор.
Процедура была недолгой. Огласили формулу обвинения. Задали подсудимому несколько вопросов и допросили свидетелей — Джабба и еще двух матросов. Далее коммодор совещался: сперва с соседом справа, затем — слева. Секретарь подал лист бумаги. Коммодор просмотрел его, сделал несколько исправлений, дал подписать членам суда.
Это и есть приговор, который сейчас оглашают.
Конвоир Джабб кладет руку на плечо Карцову, подбородком показывает на судей. Он объясняет: приговор прочитан, теперь надо выслушать его вторично, в немецком переводе.
Карцов механически кивает. Он рассеян, вял, не в состоянии сосредоточиться. В голове сумбур из обрывков воспоминаний, образов.
Временами что-то давит на сердце, в груди появляется боль. И все, что ему хочется, это уйти отсюда, вернуться в свою железную конуру на форпике[34], где он, но крайней мере, будет один. Джабб не в счет. Последние два дня он неотступно рядом, но Карцов не замечает его, будто, матрос не больше чем деталь камеры, часть ее обстановки.