Читаем без скачивания Лекарство для покойника - Фридрих Незнанский

Укрывшись за погрузочной машиной, Солонин методично, как в тире, расстреливал атакующих. Когда остались лежать еще двое, чеченцы перешли к обороне и попрятались за ящиками. На какое-то время огонь прекратился. Солонин понял, что боеприпасы у горячих детей Кавказа на исходе, а может, и закончились вовсе. К затяжному бою они явно не подготовились.

В следующее мгновение все четверо резво бросились к выходу. Солонин взял на прицел мелькающие ноги.

Прогремел один выстрел, за ним – другой. Два ретирующихся бойца повалились на пол, катаясь и воя от боли.

Бежавший первым поджарый седой чеченец с увесистым дипломатом в руке уже достиг двери, когда та резко распахнулась, саданув его точно между глаз. Он грохнулся на спину.

На пороге стоял злой и страшный Сережа Скобцов с одним «макаровым» в двух вытянутых руках. Его ствол прыгал по помещению, выискивая цель.

Мирзоев сориентировался в ситуации и кинулся назад под защиту ящиков.

– Стой! – Скобцов вдавил спусковой крючок.

Пуля прошла между ног чеченца, вырвав клок брюк. Не оборачиваясь, он тоже пальнул и нырнул в укрытие… И сразу же напоролся на Солонина.

– Не рад ты мне, Джуба. Явно не рад, – улыбнулся Солонин, и ничего хорошего эта улыбка Мирзоеву не обещала.

Оскалясь, чеченец нажал на спуск своего «ТТ».

Раздался щелчок.

– Считать надо, – пояснил Виктор и, вывернув руку с оружием, взял ее на излом.

Бандит запричитал, давясь словами на нескольких языках.

Скобцов уже сковал наручниками раненых и принялся за потерявшего сознание седого. Ситуация была под контролем.

– Давай по порядку, Джуба. Где Ибрагим?

– Нэ знаю я. Клянусь Аллахом, нэ знаю… Пусты, – скулил Мирзоев.

– Как так не знаешь?

– Я с ним уже нэ работаю. Пят месяцев нэ видел.

– А здесь по собственной инициативе землякам кокаин толкаешь?

– Нэт! У мэня другой хазяин. Балшой человек.

– Ну, об этом ты в другом месте расскажешь. – Солонин защелкнул «браслеты» на запястьях чеченца. Вот ведь черт. У него уже родились нехорошие предчувствия.

– Передали из управления: час назад звонил Алимов, – сообщил Скобцов.

– И что? – Предчувствия усилились.

– Кадуев сегодня днем похитил недалеко от Грозного двух ученых-геологов. Требует выкуп.

Полный провал. Солонин окончательно убедился, что все его теории по поводу причастности Ибрагима Кадуева к сегодняшнему мероприятию разлетелись вдрызг.

Склад заполнили оперативники.

– Как раз вовремя, – отметил он и, полностью опустошенный, побрел к выходу.

Он пересек улицу Чехова, спустился по полутора десяткам натертых солнцем и пятками до ослепительного блеска каменным ступенькам и влился в людской поток.

Турецкий пообедал в ресторане «Комета» – на набережной были столики от заведения, кухня и бар которого скрывались в самой настоящей «Комете», стоящей на приколе, а точнее, на сваях. Нос ее гордо выступал над морем, а через открытую корму можно было попасть в злачные внутренности. Турецкий подумал, что дождливым вечером ужинать, глядя в иллюминатор и при этом совершенно никуда не плыть, если, конечно, не перебрать лишнего (тогда и полетать не грех), должно быть, чертовски здорово.

Кухня в «Комете» оказалась вполне достойной, хотя и недешевой по крымским меркам. После рюмки хереса последовал лагман и осетрина с овощами. На все ушло не более сорока минут и почти столько же гривен. Он поколебался было насчет десертной рюмки коньяку и немалым усилием воли отложил ее на более позднее время. Еще надо было кое о чем порассуждать и, по возможности, не затуманенными мозгами.

Жара чуть спала, и самое время было отправляться на виллу Богачева. Или, вернее, Богачевой.

Турецкий прошелся по набережной. Она, как всегда, была насыщенной самой разнообразной торговлей. Преобладали, как обычно, «крымские» сувениры, которые можно купить и на Арбате раза в полтора дешевле. Фенечки. Фишечки. Мулечки. И прочие прибамбасы.

Конечно, как на любом провинциальном «Монмартре» – много художников, готовых за умеренную плату запечатлеть внешность обывателя (в слегка приукрашенном виде, разумеется) если не на века, то на десятилетия. Много и «серьезных живописцев», предлагающих уже готовые произведения искусства. В основном местные пейзажи.

Турецкий знал, конечно, что едва ли может претендовать на глубокое понимание предмета, но все же заинтересовался работами тощей барышни неопределенного возраста, где-то так от шестнадцати до сорока. Вот его жена бы, конечно, разобралась.

Ее крохотные картины напоминали странные сны, которых у каждого бывает в избытке. А уж у людей выпивающих и подавно. В этом было что-то от Венички Ерофеева. Отдельные предметы, трансформированные в масштабе, сочетались самым причудливым образом.

Заметив невольный интерес Турецкого и явное непонимание ее бессмертных творений, художница с готовностью и некоторой даже жалостью объяснила:

– Это сюрреализм.

– А! – проявил наконец эрудицию Турецкий, – Сальвадор Дали!

– Моя фамилия – Тютюкина, – возразила художница. – При чем тут Сальвадор Дали?

– Ну как же, – смутился Турецкий, – он же тоже вроде этот, сюрреалист. Или нет?

– В общем-то да, – неохотно признала Тютюкина. – Но мне ближе Рене Магрит. Дали – просто клоун. А вот Магрит – настоящий сюрреалист.

– Н-да? Скажите, мадам Тютюкина, а как переводится слово сюрреализм?

– Мадемуазель, – снова оскорбилась художница. – А «сюрреализм» – это сверхреализм. Сопоставление, так сказать, отдельно взятых реалистических образов, составляющих вместе фантасмагорически-сновиденческую картину мира. Ферштейн?

Турецкий подумал и не смог-таки понять, почему у него вдруг прорезался интерес к этой «живописи», но чем-то все же она его задела. Или нет?

Двигаясь в западном направлении (это был единственный способ попасть во владения Богачевых со стороны городских пляжей), через полчаса он добрался до дома.

Катя была одна. Виктор Гукк вместе со своей воспитанницей уехали на экскурсию в Воронцовский дворец. Мальцев их сопровождал.

– Вы уже как к себе домой приезжаете, – без особых эмоций прокомментировала Катя появление Турецкого.

– Вы преувеличиваете, – скромно возразил он. – Хотя, конечно, от такого жилища я бы не отказался.

– Что вам нужно?

– Какие-нибудь драгоценности, которые вам также доставал Артур Карлович Гукк.

– Зачем это?

– Возможно, мы смогли бы отследить какие-то его каналы. Катя, учитывая, что нет ни одного мало-мальски нормального снимка ваших подвесок, а на видеосъемке их разглядеть тоже невозможно, у наших специалистов серьезные проблемы с их идентификацией. Попросту говоря, мы не слишком понимаем, что, собственно, и где надо искать.

– Я же вам сказала, подвески Екатерины.

– Это Гукк, кажется, так сказал, – поправил Турецкий. – Когда он вам их привез?

Они сидели на веранде, на втором этаже, в плетеных креслах, подставив лица морскому бризу.

– Ну Гукк сказал, какая разница, – лениво подтвердила Богачева.

– Разница, конечно, несущественная, просто я прежде никогда не сталкивался с тем, чтобы человек говорил о себе в третьем лице.

– Я о себе вам еще ни слова не сказала. Несмотря на то, что вы все вынюхиваете, как ищейка.

– «Как ищейка» – это на самом деле комплимент. Но я все равно не понимаю, – сознался Турецкий. – У вас амнезия. «Подвески Екатерины» – это чьи слова?

– Никогда не думала, что в Генеральной прокуратуре работают такие тугодумы. «Подвески Екатерины» – это мои слова.

У Турецкого что-то неприятно шевельнулось в животе.

– Уж не хотите ли вы сказать, что «Подвески Екатерины»… это название?

Богачева не сочла нужным говорить, только кивнула.

– А кто их так назвал?

– Да почем я знаю? Я вам что – ювелир или историк?

– Историк? – машинально переспросил Турецкий, все больше впадая в панику. – О чем это вы? При чем тут история? Какой Екатерины эти подвески?

Катя снова промолчала.

– ?! – Он вскочил на ноги, опрокинув плетеное кресло.

Генеральная прокуратура -

старшему следователю по особо важным делам

Турецкому А. Б.

СПЕЦСООБЩЕНИЕ

На ваш запрос относительно пропавших у Богачевых ювелирных украшений, именуемых якобы «Подвески Екатерины», сообщаем: таковые действительно существуют, но последние пятьдесят лет находятся в Государственном музее Эрмитаж в Санкт-Петербурге. Двенадцать бриллиантовых подвесок по десять каратов на золотом колье, работы голландского мастера Ван Шваабе, принадлежавшие Екатерине Великой, не могут находиться в частной коллекции, поскольку являются достоянием истории и культуры нашего государства. Этот факт не подлежит сомнению уже многие десятилетия.

– Витька, мерзавец! – обрадовался Турецкий звонку приятеля.