Читаем без скачивания Из Америки – с любовью - Владимир Серебряков

Еще веселее. Признаться, не думал, что в охранку берут людей с подобными пороками. Хотя, если подумать, вряд ли Сергей Александрович все свободное время проводит за кальяном. Вот уже четвертый день прошел с его приезда, а закурил он в первый раз.

– К…конопляные листья, – проговорил он после четвертой затяжки, когда руки перестали искать несуществующее горло.

– Что? – переспросил я.

– Конопляные листья, – с усмешкой повторил он. – Врачи рекомендуют в качестве успокоительного средства, особенно для невротиков, склонных к меланхолии.

– Не хотел бы вас обидеть, – заметил я, – но вы, Сергей Александрович, не очень похожи на невротика. Даже склонного к меланхолии.

Агент сделал еще затяжку.

– Спасибо, – ответил он. – Но я… не выношу самодовольных старых пней.

Такое определение Старика несколько меня удивило. Правда, лишь несколько.

– Как я понял, Старик был не в восторге? – поинтересовался я осторожно.

– Хуже, – Щербаков с изумлением воззрился на обжегший ему пальцы окурок, потянулся было за портсигарчиком, но остановился, чем меня здорово обрадовал – видел я накурившихся гашиша, сам пробовал. С непривычки голову ведет ой как сильно. Не хватало мне еще агента охранки в состоянии риз на своем горбу тащить в «Ориент». – Пойдемте. По дороге расскажу. Не в восторге – это еще слабо сказано. Для начала он не поверил ни единому моему слову. Счел меня параноиком, а вас… хм… легковерным юнцом. Так мало того, я его, видите ли, оскорбил до глубины души – приказы ему принялся отдавать прилюдно, в смысле при вас. Авторитет подрывать. С-сволочь. Схлестнулись мы…

Я представил, как немецкий «элефант» пытается проехать Зимний дворец насквозь. Впечатляющее, должно быть, зрелище. Жаль, что меня из кабинета выставили.

– Так что господин Ковальчик вообще отказал мне в неформальном сотрудничестве, – продолжал Щербаков, чуть торопясь. – Понимаете, что это значит? По глазам вижу, что еще нет. Это значит, что за каждый документ мне придется расписываться да еще заверять, что имею право на него хоть глазком взглянуть. А уж попросить о чем-то и думать забудьте! Само собой, право у меня такое есть. Даже право приказывать имеется. Только вот ради одного приказа мне столько бумаги измарать надобно будет, что, пока я закончу, и нужда схлынет. Короче говоря, мы застряли.

Он помолчал немного, пока мы пережидали семафорчик у перекрестка. Когда поднялся белый флажок, агент добавил:

– Кстати, Андрей Войцехович, вас по-прежнему оставили при моей персоне. Но от расследования дела фон Садовица вы, по сути дела, отстранены. Так что, получается, я и вас под монастырь подвел.

– Да ничего, – рассеянно отмахнулся я, поглощенный размышлениями, и добавил немного невпопад: – Вот сейчас в «Ориент» вернемся, там и поговорим.

Глава 7

«САНКТ-ПЕТЕРБУРЖСКИЕ ВЕДОМОСТИ»,

21 сентября 1979 года

«Без помпы и излишнего суесловия была отмечена в Берлине десятилетняя годовщина со дня смерти бывшего министра культуры Социалистической Республики Германия Адольфа Гитлера. На скромной церемонии, символично состоявшейся в берлинском Дворце Отечества, присутствовали соратники этого известного деятеля экс-канцлер Альберт Шпеер, бывший председатель ДСДАП Ганс-Фридрих Либкнехт, а также нынешний министр культуры Вольфганг Бауэр.

Жизненный путь Адольфа Гитлера претерпел много крутых поворотов. Первый из них – в 1920 году, когда молодой мюнхенский художник, уже получивший некоторую известность своими изящными акварелями, решительно отринул прошлое и принял новые идеи, вступив в социалистическую партию Германии. Дальнейшая его карьера развивалась стремительно. Уже к середине 30-х годов он приобрел известность не только как живописец, но и как один из идеологов «партай», а кроме того – как создатель и проповедник нового, оригинального направления в искусстве, названного социалистическим реализмом, направления, получившего официальную поддержку еще до того, как Адольф Гитлер занял пост министра культуры в правительстве Вильгельма Пика. Назначение его на этот ответственный пост открыло путь молодому поколению немецких художников.

Однако влияние Гитлера на искусство Германии трудно назвать однозначным. Его нетерпимость преградила путь свежей мысли и в то же время открыла дорогу таким верноподданническим проектам, как перестройка Берлина по проекту будущего канцлера Альберта Шпеера, а несдержанность и необычные привычки министра стали притчей во языцех.

Политическая карьера Адольфа Гитлера бесславно завершилась с окончанием Мировой войны. Зажигательные речи министра в поддержку передела мира по социалистическому образцу не встречали отклика даже в среде «партайгеноссе». Ставший канцлером Шпеер отправил Гитлера в отставку вслед за ушедшим на покой Пиком. И, как ни парадоксально, этим он оказал искусству самую большую услугу. Лучшие работы Гитлера-художника относятся именно к послевоенному периоду.

К началу 60-х здоровье художника, подорванное наследством бурной молодости, начало сдавать. Последние годы жизни он провел в инвалидном кресле, поддерживаемый лишь заботами второй жены Евы, диктуя книгу мемуаров «Моя борьба». Ставшая облегчением от мук смерть пришла за ним лишь 20 сентября 1969 года.

В ознаменование этой даты Императорский Эрмитаж устраивает двухнедельную выставку работ Адольфа Гитлера…»

Рига, 20 сентября 1979 года, четверг.

Сергей Щербаков

Дорога от полицейского управления до «Ориента» помнится мне смутно. Гашиш подействовал на мой рассудок с необыкновенной силой. Все окружающее казалось смешным до необыкновенности, до боли в животе. Отчетливо помню, что семафорчики на перекрестках представлялись мне арлекинчиками. Еще помню, как Андрей поддерживал меня за плечи и вежливо направлял в нужную сторону – иначе неизвестно, куда я с хохотом забрел бы, покуда не выветрился дурман.

В гостиницу мы ввалились с шумом: я как раз смеялся над собственным анекдотом, кстати, совершенно несмешным. Портье окинул нас осуждающим взором – дескать, а с виду приличные люди, но промолчал. Кислая его физиономия вызвала у меня очередной пароксизм уже не хохота, а сдавленного хриплого писка.

Андрей, честь ему и хвала, не оставил меня на произвол судьбы, а втащил в лифт, наорал на лифтера, не желавшего везти наверх господ, которые «так узюзюкались, что свету не видют», вытащил в коридор, довел до моего номера и довольно грубо – все же надоело ему со мной возиться – уронил на кровать. Я раскинул руки, точно пытаясь обнять всю вселенную, и попытался охнуть, но брюшной пресс болел так, как не ныл после самых зверских тренировок, и дело кончилось очередной конвульсией.

Пока я разглядывал лепнину на бордюре под потолком, Андрей о чем-то поговорил с коридорным по элефону. Принесли подносик. К моим губам приблизили стакан, и я машинально глотнул. Огненная вода пролилась в желудок и с тихим грохотом взорвалась.

Далее в моей памяти следует провал протяженностью минут в десять – все, что я делал после того, как выпил залпом стопку водки, вылетело напрочь. Очнулся я уже, когда Андрей сунул меня головой под холодную воду. Зато дурман из головы выветрился разом и полностью. Омерзительное наше положение предстало передо мной отчетливо и ясно.

Осторожно – все же применение сильнодействующих лекарств не прошло для меня бесследно – я добрался из ванной до кресла и сел, подперев подбородок руками. Андрей опасливо последовал за мной.

– Сергей Александрович, может, мне потом подойти лучше будет… – почти робко спросил он.

– Да нет, – отмахнулся я. – Присаживайтесь. Надо все же поговорить.

Заброцкий оглянулся, пожал плечами и сложился наподобие плотницкого метра во второе кресло. В воздухе повисла пауза.

Рига, 20 сентября 1979 года, четверг.

Анджей Заброцкий

Некоторое время мы молча сидели. Большинство моих знакомых в подобной ситуации начинают грызть ручку, постукивать зажигалкой, рисовать чертиков, в общем, делать хоть что-нибудь. Ручки мне было жалко, зажигалка отсутствовала, а список созданных мной художественных шедевров исчерпывался карандашным наброском молочного бидона, за который я в третьем классе получил высший балл по рисованию. С тех пор любой рисунок сложнее точки я мог выполнить только с помощью линейки. Несколько минут тишина накапливалась, становясь все более вязкой и невыносимой. Как в романах пишут – «тягостной».

– Ладно, – не выдержал я. – Послушайте, Сергей… ээ, Александрович…

– Да зовите просто Сергеем, – отмахнулся Щербаков угрюмо. – Мне еще не двести.

– Спасибо. Так вот, Сергей… От расследования уголовной версии нас, по сути, отстранили. И я вижу только три возможных варианта нашей с вами дальнейшей совместной деятельности.

– Ну-ну. И что за варианты?

Я набрал полную грудь воздуха, словно перед прыжком с трамплина.