Читаем без скачивания Приятель фаворитки. Царственный пленник - Энтони Хоуп

– Если такая оговорка необходима, тогда – да! – грустно сказал он.

– И исключая свободы королевства и безопасности реформатской церкви, если такая оговорка необходима, – рассмеялся я при виде его хмурого лица.

Дарелл только покачал головой и вышел из комнаты. Таким образом, хотя мы и расстались довольно мирно, я понял, что с этих пор наши отношения должны измениться: обоюдному доверию пришел конец.

Однако потеря этой дружбы не особенно тяготила меня. Недоверие к своим силам вследствие неопытности и одиночества в Лондоне уступало место молодой отваге и самоуверенности. В своем воображении я строил чудесные воздушные замки, где играл роль героя Симон Дэл, а зрителем являлся весь Божий мир. Жалок тот, кто в юности не тешил себя подобными мечтами, в которых все кажется доступным и возможным, для которых нет ни пределов, ни границ.

Я думал, что бодрствую я один, а Джон Велл уже давно находится в постели, опасаясь моего гнева, но мои мечты были прерваны его появлением. Он вошел очень робко, однако ободрился, когда я ласково спросил его, что ему надо. Он застенчиво стал просить меня защитить его от гнева Дарелла, обещая, если я пожелаю того, никогда больше не впускать ко мне Финеаса Тэта.

– Пусть его приходит, – беспечно сказал я, – к тому же мы здесь побудем недолго. Мы с тобою скоро поедем путешествовать, Джон: мы отправляемся в Дувр, куда едет король.

Почудилось ли мне, или это было на самом деле, но глаза моего слуги загорелись странным огнем.

– В Дувр? – переспросил он.

– Да, и ты увидишь все тамошнее веселье, Джон.

Его лицо снова стало неподвижно и покорно по обыкновению.

– Ну, что же тебе еще надо от меня? – спросил я, не желая дать ему заметить свои наблюдения.

– Сегодня вас спрашивала молодая дама, приехавшая в богатом экипаже, на чудных лошадях. Узнав, что вас нет дома, она вызвала меня и дала мне поручение к вам. Я просил ее написать записку, но она засмеялась и сказала, что ей легче говорить, чем писать. Она просила передать вам, что желает видеть вас.

– Какова собой была эта дама?

– Она все время оставалась в экипаже, но показалась мне высокого роста. Она была очень красива, – со вздохом добавил Джон, в глазах которого красота была смертным грехом.

– Она не сказала, зачем ей нужно видеть меня? – возможно небрежно постарался спросить я.

– Нет! Она заявила, что вы знаете, зачем, и что она будет ждать вас завтра в Бэрфорд-роузе, в Челси. – Она не назвала тебе своего имени?

– Я спросил о нем; она назвала мне очень странное, языческое имя и рассмеялась при этом. Положим, она смеялась все время…

– Смеяться вовсе не грешно, – сухо заметил я. – Можешь идти, я сам разденусь и лягу.

– Ее имя…

– Я знаю ее имя. Ступай!

Джон вышел, очевидно, очень недовольный сердитым окриком или языческим именем, или дамой, назвавшей им себя – уж не знаю чем. Если одно имя привело его в такое настроение, что сказал бы он, если бы знал, с кем говорил. Конечно, это языческое имя было Сидария, в этом я не сомневался, а великолепный экипаж и чудные лошади – о них я старался не думать.

Как только Джон вышел, я вскочил на ноги с громким восклицанием:

– Никогда! Нет, я не пойду к ней. Разве мало она меня мучила? Теперь она хочет снова сорвать повязку с нанесенной раны, снова, смеясь, зовет меня на пытку. Нет, я не пойду!

Она смеялась. Да, я помню этот серебристый, звонкий смех. Она действительно умела играть людьми. А ее экипаж, лошади, Бэрфорд-роуз? Я вспомнил Нелл простенькой девочкой в Кинтонском парке, где она играла мною как игрушкой! Она не чувствовала и тогда, она только смеялась, смеялась. Я знал, чем она была; кто знает, чем она будет? Образ Сидарии во всей своей прелести стоял передо мной, и я снова отдался во власть светлых грез и мечтаний. Но теперь я не думал о Дувре, о великих мира сего, о борьбе церквей, об игре партий. Я видел себя снова в деревне, любящим, любимым. Нелл снова со мною вся проникнутая любовью, победившая соблазны греха. О, если бы это могло быть! Финеас Тэт про-поведывал ей и ушел без всякого успеха. Я буду говорить с нею другим языком. Моя любовь, раненая, но не убитая, пошатнувшаяся, но не уничтоженная, всей своей могучей силой будет говорить за меня.

Увлеченный светлыми мечтами, я встал и подошел к окну. Разливалась утренняя заря, светлым пламенем разгорался ясный, ликующий день, но в моей душе ярче этой зари, светлее весеннего дня росли и крепли юные мечты.

Поднимаясь в спальню, я услышал в каморке, где спал мой слуга, его тихий голос, с жаром читавший псалмы и молитвы. Прислушавшись, я разобрал слова:

«Благословен Господь, сделавший каменистые пути гладкими, вложивший меч в руку слуги своего; да поразит Он сильных мира сего!»

О каких каменистых путях говорил Джон? Кого собирался он поражать своим мечом фанатизма? Я рассмеялся и вошел к себе. В эту ночь, кажется, все сошли с ума, и я больше всех: светлые грезы моих сновидений до утра витали надо мной.

IX

БРИЛЛИАНТЫ И ПРОСТЫЕ КАМЕШКИ

Только смутно припоминаю я теперь, как это все было. Великолепный дом Нелл Гвинт, окруженный лужайкой, на берегу реки, стаю лакеев, роскошь ее жилища, какого-то знатного лорда, которого она удалила, как только я вошел; нарядную, веселую горничную – все это вспоминается, как в тумане. Зато все, что говорила или не договаривала, все, что она делала, как смеялась, – это все врезалось неизгладимо в мою память. На шее у нее было великолепное бриллиантовое ожерелье, которое сверкало и искрилось, как улыбка, игравшая на ее лице, как горели огоньки в ее чудных глазах. Я шел к ней, решившись добиться ее, и пришел обратно, решив все покончить с нею. Не знаю, как произошла эта перемена; думаю, что роскошь Нелл – знатный лорд и ее лакеи, ее великолепный дом – все это охватило холодом мое сердце. Это еще было не так важно, но, когда я заговорил с нею тем языком, который для меня был полон убеждения и заставил меня забыть весь мир кругом, она просто не поняла меня. Может быть, она и хотела бы понять, но не могла, и мой жар остыл сразу. Чувство