Читаем без скачивания Похитители сутей - Владимир Савченко

Пока входили, на стене из динамиков слышался галдеж. Но тотчас все стихло. Все почувствовали, что их рассматривают.

Семен Семенович решил сразу задать тон, показать себя этаким отцом-командиром, гаркнул бодро:

— Здорово, орлы!

Несколько секунд тишины. Потом среднечастотный голос с механической артикуляцией сказал внятно:

— Приветик, сволочь.

— Э-э, хамите…— огорчился начальник отдела. — Стараешься для вас, ночей не досыпаешь, а вы!..

— Видим, как стараетесь, с кем ночей не досыпаете, — произнес голос тоном пониже. — С девочками явились, поразвлекать.

— А эта беленькая, пухленькая ничего, — заметил третий. — Я бы такую тоже поразвлекал.

— Эй, детка, обессучивайся и давай сюда! — поддал четвертый. — Мы хоть и электрические, но все можем.

Лили заблестела глазками, повела плечом, послала в сторону динамиков воздушный поцелуй; внимание мужчин возбуждало ее. Жена поэта смущенно спряталась за спины.

— Она не может обессучиться, разве ты не видишь! — прокомментировал еще голос. В слова был вложен иной, поганый смысл. “Некомплекты” поняли, загоготали во все динамики.

— Звездун-свистун, а ты которую? — спросил высокий голос.

— Ну вы, лишенцы! — заорал Звездарик, побагровев по самую шею, хряпнул кулаком по панели так,, что в ней что-то звякнуло. — Всех выключу! Мы к вам с радостью, выпускать одного будем, а вы ведете себя, как босяки в кичмане.

Его не так легко было вывести из себя, но “некомплекты” имели опыт. В динамиках раздались свисты, улюлюканья, вой.

— Да тише вы! — послышался задавленный голос. — Кого выпускать-то будете? Может, меня? Миленькие, меня?!

— Профессора Воронова Илью Андреевича! — возгласил начальник отдела.

— Братцы, “бесноватого” будут выпускать! Да он у вас все разнесет!.. — В динамиках заулюлюкали, заскандалили пуще прежнего.

— Нет, так работать нельзя, — Семен Семенович вывел ручку громкости на нуль, динамики умолкли. — Не придавайте этому значения, — повернулся он к гостям. — Все они люди выдающиеся, но, к сожалению, лишенные черт, которые сделали их выдающимися. Действуйте, Лаврентий Павлович.

Служитель за перегородкой сказал: “Сэйчас!”— ловко приладил к голове и телу профессора (довольно раскормленному, с волосатой спиной) контактки, расстегнул ремни, вкатил носилки под “стену плача”. Затем воткнул штекерные колодки на другом конце гибких кабелей от контакток в разъемы, вышел и запер за собой дверцу.

Наступила очередь Витольда Адамовича и Звездарика. Первый вставил кассету с изъятыми у “соискателя” Вани Крика сутями в гнездо панели, склонился над клавишами, набирал коды команд. Семен же Семенович следил за свечением индикаторов, колебаниями приборных стрелок, поворачивал корректирующие рукоятки. Восстановление травмированной личности путем введения пси-сутей в тело одновременно из двух источников, из ЗУ и из кассеты, было занятием тонким, не алгоритмизируемым, здесь немалую роль играла интуиция операторов. На лбу Звездарика выступил пот.

Первыми вошли в тело сути из ЗУ “некомплектов”, низшие составляющие личности Воронова: они усилили, взбодрили дремавшую в теле животную Ы-активность. Тело напряглось, выгнулось, поднялось на носилках на четвереньки, неуклюже слезло: ноги согнуты в коленях, руки в локтях, голова вперед.

— Ы-ы! — ощерился интегрируемый профессор, выгнул спину дугой. — Ы-ы-ы!..

Оглядел себя, почесал грудь, начал озираться по сторонам. Заметил людей за сеткой, присмотрелся — ощерился еще пуще:

— Ы-ы… баба! — и, весь напружинившись, потянулся туда, шагнул. Жгуты проводов натянулись, остановили его.

Витольд Адамович нажал новые клавиши. Звездарик поворотом рукоятки перекрыл поток пси-зарядов из машины. Световые индикаторы кассеты на панели стали меркнуть на глазах: в личность Воронова вливалась похищенная суть, стержневая для его интеллекта и духовного облика.

И во внешности профессора произошли любопытные эволюции: на лице, недавно еще тупом, упрощенно сглаженном, появилось много мелких черточек, морщинок, тонких напряжений лицевых мышц, свойственных осмысленному выражению. В глазах прошли, сменяя друг друга, тревога, недовольство, изумленный вопрос к себе, стыд… Человек, приходя в себя, провел рукой по щекам, выпрямился, передернул плечами, потряс головой.

Через минуту индикатор кассеты погас. Воронов нормальными глазами взглянул на людей за сеткой, сказал звучным голосом.

— Батюшки, да здесь дамы! — и прикрылся.

Служитель вошел в отсек, снял с профессора контактки.

— Приветствую вас на Земле, Илья Андреевич! — произнес начальник отдела традиционную фразу. — Ваша одежда в левом отсеке, прошу вас туда.

— Те-те-те, уважаемый товарищ Звездун-Звездарик, — Воронов поднял правую руку и, по-прежнему прикрываясь левой, погрозил пальцем, — не делайте, как говорится, le bonne mine au mauvias jeu! 2 Я уже давно на Земле. Полгода! И вам я их припомню, эти полгода моей жизни. Как говорится, никто не забыт и ничто не забыто, да-с!

— Ступай, дорогой, — служитель мощной дланью направил профессора к дверце, — одевайся скорей. Никто, говоришь, и ничто не забыто? А как ты меня обзывал, помнишь? Одевайся живей, приятель, мне нужен твой шиворот.

— Лаврентий Павлович, — строго сказал Звездарик, — вы на работе! Снаряжайте, пожалуйста, пробника.

— А… сэйчас! Ладно, дорогой, — обратился служитель к Воронову, который теперь спешил одеться и убраться, — уходи целый. Ничего, я не все время на работе. И теперь у тебя есть не только голос, чтобы оскорблять, но и морда.

Под это напутствие он принялся прилаживать контактки к телу пробника. Профессор Воронов, застегиваясь на ходу, вылетел в коридор, его “Безобрразие;” прозвучало где-то вдали. Мегре взглянул на Звездарика неодобрительно, а Лили-НООС с откровенным презрением: как распустил подчиненных!

— Незаменимый человек, — развел руками Семен Семенович. — Его тоже надо понять. Так, — он повернулся к жене поэта, — займемся вашим делом. Вы желаете забрать вашего мужа таким, каков он есть, правильно? — Та кивнула. — Чудненько. Мы вправе отпустить его “некомплектным”, руководствуясь теми же соображениями, по каким психиатры отпускают из клиник не опасных для окружающих душевнобольных. Вы сейчас с ним побеседуете, оцените, насколько он в норме и в форме, и если не передумаете, то с богом. Только выдвиньтесь, будьте любезны, вперед.

Жена поэта вышла к сетке. Служитель вкатил под “стену плача” обряженное пробное тело. Витольд Адамович игрой клавиш на панели послал в него из ЗУ “некомплектов” личность Майского

Этот мужчина не гыкал, не дергался, не выгибался — слез с носилок, вяло осмотрелся, сел на табурет, сунув руки между колен. Спереди он, надо признать, выглядел ничуть не привлекательней, чем со спины: низкий покатый лоб, так же далеко отступающий назад подбородок, маленькие глазки, широкие брови, приподнятые в каком-то горестном удивлении, жилистая шея с крупным кадыком выносила голову более вперед, чем вверх. Единственным замечательным предметом на лице был нос — большой, лилово-красный и бугристый. На впалой безволосой груди был овальный сизый шрам от пулевого ранения — под левым соском, напротив сердца.