Читаем без скачивания Атлантида - Герхарт Гауптман

Тем временем на юте начали танцевать. И не кто иной, как Ганс Фюлленберг, всегда готовый к действию берлинец, воспользовался одним из вальсов Штрауса, чтобы пригласить даму в лисьей шубе. Как обычно, его примеру вскоре последовали другие пары, и вот уже составился целый кружок, не перестававший веселиться, пока не зашло солнце.

Когда оркестранты собрались отправиться восвояси с до блеска начищенными медными инструментами, все общество преградило им путь и в один миг устроило сбор денег, после чего в кассу оркестра был положен изрядный куш и танцы возобновились с еще большим весельем.

Доктора Вильгельма куда-то вызвали. Через некоторое время Фридриху удалось отделаться от четы Туссен и какое-то время побыть наедине с собою. Чистое небо, зеркальная поверхность моря, успокоившегося как по мановению волшебной палочки, танец, музыка, солнечные лучи — все это рождало и в нем незнакомое чувство удовлетворения. Жизнь, внушал себе Фридрих, — это всегда момент, определяемый одним из двух начал: болью либо радостью, ночной тьмой либо дневным светом, солнечным теплом либо грозным ненастьем. И от этого каждый раз зависит, каким будут выглядеть прошлое и будущее: мрачным или светлым. А разве такой свет менее реален, чем такой мрак? И по-юношески, чуть ли не по-детски торжествуя, он услышал, как все в нем и вокруг него воскликнуло в ответ: «Нет, не менее!»

Свою фетровую шляпу Фридрих сдвинул на затылок, легкое пальто расстегнул, а руками в серых шведских перчатках вцепился в поручни. Он смотрел на море, по которому скользил корабль, ощущал биение пульса машин, слухом его владели гибкие, по-венски переливчатые звуки вальса, и весь мир превратился в расцвеченный яркими красками, сверкающий и легко крутящийся танцевальный зал! Он не раз страдал и заставлял страдать других, а сейчас мысленно заключал в объятия всех, кто приносил ему страдания и кого он заставлял страдать, и, упиваясь этими чувствами, вступал с ними в союз.

Как раз в этот момент мимо него прошла Ингигерд Хальштрём, а рядом с нею высилась богатырская фигура старшего помощника капитана. Фридрих услышал, как она сказала ему, что не танцует и что танцы — это вообще пошлое развлечение. Тогда Фридрих резко выпрямился и через мгновение уже вертелся в танце с канадкой, которую он бесцеремонно ловким, чисто немецким манером похитил у остолбеневшего американского юноши. У этой нежной женщины с экзотической внешностью перехватило дыхание, грудь ее высоко вздымалась, и не вызывало сомнения, что ей было хорошо в объятиях могущественного завоевателя.

Закончив танец с канадкой, Фридрих почувствовал себя обязанным поговорить с ней немного хотя бы на ломаном французском или английском языке. Затем с большой радостью вернул ее юному американцу. В это же время слуга Штосса провел своего хозяина по палубе, держа его, как всегда, за ворот. Безрукий не преминул пошутить по поводу такого способа препровождения, назвав его «экстренной приватной междугородной и трансатлантической транспортировкой». Фридрих пододвинул к артисту стоявший на палубе стул: ему захотелось поболтать с ним, и слуга ловко и осторожно помог своему хозяину сесть.

— Если погода не изменится, — сказал Артур Штосс, — мы сможем уже во вторник бросить якорь в Хобокене. Но только если погода не изменится. Капитан говорит, что мы наконец-то пошли полным ходом — шестнадцать узлов.

Значит, подумал с ужасом Фридрих, уже во вторник кончится его совместная, в одних и тех же стенах, жизнь с Ингигерд.

— Малютка — весьма пикантная стервочка, — сказал Штосс, словно угадав мысли Фридриха. — Не удивляюсь, когда не слишком опытный мужчина клюет на этого червячка. Да, но без перчаток к ней не прикоснешься!

Фридриха передернуло. Он искоса поглядывал на изувеченное тело собеседника, а в это самое время его собственная душа сгибалась под ярмом позора и комичности положения, в которое он себя поставил.

А Штосс меж тем, продолжая разговор, стал философствовать на эротические темы. Он, безрукий донжуан, прочел Фридриху лекцию о том, как следует обходиться с женщинами. При этом он начал бахвалиться, и его интеллигентность стала улетучиваться в той же мере, в какой возрастало его суетное честолюбие. Какой-то мучительный инстинкт толкал его, по-видимому, на то, чтобы собрат по полу поверил в его мужские достоинства.

Мимо прошли дети в сопровождении няни. Фридрих вздохнул с облегчением: это отвлекло Штосса от беседы. А тот громко спросил:

— Ну, Роза, что поделывает барыня?

Роза ответила:

— Сюда не выйдет. На картах гадает и стол вертит.

Слуга Бульке, у которого нянька, кажется, пользовалась успехом, помог ей усадить малышей на стулья. Тут Фридрих узнал в девушке розовощекую простушку, которая покупала у парикмахера одеколон и о нелегкой службе которой тот ему рассказывал.

Этот рассказ парикмахера нашел подтверждение в словах Артура Штосса:

— Она золото, а не служанка, а эта фрау Либлинг притесняет ее и даже старшего стюарда вербовала в помощники. Но Пфунднер сказал ей, что такую образцовую служанку, как Роза, надо не обвинять, а в вату упаковывать. Бабенки вроде фрау Либлинг, — сказал безрукий в заключение, — часто сами не ведают, что творят.

Еще звучала музыка, еще солнце освещало обсохшую палубу, где, созерцая беспредельные просторы неба и воды, с легким сердцем плясал и приплясывал странствующий народец, когда Фридриха вызвали в машинное отделение. Пришлось спускаться при искусственном освещении по отвесному трапу, где стоял густой, удушливый запах масла, и этот путь показался Фридриху бесконечным. Кругом работали машины. На толстенных металлических осях вертелись большие металлические диски, соединенные с колесами и колесиками, каждое из которых совершало свою собственную работу. Фридрих скользнул взглядом по огромным цилиндрам, в которых под давлением сжатого пара двигались, как в насосе, поршни, в свою очередь приводившие в движение большой вал.

Меж крутящимися железными махинами шныряли машинисты с тряпками и масленками в руках, проявляя при этом поразительную беззаботность и отвагу, тогда как малейшее необдуманное движение было бы чревато гибелью.

Пришлось спускаться еще дальше, до тех мест, где со многих лопат, которые держали в руках полуголые илоты, в пекло под котлами летел уголь. То был освещенный пылающими топками, пахнущий углем, гарью и шлаком ад.

Фридрих задыхался. Там, где он сейчас оказался, в этой бездне была такая температура, что шея его сразу же покрылась потом. Еще во власти этих новых впечатлений, в полном забвении того факта, что он находится в морских глубинах, он внезапно увидел доктора Вильгельма и сразу же заметил труп, который белел на черной насыпи.

В нем немедленно пробудился врач, и в следующее мгновение он уже приложил стетоскоп доктора Вильгельма к груди кочегара. Другие рабочие, сверху донизу осыпанные черной каменноугольной пылью и ни на миг не перестававшие служить машине, лишь иногда, между двумя глотками пива или воды, окидывали его взглядом.

— Он свалился минуты три назад, — сказал Вильгельм. — А вон там его преемник.

— Он только собирался подбросить угля, — кричал, стараясь перекрыть скрежет лопат и железных заслонок, механик, приведший сюда Фридриха, — как лопата выскочила у него из рук, улетела далеко и чуть не ударила другого кочегара. Его, — продолжал механик, — в Гамбурге взяли на борт. Как я его увидел, сразу подумал: «Как бы с тобой греха не вышло, дружище». Сказал ему, а он лишь скривился, как-то сострил и сказал: «Не бойтесь, господин механик. Моторчик мой шибко тарахтит». А мне его жалко было: он ведь только так мог за океаном очутиться. Ему там во что бы то ни стало надо было с кем-то встретиться, кого четырнадцать лет не видел.

— Exitus,[27] — произнес наконец Фридрих после тщательного прослушивания: на голубоватой восковой коже над ребрами бедняги еще виднелись круглые следы стетоскопа. У мертвеца запала нижняя челюсть, и Фридрих подвязал ее белым носовым платком.

— Неудачно свалился, — заметил он.

У покойника на виске чернела, точно ожог, глубокая кровавая рана, нанесенная громадной гайкой.

Врачи вновь поднялись на палубу, и жертва цивилизации, каторжанин, прикованный к современной галере, с капельками пота на лице, этими свидетельствами его ужасающего труда, с платком на челюсти, как у человека с больными зубами, также покинул пылающий ад: несколько рук уволокли его в помещение, предназначенное для покойников.

Доктор Вильгельм доложил капитану о случившемся. Об этом не должен был подозревать и действительно не подозревал никто на палубе, где звучали последние музыкальные такты, а в это время с помощью сестры из «Красного Креста» на матрац был уложен труп, вокруг которого вскоре собрались во главе с капитаном все нужные лица, включая казначея и врачей.