Читаем без скачивания Через реку - Джон Голсуорси

— Где вы были тогда?

— В Веллингтоне. Только что поступил. Моего отца убили на войне.

— Моего тоже могли убить. И брата! Но все равно так нельзя. Динни говорит, что мама плакала, когда объявили перемирие.

— Моя, наверно, тоже.

— Больше всего мне понравилась сцена между сыном и девушкой. Но в целом пьеса отнимает слишком много нервов. Пойдёмте, я хочу курить. Нет, лучше останемся. Здесь того и гляди встретишь знакомых.

— Чёрт бы их побрал!

— Я пришла сюда с вами, и это самое большее, что я могу для вас сделать. Я ведь торжественно обещала целый год блюсти приличия. Ну, не надо огорчаться. Мы будем часто видеться…

— «Величие, достоинство, мир!» — повторила Динни, вставая. — По-моему, достоинство — это самое важное.

— Во всяком случае, самое труднодостижимое.

— Ах, как эта женщина пела в ночном клубе! И небо — все в рекламах! Я страшно благодарна вам, мистер Дорнфорд. Я долго буду помнить сегодняшний спектакль.

— А то, что я вам сказал?

— Вы очень добры, но алоэ цветёт лишь один раз в столетие.

— Я умею ждать. Для меня вечер был чудесный.

— А где же наши?

— Наверно, ждут нас в вестибюле.

— Как по-вашему, были когда-нибудь величие, достоинство и мир уделом Англии?

— Нет.

— Но ведь «высится где-то зелёный холм вдали от стены городской»[22]!.. Благодарю вас… Я ношу это пальто уже три года.

— Оно прелестно.

— По-видимому, теперь почти вся публика отправится в ночные клубы.

— Процентов пять, не больше.

— Сейчас мне хочется одного — подышать родным воздухом и долго-долго смотреть на звёзды.

Клер отвернула голову:

— Нельзя, Тони.

— Ну, почему?

— Вы и так провели со мной целый вечер.

— Разрешите хоть проводить вас.

— Нельзя, дорогой. Пожмите мне мизинец и возьмите себя в руки.

— Клер!

— Смотрите, вон они, как раз перед нами. А теперь исчезайте. Пойдите в клуб, выпейте глоток чего-нибудь, и пусть вам ночью снятся лошади. Ну, довольно! И так уж чересчур крепко. Спокойной ночи, милый Тони.

— О господи! Спокойной ночи!

XV

Время принято сравнивать с рекой, но оно отличается от неё, — через его мутный, неиссякаемый и бесконечный, как вселенная, поток нельзя перебраться ни вброд, ни по мосту, и, хотя философы уверяют, что он может течь и вперёд и вспять, календарь упорно регистрирует лишь одно направление.

Поэтому ноябрь сменился декабрём, но на смену декабрю не пришёл ноябрь. За исключением нескольких кратких похолодании погода стояла мягкая. Безработица сократилась, пассив торгового баланса возрос; люди гнались сразу за десятью зайцами, но ловили в лучшем случае одного; газеты трепетали от бурь в стаканах воды; большая часть подоходного налога была выплачена, но ещё большая — нет; все по-прежнему ломали себе голову над вопросом, почему пришёл конец процветанию; фунт то поднимался, то падал. Короче говоря, время текло, а загадка бытия оставалась неразрешённой.

В Кондафорде забыли о проекте пекарни. Каждое пенни, которое удавалось отложить, вкладывалось в кур, кабанов и картофель. Сэр Лоренс и Майкл так увлеклись планом трёх «К», что их вера в него заразила и Динни. Она с генералом целыми днями готовилась к встрече золотого века, который воспоследует, как только план трёх «К» будет принят. Юстейс Дорнфорд обещал поддержать его в палате. Были подобраны цифры, имевшие целью доказать, что через десять лет Британия сможет экономить на импорте до ста миллионов ежегодно за счёт постепенного сокращения ввоза трёх вышеупомянутых пищепродуктов, причём это не повлечёт за собой удорожания жизни. При условии принятия кое-каких организационных мер, отказа британцев от некоторых привычек и увеличения производства отрубей успех не вызывает сомнений. А пока что генерал призанял денег под свой страховой полис и уплатил налоги.

Новый член парламента, который объезжал свой избирательный округ, встретил рождество в Кондафорде и говорил там исключительно о свиноводстве, так как инстинкт подсказывал ему, что это сейчас вернейший путь к сердцу Динни. Клер также провела рождество дома. Никто не спрашивал её, на что она тратит время, свободное от секретарских обязанностей. Об этом можно было только догадываться. Джерри Корвен писем не слал, но из газет было известно, что он вернулся на Цейлон. В дни, отделяющие рождество от Нового года, жилая часть старого дома переполнилась до отказа: приехали Хилери с женой и дочерью Моникой, Эдриен и Диана с Шейлой и Роналдом, которые оправились после кори. Семейство Черрелов давно уже не собиралось в таком полном составе. В канун Нового года к завтраку прибыли даже сэр Лайонел и леди Элисон. Все были убеждены, что при таком подавляющем консервативном большинстве 1932 год станет важной вехой в истории страны.

Динни сбилась с ног. Теперь она была меньше поглощена воспоминаниями о прошлом, хотя ничем не обнаруживала этого. Она в такой мере являлась душой и жизненным центром собравшегося общества, что никто не додумался задать себе вопрос, есть ли у неё своя собственная жизнь. Дорнфорд внимательно присматривался к ней. Что скрывается за этим неустанным и радостным самопожертвованием? Его любопытство зашло так далеко, что он решился расспросить Эдриена, которого, как представлялось Дорнфорду, она любила больше остальных родственников.

— На вашей племяннице держится весь дом, мистер Черрел.

— Вы правы. Динни — чудо.

— Она думает когда-нибудь о себе?

Эдриен украдкой взглянул на собеседника. Тёмные волосы, симпатичное лицо — немного смуглое, худощавое, кареглазое, пожалуй, слишком чуткое для юриста и политика. Однако едва лишь речь заходила о Динни, Эдриен настораживался, как овчарка; поэтому и сейчас он ответил сдержанно:

— По-моему, да, но лишь столько, сколько нужно, — немного.

— Иногда мне кажется, будто она пережила что-то очень тяжёлое.

Эдриен пожал плечами:

— Ей двадцать семь.

— Вы необычайно меня обяжете, рассказав — что. Поверьте, это не праздное любопытство. Я… я люблю Динни и страшно боюсь причинить ей боль, разбередив по неведению её рану.

Эдриен сделал такую глубокую затяжку, что в трубке засипело.

— Если ваши намерения серьёзны…

— Безусловно.

— Что ж, постараюсь уберечь её от нескольких тяжёлых минут. Так вот, в позапрошлом году она очень сильно любила одного человека, но всё кончилось трагически.

— Его смертью?

— Нет. Я не могу входить в подробности, но этот человек совершил нечто такое, что поставило его, так сказать, вне общества. По крайней мере он сам так думал. Не желая впутывать Динни в историю, он расторг помолвку и уехал на Дальний Восток. Разрыв был окончательным. Динни об этом не вспоминает, но, боюсь, никогда не забудет.

— Понятно. Я глубоко вам благодарен. Вы оказали мне огромную услугу.

— Сожалею, если огорчил вас, — ответил Эдриен, — но, по-моему, самое лучшее — вовремя открыть человеку глаза.

— Бесспорно.

Посасывая трубку, Эдриен искоса поглядывал на молчаливого собеседника. На задумчивом лице Дорнфорда читались не растерянность и боль, а скорее глубокая озабоченность будущим. «Он ближе всех к идеалу мужа, которого я желал бы ей, — чуткого, уравновешенного, удачливого, — размышлял Эдриен. — Но жизнь чертовски сложная штука!»

— Она очень непохожа на свою сестру, — произнёс он наконец вслух.

Дорнфорд улыбнулся:

— Она — смесь прошлого и современности.

— Однако Клер тоже очень милая девушка.

— О да, у неё масса достоинств.

— Они обе с характером. Как Клер справляется с работой?

— Превосходно: быстро схватывает, память отличная, большое savoir-fairе[23].

— Жаль, что она сейчас в таком положении. Я не знаю, почему разладилась её семейная жизнь, но сомневаюсь, чтобы её можно было наладить.

— Я никогда не встречался с Корвеном.

— С ним приятно встречаться, пока к нему не присмотришься, — в нём есть что-то жестокое.

— Динни утверждает, что он мстителен.

— Похоже, что так. Скверное свойство, особенно когда встаёт вопрос о разводе. Но надеюсь, до него не дойдёт, — грязное это дело, да и страдает чаще всего невинный. Не помню, чтобы у нас в семье кто-нибудь разводился.

— У нас тоже, но мы ведь католики.

— Не считаете ли вы, исходя из вашей судебной практики, что нравственный уровень англичан понижается?

— Нет. Скорей даже повышается.

— Оно и понятно: мораль стала менее строгой.

— Нет, просто люди стали откровеннее, — это не одно и то же.

— Во всяком случае вы, адвокаты и судьи, — исключительно нравственные люди, — заметил Эдриен.

— Вот как? Откуда вы это знаете?

— Из газет.

Дорнфорд рассмеялся.

— Ну что ж, — сказал Эдриен, поднимаясь, — сыграем партию на бильярде?..