Читаем без скачивания Дорога неровная - Евгения Изюмова

Оказавшись в Карелии, Александра не могла не побывать на Валааме, священном для православных христиан, острове, куда можно было добраться на рейсовом теплоходе. Александра устроилась сначала в трюмном салоне, где сидеть стало жутко, когда теплоход поплыл по Ладожскому озеру — волны почти полностью заливали иллюминаторы. Вместе с ней сидели только две парочки, которые всё плавание целовались. Александре надоело смотреть на поверхность озера словно со дна его, надоело слушать шепот влюбленных, и она поднялась в верхний салон, где не было свободного места. Тогда она вышла на палубу, прошла на нос, устроилась там на бухте канатного троса, и стала смотреть вперед, вспоминая свою первую поездку на Валаам вместе с Антоном и Павликом. Вообще, посещение Сортавалы стало чередой непрерывных воспоминаний и каким-то жизненным отчетом перед своей совестью. Она бродила по острову, иногда пристраивалась к шумной экскурсии: Валаамский монастырь зарабатывал на туризме большие деньги. И пусть среди экскурсантов не все были глубоко верующие, но все покупали различные сувениры, иконки, буклеты, крестики. Когда она шла по лиственичной аллее — никогда она не видела столько красивых и высоких лиственниц вместе, ей показалось, что она словно по какому-то невидимому рубежу идет. По рубежу между прошлым и будущим. И не зря день из хмурого превратился в солнечный и теплый, видимо, угодно Богу её паломничество — иначе не назовёшь посещение Валаама. И такие дни стояли всё время, пока не пришло время Александре уезжать из Сортавалы, чтобы настроение у неё и думы были тоже светлыми и тёплыми.

Тоня трогательно ухаживала за бывшей свояченицей, и от этой материнской заботы у Александры стало тепло на душе. Тоню она любила больше всех из обширной изгомовской родни — в ней была непреходящая душевная доброта, как тепло и надёжно было бы рядом с ней её детям, но Бог почему-то не дал ей радости материнства, и потому она, словно к собственным детям относилась к племянникам, детям родной сестры Надежды. Она и детей Александры любила, часто присылала подарки, поздравляла с днем рождения, и за это Александра была очень ей благодарна. И рада была, что Тоня не задевала больную струну её души — не заводила разговор о Виталии, лишь сказала как бы ненароком, что он прислал письмо. И Александра похвалила себя, что написала бывшему мужу адрес Тони, но не стала расспрашивать, какова его жизнь в новой семье: она поняла, что Виталий стал ей абсолютно безразличен. Однако, возвращаясь на поезде домой, в Ефремове, где жил Виталий, всё же глянула в окно, и показалось, что он стоит на перроне и ждущим взглядом обшаривает окна поезда, стараясь увидеть её. Но на перроне, конечно, его не было, и когда вокзал, расположенный на горе, поплыл в сторону, что-то царапнуло душу Александры, похожее на обиду: Виталий не только детей оставил без отцовской ласки, он и её обездолил. И то ли судьба такая у неё, то ли намерение выйти замуж раз и навсегда помешало ей вторично стать женой, но так и не встретила она мужчину, который бы понял её и принял такой, какая она есть. Впрочем, Виталий тоже не понял. А, может, он и не хотел понимать, просто видел в ней возможность уйти из ненавистного материнского дома? И любил ли он её искренне? Александра понимала, что на свои вопросы никогда не получит ответы — не суждено им встретиться вновь, помириться и простить друг друга. Она-то простила, душевно отпустила его, а вот простил ли её Виталий? Скорее всего, нет, потому что редкому человеку захочется копаться в собственной душе, если он знает о своей вине. Чаще всего человек пытается её переложить на другие, может быть, невинные плечи лишь потому, чтобы не чувствовать себя подлецом. Виталий не любил считать себя виноватым и, видимо, не чувствовал себя подлецом, но и умнее не стал, если в своем письме Тоне написал: «Мы не писали тебе потому, что думали — ты умерла». Тоня произнесла эту фразу, а в глазах её были недоумение и боль.

— Приезжай, — сказала Тоня, когда прощалась с Александрой на вокзале, — не забывай про нас.

Александра пообещала, но понимала, что вряд ли приедет ещё раз к Тоне: и дорога длинна, и родственные связи держались на тонкой ниточке. Однако тешила себя надеждой, что они еще встретятся.

…Поезд стремительно мчался в неведомое, скрытое туманным облаком, но почему-то никак не мог это облако догнать, словно оно удалялось со скоростью локомотива. Александра ехала на поезде бесконечно долго и не понимала, почему локомотив не может приехать на нужную ей станцию, скрытую туманом. Ей казалось, что там находится неведомое счастье, которое она столько лет ищет, там люди добрые и честные, они не могут обмануть и никогда не предадут. Александра изнывала от нетерпения, но поезд мчался и мчался без остановок, оставляя позади города, похожие на игрушки.

И тогда она побежала в «голову» поезда, чтобы оказаться в первом вагоне и первой соскочить на перрон, обняться с тем, кто её там ждет. Но кто?

Александра, изнемогая от усталости, бежала, бежала, но никак не могла преодолеть даже небольшое расстояние от середины вагона до его выхода, словно бежала по тренажерной дорожке. И тогда она поняла, что поезд — это её жизнь, про которую говорят, что похожа на матрац: полоска белая, полоска черная. И не зря за окнами то грохочет гроза, сверкают голубые молнии на темном небе, то вдруг загорается яркий солнечный день — лучи солнца огненными стрелами пронизывали окна вагона, и солнечные зайчики радостно скакали по полкам, по лицам людей, которые были смутно знакомы, но где и когда Александра видела эти лица, она не помнила. А потом опять темнота, за ним — светлый день. И если поезд мчится без остановок, то ведь и её жизнь движется вперед. Из вагона она не может вырваться потому, что это — её судьба, ограниченная стенками вагона, и ничто не поможет пробиться сквозь эти стенки, вырваться из кокона, в который кто-то её поместил. И пока поезд не миновал невидимую границу между жизнью и смертью, она живет. Здесь все понятно, а что там, за линией жизненного горизонта? Там — неизвестность, потому что ни один человек не восстал из гроба, ни один «оттуда» не вернулся, такое возможно лишь в фильмах-ужасах. Но Александра не могла с этим смириться, её свободолюбивая и летучая душа требовала выхода из вагона, и потому женщина пыталась открыть окно и выскочить на полном ходу — её даже не испугала сумасшедшая скорость экспресса, но не смогла.

И все же поезд остановился среди поля, точь-в-точь, как в Анапе — только вокзал, и больше ничего. Через минуту то был уже не анапский вокзал, он принял очертания самарского, затем стал похож на новороссийский… И так вокзал-хамелеон менялся несколько раз, пока не превратился в огромную башню с часами на вершине. Маятник медленно двигался — вправо-влево, вправо-влево… Под маятником неожиданно засветился огромный дисплей, и по нему побежали строки: «Мается маятник. Мается. Ходит туда и сюда. С вечностью обнимается. Гонит по кругу года. Стрелки направлены точно. Нет остановок в пути. Значит, бессонно, бессрочно Надо идти и идти».

Александра улыбнулась: это были стихи Сергея Острового, неожиданно открытого поэта, потому что однажды приятель Лёха подарил ей старый томик его стихов. Старый, не потому что истрепанный, а потому что был издан двадцать лет назад. Может, подарил от чистого сердца, а, может Лёха, просто хотел избавиться от книги. Как бы там ни было, но Александре стихи понравились той же душевной направленностью, что была и у неё. А некоторые строчки, как те, что бежали по дисплею, даже запомнились.

За вокзалом-часами — громадное поле, заросшее маками. За полем, далеко-далеко, едва виден за линией горизонта поселок. «Надо же! — удивилась Александра. — Маковое поле, и никаких наркоманов!» Она вздохнула легко, полной грудью и побежала через поля, помня слова матери, что если долго находиться на маковом поле, можно и заснуть — так одурманивает запах цветов. Александра не очень верила тем словам, но все же побежала: нравилось, как маковые стебли слегка бьют по ногам, щекочут босые пятки, а ступни касаются травы, и словно ток бежит по ногам, делает их легкими. Так и пробежала Александра через поле, пока не вбежала в незнакомый посёлок. Она не знала, зачем оказалась здесь, в ее проездном билете значился большой город, но чувствовала, что зачем-то ей надо оказаться именно здесь. И вдруг застыла на месте: навстречу ей двигалась толпа в белых одеждах до пят. Она даже потрясла головой — святые навстречу идут? Где же она оказалась? Но люди все ближе и ближе, уже различимы их лица, и она узнала чуть приметную улыбку матери, неулыбчивое, но все же доброе лицо Виктора, открытую — сбоку поблескивают металлические коронки — улыбку Гены, виднелись еще лица — родных и знакомых, кого она никак не могла увидеть на земле: все они в мире ином. Выходит, она тоже там оказалась?

Господи, да что это за место? Она ведь живая, и не помнит, чтобы умерла… Ей стало жутко, но она храбро двинулась вперед к идущим навстречу ей людям, ступая босыми ногами по теплому золотистому песку. Будь, что будет!