Читаем без скачивания Дорога неровная - Евгения Изюмова

Господи, да что это за место? Она ведь живая, и не помнит, чтобы умерла… Ей стало жутко, но она храбро двинулась вперед к идущим навстречу ей людям, ступая босыми ногами по теплому золотистому песку. Будь, что будет!

А люди все ближе и ближе… Все они улыбались по-доброму, приветливо махали руками. Впереди всех шли молодые, высокие братья Александры — Геннадий и Виктор.

— Пигалица! Здравствуй! — это Гена сказал, но руки не подал, не обнял. Александра удивилась, сделала сама шаг навстречу, но Гена выставил руку вперед ладонью и предостерёг. — Шурёнок, телячьи нежности ни к чему, мы реальные сейчас, но мы другие, потому что мы, вернее, души наши живут в другом мире.

Александра не поняла: как это? Если реальные, значит, живые, а брат говорит, что они — другие.

— Ген, где я оказалась? Во сне? А то я в инопланетян не верю. И почему я не могу вас обнять, поцеловать, я же по вам соскучилась, я даже во сне вас всех редко вижу.

Гена улыбнулся и продекламировал:

— «Каждый миг есть чудо и безумье. Каждый трепет непонятен мне, Все запутаны пути раздумья, Как узнать, что в жизни, что во сне?»

— Чьи это стихи? — Александра подумала, что стихи очень точно выражают ее состояние, когда непонятно где ты — в реальном мире или во сне.

— Валерия Брюсова. Не хуже, чем у твоего любимого Сергея Острового, а?

— Да не любимый, просто подарили томик его стихов, читаю, нахожу кое-что для себя. А ты откуда узнал про Острового?

Геннадий улыбнулся загадочно:

— Это неважно. Мы тебя в гости к себе приглашаем. Иди спокойно, никто тебя не обидит.

— А я и не боюсь, — смело сказала Александра. — Чего вас бояться, вы же свои, родные. Мама! — увидела она подошедшую Павлу Фёдоровну. — И ты здесь, как хорошо, только не говори, что у меня будут неприятности, их и так немало. Я часто разговариваю мысленно с тобой, спрашиваю совета, но кто мне его даст, если я разговариваю с пустотой, кто ответит?

— Доченька, спасибо тебе за память, ты не вини себя за все прошлые ошибки, ты их давно искупила, а я тебя простила. Это в вашем мире люди ссорятся, не понимают, что конец земного пути у всех един, и тогда неважно, богатый ли ты был или бедный, добрый или злой — лишь бренное тело предается земле, а душа отлетает прочь. И чем она чище и лучше, тем легче ей быть в нашем мире, и чем злей да черней, тем труднее, ведь приходится отвечать за каждое сказанное злое слово, за каждое злое дело перед Богом.

— Мама, ну ты же знаешь, что весь наш род не очень привержен Богу. Я и в церковь-то редко хожу, мне там не нравится находиться в толпе, мне лучше, если в церкви пусто. Тогда можно посидеть тихонько, подумать: в церкви хорошо думается. Странно, но там как-то отчетливо видится, хорошо ли я поступаю, могу ли что-то исправить в содеянном. Я же никому не желаю зла, я стараюсь жить по совести, но назвать себя верующей не могу. Я крестилась, но до сих пор не причащалась, на исповеди не была. Это, понимаю, плохо, но я почему-то не могу это сделать…

— Но ты же не солгала, призналась честно. И это — хорошо. Важно не показать, что ты истово верующая, а пустить Бога в душу. Путь к Богу для каждого свой, и человек проходит его самостоятельно. И если каешься, то делать это надо искренне, а потом стараться не повторять прежних ошибок. А главное, жить по высоким нравственным заповедям.

— Мне трудно жить, мама, во лжи и несправедливости. Страна стала иной, и люди стали другими — более жестокими, даже подлыми, я не могу приспособиться к тому, что сейчас есть в нашем мире.

— Душа у тебя, доченька, ранимая, прости, что воспитала такой тебя, но иначе я не могла, такой меня воспитал Егор Корнилыч…

— А вот тётя Зоя и тётя Роза — иные, не такие, как ты.

— Ну что поделаешь, они росли уже в другое время, ведь твои сыновья тоже разные, не похожие характерами.

— Откуда ты знаешь об этом, мама? — удивилась Александра: и в самом деле Антон и Павел — разные.

Тяжело ей было воспитывать одной двоих сыновей, но вырастила, воспитала, не на веретёнышке, конечно, как бабушку её мать растила, однако пришлось потрудиться. Сколько слёз пролито в ванной, когда включала воду и ревела белухой, чтобы дети не слышали. Не только маленькие детки растут, с ними маленькие бедки и обиды от них с возрастом тоже вырастают. Выросли сыновья, и обижать стали Александру по-взрослому. Но Александра, переплакав, пережив, прощала им все — они её кровь и плоть, они — её живой след на земле. Она передала им жар своей души, свою честность, порядочность, постаралась привить им все хорошее, во что верила. Но мама права, её дети росли в разное время, окружение у них было разное, потому и выросли разными по характеру. И Павел однажды заявил, зачем воспитывала их по подобию своему, а не научила приспосабливаться к жизни. Обиделась тогда Александра, но ей лишь оставалось верить, что Павел найдет в себе силы перебороть своё упрямство, начнет доверять ей по-прежнему, как в детстве, и станет ближе к душе не только тогда, когда ему плохо.

— Шурочка, ты права, — сказала Павла Фёдоровна, словно подслушала её, — всё будет так, как ты думаешь…

Александра снова удивилась: мама угадала её мысли. Как?

— Это не важно, как, — ответила мать, — главное, нужно всегда верить в наилучший исход, не программировать себя на худшее. Ты так всегда поступала, так же поступай и дальше — верь, что всё будет хорошо. Носи в душе веру на хорошее, однако, возьми да скажи вслух, чего тебе хочется…

— Чего? — Александра рассмеялась. — Спокойной жизни, чтобы у детей все было хорошо, чтобы жены у них были умные и любящие, дети красивые и послушные. Вот чего я хочу — обычное материнское желание. Я хочу, чтобы книги мои читались, песни — пелись. Если поэт говорит, что он сочиняет только для себя, то он обманывает всех, потому что пишущий всегда желает, чтобы его читали, знали про него, а поющий хочет, чтобы его услышали… А мне говорят, что я тщеславная. Я хочу быть любимой и уважаемой, разве это — плохо? А мне говорят, что я — не скромная. Почему стало дурным тоном говорить открыто, говорить правду, зато приветствуется скрывать свои мысли? — Мама, я так устала, я перестала понимать что-нибудь в этой жизни! Я хочу отдохнуть!

— Но только не здесь, — сказал Геннадий, который шагал молча рядом.

— Почему? Здесь у вас так светло, всё по-честному, ведь ты мог бы и не сказать, что мне вас нельзя обнимать, видимо, это плохо для меня, но ты сказал. Я и хочу жить рядом с людьми, души которых созвучны моей, я хочу быть с ними на одной волне, а там, в моей действительности, очень многие не на моей волне. Я стараюсь переключиться, но у меня не получается.

— А почему ты желаешь быть похожей на других? — усмехнулся Гена. — Каждый человек имеет право на самостоятельное мнение, и если тебе кто-то в этом отказывает, то это его грех, не твой. Каждый человек имеет право на уважение, даже самый незначительный, и никто не может его унижать, а если так происходит, то это грех того, кто унижает. И ты не обижайся на таких людей.

— Больно же, когда тебя бьют по душе!

— Больно, но ты прости этих людей, и не тебе, им будет нехорошо…

— Но ведь нехорошо желать зла другому!

— А ты и не желай, прости и всё. Простить — это великий поступок, не пустить зло в душу — это почти подвиг.

— Знаешь, — стеснительно произнесла Александра, — я иногда молюсь за то, чтобы мне не озлобиться, это помогло мне простить Виталия, когда он уехал, это помогло мне детей растить, это и сейчас помогает, но больно же! Всё равно больно!

— Эх, Пигалица, если бы знала, сколько в мире человеческом боли! Твоя боль — частица её, а ты её преодолей и живи по-прежнему по совести, как жила и прежде, всё равно ведь не изменишься.

— Вот я и хочу остаться в вашем небесном посёлке, он же небесный, да, Гена?

Геннадий хмыкнул весело, но ничего не ответил.

— Как мне остаться у вас?

Геннадий глянул сурово и сказал:

— И думать об этом забудь. Не стремись раньше времени к Богу в рай.

— А к чёрту в ад? — засмеялась Александра.

— А там тебе вообще делать нечего, тем более — раньше времени. А ещё раз заведёшь речь, чтобы остаться, ей-Богу, задеру юбку и всыплю как следует. Никогда не думай о смерти, не проси её, потому что каждому человеку отпущен свой срок. Все равно, пока время не придет, даже если совсем худо будет, никто тебе твой срок жизни не уменьшит. Ясно? И чтобы я этого больше не слышал!

— Да я и так первый раз тебе говорю, впервые ведь здесь оказалась.

Геннадий улыбнулся загадочно и перевёл разговор в иное русло:

— А ты молодец, хорошие песни у тебя получились.

— Ты откуда знаешь? — Удивилась Александра. — Мы с тобой уж десять лет не виделись, с тех пор как… — она запнулась, чтобы не выговорить: «Я тебя последний раз в морге видела», — подумала, что нехорошо так говорить живому человеку, а ведь Гена, похоже, живой. — Да я и не думала песни свои в эстрадные обращать, просто пела да на гитаре брякала.