Читаем без скачивания Беглые в Новороссии (сборник) - Григорий Данилевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Абдулка побежал за ним вдогонку и на бегу, в сенях шинка, спросил собиравшихся косарей:
– Где тут этот разбойник?
– Уж и разбойник! Разбойники – те, что нанимают по два рубля, а расплачиваются по полтиннику! – ответили из толпы.
– Ты бил нашего повара? – запальчиво крикнул Абдулка, вскочив в шинок и с выкатившимися, рассвирепевшими глазами став перед носом Левенчука.
– Я бил. Ну, а ты чего?
Лицо Харька было зелено, губы его дрожали.
– Э, до меня так скоро не доберешься! – крикнул татарин, озираясь по хате, куда уже, чуя грозу, начинали собираться любопытные с надворья.
– Посмотрим!
– Посмотрим!
Абдулка скинул поддевку.
– Выходи на простор, – закричал он, – выходи из хаты на простор!
Конторщик, бежавший сюда, стал было его останавливать.
– Не замай, Савельич, а то и тебе бока намну! – бешено зарычал Абдулка и вышел из хаты, сопровождаемый конторщиком и толпою и на ходу распоясываясь.
– Что это они до тебя? – спросили Харька оставшиеся в хате косари.
Левенчук бросил на стол три целковых.
– Пейте, братцы, за мою душу пейте! – сказал он тоскливо и вышел, также снимая свитку.
Не успел он показаться на дворе, как на него разом накинулись Абдулка, Самуйлик и прежде побитый поварчук.
Первые двое стали его вязать, а озлобленный Антропка схватил полено и стал им бить Харька по чему попало.
Часть косарей приняла сторону Харька.
– Пустите его, что вы, душегубцы! Ведите к барину, если он что сделал, – говорили косари. – Мы и сами пойдем жаловаться: нам расчет не тот дают!
– Нет, не поведем его туда! Тут его живого в землю зароем! – бешено кричал Абдулка, колотя Левенчука.
Мигом Левенчука связали.
– В суд его, в стан! – горланила полковницкая дворня.
Побежали за телегой.
– Еще веревок! – кричал Абдулка. – А! Ты в барский двор ходишь да еще и дерешься! Веревок еще! Повозку скорее!
Привели лошадей, притащили повозку. Стали запрягать. Левенчук стоял связанный. Висок у него был расшиблен, и кровь текла из-под растрепанных темных волос. Антропка, опьяневший от бешенства и от прежде полученных побоев, ходил возле него и громко на все лады ругался. Бабы пугливо жались в стороне.
– Готово? – спросил отважно Абдулка, спешивший выиграть время. – Мы и барина не станем беспокоить! В суд его, разбойника!
– Братцы! – громко крикнул косарям связанный Левенчук. – Они меня побили, связали, в суд хотят везти! А сам барин ихний мою невесту украл… Я, братцы, Левенчук! Попова девка за меня просватана была… Она у полковника тут взаперти… в любовницах. Спасите, братцы! Не дайте праведной душе погибнуть!.. Спасите!
– Ну, еще рассказывать! – начал Абдулка.
Последних слов Харько не договорил. Абдулка, Самуйлик и Антропка схватили его и потащили к телеге, снова угощая побоями.
– Э, нет! – отозвался тот самый батрак, которого Харько угощал с утра, загородив им дорогу. – Я сам пойду до барина! За что вы его бьете и тащите?..
– Да, да! За что? – говорили в толпе и косари, испуганными и озлобленными кучками сходясь к ним.
– Э, да что на них смотреть! Тащи его! Самусь, садись, вези его! Антропка, бей по лошадям!
– Нет, не пущу! – сказал охмелевший батрак, загораживая лошадям дорогу.
Тут прибежали с криками остальные косари из шинка. Произошла общая свалка. Одни тащили Левенчука к повозке, другие отталкивали его назад. Весть о том, что это жених воспитанницы священника, украденной полковником, облетела всех.
– Нет, нет, теперь уж не троньте его, оставьте! – заговорили косари разом и оттеснили Левенчука от Абдулки.
Подгулявший батрак ударил по запряженным лошадям, гоня их с пустою телегою прочь. Самуйлик кинулся их останавливать, а косари в суматохе совершенно отбили Харька, распутали ему руки и выпустили.
– Отдайте мою невесту! – сказал тогда бешено Левенчук, став перед слугами Панчуковского. Это уже был не прежний хуторский пастух. Степь изменила его.
Абдулка, повар и Самуйлик остались одни против остальных.
– Нет у нас никакой девки!
– Врешь, есть! Она наверху у барина вашего живет! – кричал Левенчук.
– Отдавай, а то силой возьмем! – гудели косари.
– Вот что выкусите! – ответил Абдулка, показывая кукиш, и пошел с товарищами к барскому двору, очевидно, потеряв надежду овладеть обидчиком закадычного приятеля, Антропки.
Левенчук, утирая кровь с виска, сел на крыльцо шинка.
– Дайте, братцы, хоть трубки покурить, коли с нами так поступают. Собаки – и те лучше нас стали жить на свете!
Приятель его, батрак, с форсом подал ему трубку, сел возле него и обнял его, заливаясь слезами.
Толпа между тем шумела: «Как! Быть не может! Так этого самого невесту? И им спускать? Не заступиться за него? Где же тому конец будет?»
– Пойди, братику, – сказал Харько батраку, откашливаясь и харкая кровью, – пойди, хоть осьмушку вынеси! Все печенки, ироды, отшибли! Ишь ты, кровь пошла…
Косари орали более и более.
Полковник между тем, уйдя от Левенчука, подбежал к окну в кабинете и долго следил из-за занавесок, пока непрошеный гость не вышел за ворота. «Воротить его? Отдать ему разве Оксану?» – подумал он, но, почитав с полчаса газеты, успокоился, оставил дело так и пошел наверх к Оксане.
Оксана сидела в своей каморке, вышивая какую-то рубаху. Домаха сидела на полу возле нее, тоже что-то штопая.
– Оксана! Хочешь домой? – спросил полковник.
Она не подняла глаз.
– Что, если бы за тобою пришли, бросила бы ты меня? Неужели бросила бы? – спросил полковник.
Оксана встала, сложила шитье и поклонилась в ноги Панчуковскому.
– Пане! Пустите меня, заставьте вечно за себя Бога молить!..
В исхудалом, нежном и кротком лице ее кровинки не было.
Панчуковский хотел что-то сказать и затих. С надворья раздался страшный гул голосов, и одно из окон на мезонине зазвенело.
– Береги ее! – успел только сказать Панчуковский Домахе и выбежал на балкон.
Едва Панчуковский вошел туда, как увидел, что перед запертыми уже на замок его воротами стоит куча народу, а Абдулка, Самуйлик и конторщик бранятся сквозь затворы.
День между тем, как часто бывает на юге, нежданно изменился. Вместо жгучего, острого суховея, доносившего с утра под узорчатые жалюзи комнат сухой и волнистый шелест горящих в зное нив, небо стемнело, облака неслись густою грядой, и накрапывал дождь.
– Что это? – громко спросил своих людей Панчуковский, склонясь через перила балкона.
– Косари взбунтовались, – робко ответил конторщик, – не хотят по полтиннику брать, требуют по два рубля.
– Ну, так гоните их взашей!
– Мы стали их гнать, а они в контору ворвались, стекла перебили, мы едва успели ворота запереть – все распьяно…
– Ваше благородие, – смело крикнул кто-то из толпы, – отдай девку! А то плохо тебе будет!
Взглянул полковник: вся толпа в шапках стоит. «Эге», – подумал Панчуковский, сильно струхнул и медленно вошел в комнаты с балкона. Сойдя впопыхах вниз, он позвал к себе Абдулку.
– Что там такое? Говори правду.
– Плохое дело! Косари перепились, а тут еще бурлака тот пришел, девчонку эту требует…
– Отдадим ее, Абдул! Черт с ней! Еще бы чего не наделали… Что они, в ворота ломились?
– Запалим, говорят. Да нет, Владимир Алексеич, не поддавайтесь. Коли что, так я и ружье заряжу, и по ним выстрелю холостым, напугаем их, они и разбегутся!
– Что же вы? – гудела толпа за воротами. – Где это видано, чтоб девок с поля таскать? Тут не антихристы какие! Мы найдем на вас расправу…
– Вон отсюда, подлецы! – закричал опять сквозь ворота Абдулка, не отпирая железного засова. – Что вы пришли сюда буянить? Вон отсюда!
– Ломай, братцы! Топоры сюда! – уже без памяти ревела толпа. – Не дают, так ломай! Пробьемся и возьмем силою у живодеров!
И в ворота снова ударили чем-то тяжелым, а потом оттуда наперли кучею все разом. Схваченные и прокованные железными скобами ворота только слегка заскрипели, но не поддались.
Абдулка метался между тем что было мочи и ругался на все лады, грозя дерзким карою станового, исправника и самого губернатора.
– Что нам теперь исправники и ваши становые! Вы девку нашу отдайте! Тут наша воля, в степи-то нашей! До суда далеко! – выкрикивали голоса за воротами.
Полковник взбежал снова наверх. На площадке лестницы он натолкнулся на совершенно обезумевшую от страха Домаху. Старуха жевала что-то помертвевшими губами и, простоволосая, не успев накинуть на седую голову платка, дико смотрела на Панчуковского.
– Где она? – спросил полковник, идя поспешно мимо старухи.
– Там, это я ее заперла на ключ. Еще бы не выскочила к ним сдуру…
– Ну, береги же!
Он вошел в верхнюю комнату, бывшую к стороне ворот, и из-за притолоки окна увидел у ограды целый лагерь. Какие-то верховые явились… Народу было человек триста или более. Одни сидели, другие стояли или ходили кучками, как бы обсуждая, как исполнить затеянное. Трое лестницу какую-то с овчарни тащили. Остальные шли, разместившись по траве; горланили все.
