Читаем без скачивания Копенгага - Андрей Иванов

У него дома, о чем я знал по рассказам Дангуоле, было много всевозможных статуэток. От очень больших (в человеческий рост) до совершенно малюсеньких (нэцкэ).

— Они кучкуются повсюду, — говорила она.

Убирать в его доме для нее было сущим адом! Надо было протереть каждую, каждую поднять, протереть и поставить на место.

Зато он хорошо платил. Иногда давал своей травки и советовал время суток (вплоть до часа) и место в лесу Хускего или комнату в замке, где было бы благоприятнее всего покурить. Мы так и поступали — и самые невообразимые ландшафты мысли раскрывались перед нашим внутренним взором.

Мистер Ли и мистер Винтерскоу были очень дружны, несмотря на курение первого и полное отрицание внеземного происхождения человека вторым.

Никто никогда не видел, чтобы они спорили.

Правда, никто не мог сказать наверняка, о чем они обычно говорили, с глазу на глаз, но на людях они говорили о вещах тривиальных.

Кажется, этим двум мудрейшим людям доставляло огромное удовольствие говорить о печах, дровах, трубах, крышах, пилах, машинах и даже мобильных телефонах.

Кто-то в магазине мобильных телефонов настроил старику совершенно гадкий тон звонка. Это бесило не только его, но всех! У него выработался жуткий комплекс: он боялся своего телефона. Он боялся носить его с собой. Он оставлял его дома, делая вид, что забыл. Потом говорил, что забыл телефон дома, он говорил это тем, кто ему звонил, звонил и не мог поймать его. Старик был многим нужен. Без телефона было никак. Скорее телефон был необходим не самому мистеру Винтерскоу, а тем, кому старик был нужен. Хотя далеко не все те, кто ему звонил, были нужны ему. Когда ему кто-то звонил, он бесился от этого унизительно писклявого тона. Тон был такой отвратительный, в нем были нотки такого вредного, пакостного свойства, что казалось, будто в кармане у старика включалась какая-то игрушка, вроде диснеевских хохотунчиков. Когда бы ни включался этот позор, он хватал поскорее телефон, бежал подальше от людей и рычал в трубку с какой-то неистовой ненавистью. Он мог ни с того ни с сего наорать на звонившего только потому, что его бесил тон звонка.

Никто ни разу не сказал старику, чтобы тот сменил настройку. Потому что ему вообще никто ничего давно не говорил. Все боялись что-либо советовать, так как тот никого никогда не слушал и всегда ругался. Даже из-за ничтожного пустяка, как срубленная ветка дерева. Не говоря о крыше замка, счетах за электричество и мусор. Поэтому такую деталь, как тон мобильного телефона, старались не замечать вообще.

И только мистер Ли тактично посоветовал ему сменить тон. Это было сюрпризом для старика. Он и не подозревал, что это возможно. Он думал, что ему подсунули идиотский телефон. И мистер Ли без лишних хлопот выбрал ему тон, за что мистер Скоу был ему очень благодарен. С тех пор при любом удобном случае он говорил, насколько мистер Ли практичен.

Мистер Ли славился своей практичностью. Он жил в великолепном доме, глубоко в лесу, не в деревушке. Никто не знал точно, что он делал. Что-то говорили про гороскопы, но это так, это вряд ли. У него было много денег. Это знали все. Такое количество денег скрыть было трудно, практически — невозможно! Этого нельзя было не заметить. Когда такой «ровер» у дома стоит, когда такая аппаратура и новейшая компьютерная система дома! Видеонаблюдение за домом! Иногда он одевался как денди. Иногда в шелковые персидские халаты, иногда в индийские одежды. У него была большая коллекция кальянов, украшений, он много путешествовал, чтобы пополнять эту коллекцию безделушек, весьма дорогостоящих безделушек. Он платил Дангуоле все больше и больше, так как ей приходилось убирать пыль все с большего и большего количества статуэток…

Когда я впервые увидел его, я подумал, что передо мною индус. Он был очень странно одет, вплоть до тюрбана. Тогда он только вернулся из своего путешествия по Индии, у него был бронзовый загар, местами с чайным отливом. В нем была какая-то восточная кротость. Заподозрить в нем европейца в тот момент было просто невозможно. Я думал, что это и есть гуру, которого ждал старик. Я сложил руки перед грудью, сказал «намастэ» и поклонился; он тоже сложил руки и тоже сказал «намастэ», поклонился и спросил, как ни в чем не бывало: «Кья кар та хэ?».[13] Я, хоть и понял вопрос, разумеется, ничего ответить не смог. Поэтому перешел на английский. Тогда, впервые в жизни, я услышал подлинно блистательный английский. Я был просто парализован. У меня отнялся язык. Я боялся что-либо сказать, потому что почувствовал себя заикой рядом с ним. Так красиво он говорил. Так плавно, так маслянисто и тягуче текла его речь, что я ощутил себя попавшим в смолу жучком.

Он очень силен в астрологии. Составляет какие-то сложнейшие гороскопы. Увлекается не на шутку нумерологией. Раскладывает карты Таро. Это такое же простительное увлечение, как и коллекционирование статуэток.

Мистер Ли — знаток физиогномики. Он мог многое сказать о человеке с первого взгляда. Через пять-десять минут общения с человеком он обычно охладевал к нему; еще через несколько фраз он терял к человеку всяческий интерес и искал способы уйти. Свою бывшую датскую жену он избегал. Ему было противно, когда его спрашивали, какая будет погода. Он ничего не хотел слышать о погоде вообще. Он начинал скучать, когда с ним заводили разговор о каком-нибудь тайфуне, который погубил сотни две несчастных тамильцев или американцев. На это он обычно отвечал:

— Вообразите, сколько погибло кошек и собак!

Никто не знал, чем можно было заинтересовать мистера Ли. Никто не знал, о чем с ним можно было говорить, чтобы не вызвать появления на его тонких губах язвительной улыбочки. Его называли снобом. Но назвать его снобом было мало, этого было настолько мало, что не покрывало даже мизинца снобизма. Говорили, что он мизантроп, что он интересуется только собой.

Клаус мне как-то сказал:

— Если старик нас не уважает потому, что мы курим травку и не читаем книг, то мистер Ли не уважает нас за то, что мы курим травку, не читаем книг, играем на музыкальных инструментах, верим в Будду и по-прежнему не вызываем у него интереса. С ним невозможно разговаривать. Он начинает зевать до того, как ты успеешь что-то сказать!

Он просто невероятная личность. Многие считали, что люди ему надоели до зубной боли, — они якобы нужны ему только для подтверждения его гороскопических расчетов, ни для чего больше!

Мне тоже казалось, что ему с людьми было скучно. Он с такой надменностью посматривал вокруг, будто всё про всех знал.

Было замечено, что мистер Ли не говорил ни с кем больше пяти минут. Он произносил пару непонятных фраз и уходил, оставляя собеседника с идиотской улыбочкой на лице и озадаченностью в сердце.

Он мог прийти и спросить:

— Ну, как дела на этой неделе у Жаннин?

И Патриция начинала рассказывать, и если что-то совпадало с тем, что он уготовил в своих астрологических расчетах для несчастной Жаннин, он таинственно ухмылялся и уходил, просто поворачивался со словами «О'кау then, that was lovely»[14] и уходил…

Говорили, что он превосходный оратор, но никто ни разу не слышал, чтоб он произнес спич.

Его побаивались, его избегали… Дети прятались от него, а если он с кем-то вдруг оказывался за одним столиком, все от него сбегали, потому что боялись, что он может на них как-то повлиять, или может им рассказать о них нечто такое, что их ввергло бы в пучину отчаяния…

Этого, однако, не случилось со мной, когда я случайно оказался с ним за одним столиком…

На какой-то вечеринке в Коммюнхусе мы с ним проговорили пару часов.

Он там оказался случайно. Впервые за восемь лет он выпил.

Тогда же, впервые за десять лет, покурила Зайчиха. Она сказала, что теперь будет курить каждый день, потому что они скоро уезжают, и теперь она жалеет, что десять лет не курила. Мистер Ли скрутил ей свой косяк. Этого хватило, чтобы она пустилась в пляс и проплясала до утра. Такого еще не видел никто. Клаус ползал от столика к столику и хихикал:

— Лазарь-то воскрес! Ах, Лазарь-то в юбке, а? Воскрес!

Мне об этом позже рассказала Дангуоле, я не замечал, мы с Ли говорили, говорили по большей части о всякой чепухе, на мой взгляд…

Пили с ним испанское вино и говорили о том, что распад Союза и развал Берлинской стены был спланирован в США. Я вставил в разговор, что недавно видел по немецкому каналу, как Горбачеву вручили орден, при этом нижняя строка на экране сообщала: «M. Gorbatschov, Die Deutche Asylbewerber».[15]

Его это невероятно рассмешило. Он хохотал. Все вокруг озирались. Никто глазам своим не верил.

Возможно, если бы кто-то другой ему сказал эти же самые слова, он бы брызгал слюной от брезгливости, но не в моем случае…