Читаем без скачивания Августин. Беспокойное сердце - Тронд Берг Эриксен

Свою виллу в Кассициаке африканцам предоставил грамматик Верекунд (Исп. IX, 3). Сам Верекундтоже хотел принять христианство (Исп. VIII, 5). Но если бы он его принял, он стал бы жить в полном воздержании. Иначе он себе этого не представлял. Однако принятию столь радикального решения мешала его жена–христианка, которую он не мог оставить. Таким образом из этого ничего не получилось, и Верекунд был крещен позже, уже на смертном одре несколько лет спустя (Исп. IX, 3). Августин пишет епископу Амвросию из Кассициака и просит порекомендовать ему для чтения что–нибудь поучительное. Амвросий рекомендует ему читать пророка Исаю, но этот текст показался Августину слишком трудным и вместо него он начал читать Кьигу Псалмов (Исп. IX, 5).

Там, в Кассициаке, появились дошедшие до нас первые тексты Августина, написанные после его «обращения». Речь идет о диалогах, которые отчасти опираются на действительные беседы, имевшие там место. Иногда участники беседовали в главном доме или в банях, а иногда прямо на свежем воздухе под открытым небом (О порядке I, II. 1; Пр. акад. II, 6). И всякий раз с ними был «писец» — notarius — который стенографировал все сказанное. Было бы не похоже на Августина, если бы он позволил записать беседы, не приложив к ним руку.

В античной риторике записанные беседы никогда не соответствовали полностью тем, которые велись в действительности. Цицерон обычно долго поправлял свои речи уже после того, как они были произнесены, прежде чем разрешал, чтобы они ходили в списках. Однако некоторые записанные наблюдения Августина являются биографически подлинными, например, рассказ о зубной боли в «Монологах» (1,12). Обычная зубная боль могла быть для него поводом для размышления. И в «Монологах», и в «Исповеди» это мучение превращается в событие, значительное с богословской точки зрения (Исп. IX, 4). Постепенно Августин научится читать и свою собственную жизнь, словно это текст, имеющий, кроме буквального, еще и скрытый смысл. Некоторые сцены из его биографии получают аллегорическое звучание.

Вопрос в том, выступал ли Августин в тех диалогах в качестве платоника или в качестве христианина. Но если епископ Амвросий, говоря в своем трактате «О благе смерти» об Исааке и Иакове, не видел принципиальной разницы между их поведением, мог ли увидеть ее новообращенный Августин? Вплоть до середины последнего десятилетия IV века христианство Августина носит черты, явно позаимствованные из арсенала неоплатоников. Он был убежден, что временный мир — это лишь тень вечного порядка. А вот манихейство Августин оставил в прошлом, предъявив ему свой личный счет. Когда позже он напишет ряд полемических сочинений против манихеев, он сделает это не ради себя, а ради других.

В Кассициаке Августин и его друзья наслаждались, как могли, классическим otium liberate, то есть аристократической праздностью. Или вернее: otium phfosopharx — «покой, чтобы философствовать» (Пр акад. II, 3) становится christianae vitae otium — «покоем, чтобы жить христианской жизнью» (Переем. I, 1) или «духовными упражнениями»: excerdtatio artimi. Каждый день они понемногу читают Вергилия и беседуют на философские темы (О порядке, I, 8). Но не всё в Кассициаке соответствует аристократической праздности. Там присутствует Моника, и каждый вечер она поет псалмы Амвросия (Исп. IX, 4). Круг друзей представляет собой нечто среднее между сообществом монахов и сообществом мьюлителей–платоников. В те времена закрытые для посторонних сообщества были обычным явлением и у язычников, и у христиан, которые искали уединения, потому что нуждались в отдохновении от мира.

Из Кассициака Августин вернулся в Милан и просил Амвросия крестить на Пасху, то есть в апреле 387 года, его, Алипия и Адеодата. В ожидании крещения Алипий упражнялся в смирении и укреплял тело, ходя босиком по снегу (Исп. IX, 6)· Теперь задача Августина состояла в том, чтобы и остальные друзья последовали по его пути (ср. О пользе веры, 20) от сосредоточенности на зримом к радости незримого, от сомнения к знанию, от гибели к спасению. Собственная биография стала для Августина программой воспитания. Он рекомендует всем, кто будет читать его сочинения, придерживаться хронологического порядка, чтобы проследить в развитии все драматические линии (Переем, прол.).

Августин на удивление быстро отождествляет платонического Бога с христианским. Он еще не ощутил проблематичности контраста между богом философии и Богом Авраама, Исаака и Иакова. Скорее так: христианство выполняет то, что обещала философия (О порядке, II, 5). Бог гарантирует несчастному, многообразному и лживому миру счастье, единообразие и правду. Абстрактное понятие бога в философии является своего рода вопросом, который находит ответ в наглядных проповедях Церкви.

То же самое относится и к мыслям о душе и бессмертии. Здесь Августин также не видит никакого противоречия между мышлением философов и христианством. Подобно платоникам, он аргументирует бессмертие души, обращаясь к вечным истинам, которые души могут постичь, например, к математике. Пройдет некоторое время, прежде чем Августин сам откроет, что христианство требует от него иного определения души, нежели то, которое Дает платонизм. Ведь обращаясь к вечным и неизменяемым истинам, он не мог доказать бессмертие или единство индивидуальной души. Из истины, заключающейся в том, что 5 + 7 = 12, невозможно прийти к убеждению, что именно моя личная индивидуальность точна. Христианство же, напротив, оперировало индивидуальностью души и непреложной действительностью тела. В своих раннихм произведениях Августин воздерживался оттого, чтобы назвать тело тюрьмой души. Тело, как и душа, создано Богом. Но он все–таки часто и недвусмысленно признает, что душа — более высокая действительность, нежели тело. Однако он воздерживался и от утверждения платоников, что душа так же вечна, как Бог (О граде Бож. X, 31).

Августин считал, что душа не принимает в грешном мире такого же участия, какое в нем принимает тело. Душа стоит над телом. Поэтому телесные блага не могут быть высшими. Высшее благо должно быть благом для души (ср. О нравах катол. Церкви, 1,3). Именно душа прежде всего стремится домой к умопостигаемому миру. Мышление Августина во многих отношениях дальше от мира, чем мышление раннего Платона. В своих первых диалогах Августин не признает политической и натурфилософской перспективы Платона, у него еще не сложилось четкого понимания христианской инкарнации и воскресения плоти.

В этих диалогах Августин возводит закрытое пространство вокруг встречи души с Богом. Это единственное,1 что интересует его. Все более понятные и внешние черты христианства понимаются им как назидательные средства для нефилософских душ (О порядке, II, 9). И авторитет Церкви, и святые таинства, и вера в демонов или в чудеса имеют один смысл: включить философски не подготовленную душу в поиски conspectus Dei или visio Dei — «Лица Божия», — которое может получить полное просвещение лишь в философских размышлениях. «Ищите лица Его всегда», — говорится в Книге Псалмов (Пс. 104, 4). «Господи, Боже сил! Восстанови нас; да воссияет лице Твое, и спасемся!» (Пс. 79, 20; 1 Кор. 13,12). «Не скрывай от меня лица Твоего: умру я, не умру, но пусть увижу его» (Исп. I, 5).

Особенность учения Августина о встрече с Богом заключается в том, что visio Dei не отделяется от учения о том, что Бог сотворил человека «по образу Божию» (Быт. 1, 27) — что человек является imago Dei. Поэтому встреча с Богом вместе с тем есть раскрытие смысла человеческой жизни. И даже больше: учение Августина о visio Dei фактически довольно сильно отличается от платоновского проникновения в центр и основу действительности. Ибо в лице Бога человек находит образ Адама до грехопадения. Расстояние между Богом и человеком с христианской точки зрения объясняется отнюдь не расстоянием между разными уровнями действительности — божественным и человеческим.

Бог и Авраам отличаются друг от друга иначе, чем отличаются друг от друга Посейдон и Одиссей. В христианском мышлении разница и расстояние между Богом и человеком объясняется в первую очередь грехопадением. Происходящее из–за грехопадения смешение Творца и Творения, есть серьезная ошибка всей христианской теологии. Vlsio Dei, по мысли Августина — путь назад к незамутненному imago Dei. Сотворяя человека Бог видел себя в нем. И человеку должно увидеть себя в Боге, то есть в Христе, чтобы узнать, какого Адама Бог увидел на шестой день творения. Только так может быть создан новый человек (Еф. 4, 22–24).

В самых ранних, вдохновленных платонизмом, сочинениях Августина видение Бога — нечто, крайне редко случающееся в этой жизни. И все–таки это мистическое посвящение является лишь предвкушением вечного блаженства. Это и есть главный смысл случившегося в Остии с ним и Моникой незадолго до ее смерти (Исп. IX, 10). Августин и его мать воспринимают как особую милость, когда им является нечто, скрытое от большинства и невыразимое ни на одном языке. Позже в творчестве Августина конечная встреча с Богом отодвинется вдаль. Она может произойти только после смерти, как учит апостол Павел.