Читаем без скачивания Восемь дней в неделю - Юрий Томин

У парты Игоря уже сгрудились все, кто только мог. Авторучка, тетради, дневник, учебники летели к хозяину, попадали в него, в дверь; Игорь молча наклонялся, поднимал вещи с пола и все так же смотрел на Анну Ивановну, не решаясь уйти, все еще на что-то надеясь.

— Довольно! Прекратите сию же минуту! Все — на места! — крикнула Анна Ивановна.

Никто ее не послушался. Все остались стоять, только перестали швырять.

Игорь все так же стоял у двери. И потому, что Анна Ивановна крикнула не на него, а на остальных, ему показалось, что еще можно как-то спастись.

— Я же не один виноват, Анна Ивановна… Весь класс смеялся… А я только знакомому помог. Хотите, я адрес скажу? Красная улица, дом девятнадцать, квартира…

Анна Ивановна не дала Игорю договорить.

— Уходи!

— Я же сказал адрес! Я же сказал… — заторопился Игорь.

— Уходи!

Игорь скрылся за дверью.

— Садитесь.

На этот раз все послушно сели, Анна Ивановна смотрела на своих возбужденных, взъерошенных, раскрасневшихся горлопанов и видела, как довольны они тем, что нашелся виновный. Сама же она чувствовала только боль и усталость.

— Ну вот мы с вами и нашли виновного, — сказала Анна Ивановна. — Теперь у нас совесть чиста?..

Олег Кузнецов, уже не бледный, а самый красный из всех, немедленно отозвался. В голосе его было неподдельное возмущение.

— Вот же гад! Верно, Анна Ивановна?

— А вы все были у него в помощниках, — сказала Анна Ивановна.

Но предводитель не хотел давать класс в обиду.

— Он специально, а мы — нет.

— Да, конечно, — согласилась Анна Ивановна. — Вы — лучше. Он — негодяй, а вы — просто веселые ребята.

— Анна Ивановна, — мрачно спросил Саня, — а вы расскажите про Володю. Он поправится?

— Не знаю.

— А мы к нему в больницу сходим. Верно, ребята? — сказала Вика.

Все одобрительно зашумели. Всем стало немного легче. Молодей, Вика! Конечно — в больницу. Навестить товарища. Ободрить. Поддержать. Все, как положено: апельсины-мандарины, шоколад-лимоны… Пускай скорей поправляется!

— Боюсь, что с вами не захотят разговаривать, — сказала Анна Ивановна.

— Да и пускай не разговаривают! — не растерялся Олег, — Мы все равно к нему проберемся. Можем в окно, а можем и еще куда-нибудь.

— Я говорю о Володе, — сказала Анна Ивановна. — Если он захочет с вами разговаривать…

Олег зашептался с соседями.

— Собрание! — закричали все, кто сидел вблизи Олега. — Давайте сегодня собрание.

— Зачем?

— А мы обсудим… — ответил за всех Олег. — Мы обсудим нашу вину.

— Нога у Володи от этого не срастется, — сказала Анна Ивановна.

— А мы попросим, чтобы Владимирцева исключили!

— И от этого она не срастется.

— Тогда пускай нас всех исключат!

— Даже от этого она не срастется.

— Что же, нас наказать нельзя? — спросил Олег.

— Выходит — нет. Никаких писем вы не писали, никого под машину не заталкивали. Вы только смеялись…

— Анна Ивановна, — сказал Олег, — но вы же можете придумать, чтобы нас… чтобы… мы… В общем, чтобы нам за это попало.

— Не могу. Да и никто, наверное, не может. Не придумали еще наказаний за шутки.

— А пускай нас в поход не посылают, — настаивал Олег.

— Что это вам вдруг так пострадать захотелось?

— Вы сами знаете, — буркнул Олег.

— Догадываюсь Что же, собирайте собрание, если хотите. Только без меня. Ничего нового я вам сказать не могу. А сейчас давайте учиться. Кто пойдет к доске?

По тону Анны Ивановны шестой «в» понял, что на сегодня все разговоры окончены. Возле парты Кукина Сани возник легкий шумок, послышался яростный шепот. Получив несколько толчков в спину, Саня дернулся раз, другой и нерешительно поднял руку.

— Ну что ж, Кукин, иди.

Саня заковылял к доске. Но не успел он взяться за мел, как дверь класса приотворилась и в щель просунулась голова неизвестной ребятам женщины.

— Анна Ивановна, на минуточку вас…

Анна Ивановна поднялась и поспешно, словно боясь, что женщина будет говорить дальше, вышла из класса.

Анна Ивановна прикрыла за собой дверь и услышала сразу возникший за ее спиной гул в классе, который хоть и не знал, но сразу догадался, что пришла мать Игоря.

Так оно и было. Перед Анной Ивановной стояла запыхавшаяся, растерянная, насмерть перепуганная мать.

— Здравствуйте, Анна Ивановна, — сказала она и заплакала.

Внезапно Анна Ивановна ощутила знакомую боль в левом боку и прислонилась спиной к двери. С этого мгновения сознание ее как бы раздвоилось: она слушала мать Игоря, старалась помять ее слова, хотя смысл этих слов был известен заранее, и боролась с нарастающей болью, вслушивалась в нее, задерживала дыхание, потому что при вдохе боль становилась особенно сильной.

А женщина плакала и говорила сквозь слезы. Она согласна была на все: на унижение, на ложь, на подвиг; она давала бессмысленные клятвы и обещания. Анне Ивановне было мучительно все это слышать, потому что она ничем не могла помочь ни сейчас, ни позже.

— Ксения Михайловна, не надо… — сказала, наконец, Анна Ивановна, — У нас урок… Я вас прошу — зайдите, пожалуйста, в перемену.

— Не могу я в перемену… — всхлипнула Ксения Михайловна. — Только на час с работы отпросилась. Он, как пришел домой, позвонил… Я уж наврала начальству невесть что. Побегу, думаю, пока еще не решили. Простите его, Анна Ивановна! Простите моего негодяя! А уж я с ним расправлюсь…

— Нельзя этого прощать, — тихо сказала Анна Ивановна.

Ксения Михайловна с готовностью закивала головой.

— Да я понимаю… Я и сама не прощу! Но мне-то как быть? Куда я с ним теперь? Вы уж простите, вы добрая, я знаю…

Анна Ивановна качнула головой в сторону двери.

— А они что подумают?

— Так ведь ребятишки же… Они быстро забудут.

— Нельзя, чтобы забыли.

— Да я понимаю… нельзя… А вы простите, они вам поверят.

— Не могу, Ксения Михайловна. Извините, пожалуйста… Я одна ничего теперь не могу. Будет педсовет…

— Выгонят подлеца?

— В этой школе ему оставаться нельзя, — сказала Анна Ивановна.

— Да это же я, одна я виновата, — простонала Ксения Михайловна. — Какой-то поход у вас собирался… А я ему запретила… Думала — поедем вместе в деревню. Там у меня родня… яблоки… смородина… Думала — вместе будем. А он настойчивый… Говорит. «Не пустишь — хуже будет». Я говорю: «Как это — хуже?» А он говорит: «Тогда никто не поедет!» А мне это ни к чему, кто там поедет — не поедет… Они еще все с Костиком шушукались. У них же всегда секреты. Он еще у меня спрашивал, чем краску разбавляют… Так я сама разбавителя принесла. Ведь я одна только и виновата!

«Костик — это тот, с Красной улицы… — подумала Анна Ивановна. — Никто не поедет… Вот, значит, в чем дело!»

Анна Ивановна переступила с ноги на ногу: боль уже заполнила всю левую половину тела.

— Давайте обождем… — сказала Анна Ивановна, думая о том, что главное сейчас — уйти в класс и сесть. — Сейчас ничего не решить. Обождем до завтра… до вечера… Не в тюрьму же его сажают. Перейдет в другую школу. Там его возьмут… под особое наблюдение…

— Правильно! В тюрьму его! Ничего для него не жалела… А теперь сама говорю: в тюрьму! — Ксения Михайловна помолчала, комкая в руке платок. — Простите его, Анна Ивановна…

— Извините. Не могу.

— А если — к директору? Он — может?

— Не знаю.

— Тогда я сейчас — к директору. Ведь должен он понять! Вы извините, Анна Ивановна… Я к вам еще зайду… Можно?

Робко, униженно и с надеждой смотрела мать на Анну Ивановну, стараясь поймать ее взгляд. Анна Ивановна смотрела в пол и ей было нестерпимо больно видеть человека в таком состоянии.

— Да-да, конечно… Приходите, — сказала Анна Ивановна.

— Большое вам спасибо! — горячо проговорила Ксения Михайловна и торопливо, словно Анна Ивановна могла отменить это ничего не значащее разрешение, устремилась по коридору к лестнице.

Анна Ивановна вошла в класс. Гул сразу стих. Шестой «в» молча уставился на нее, стараясь по ее лицу угадать, чем кончились переговоры.

Анна Ивановна села за стол. Несколько раз переложила с места на место журнал, потрогала разложенные на столе бумаги. Она обернулась к доске, увидела Кукина, который накручивал тряпку на палец.

— Ты что, Кукин?.. — с недоумением спросила Анна Ивановна и тут же вспомнила. — Ах, да… Ну вот что, Кукин, напиши… напиши нам…

И вдруг шестой «в» увидел, что губы Анны Ивановны начали подергиваться, а лицо странно перекосилось. Анна Ивановна закрыла лицо руками, плечи ее затряслись — она плакала.

Со дня, когда закончилась «история», прошло больше двух недель. Как обычно, в половине девятого Анна Ивановна вышла из дома и направилась в школу. В нескольких шагах от парадной дорогу ей преградила фигура в ватнике и валенках с резиновыми галошами.