Читаем без скачивания Площадь - Чхе Ин Хун

На это у Менджюна не было ответа. Воцарилось тяжелое молчание. Кто-то звонко щелкнул языком, выражая свое недовольство. Все взоры устремились на Менджюна, как будто это он был виноват в том, что им не разрешают сойти на берег. Как ни странно, но Менджюн вдруг почувствовал себя виноватым перед этими людьми. Он приложил руку ко лбу. В висках сильно толчками пульсировала кровь. Кто-то крикнул:

— Чего мы тут время тратим?! Без толку все. Пошли в кубрик, обсудим.

Толпа — тридцать один человек — двинулась в кубрик и переполнила его до предела. Менджюн и зачинщик мятежа Ким стояли в глубине, у внутренней переборки. Люди двумя рядами уселись перед ними на пол, остальные стояли. Все выжидающе смотрели на Менджюна. Глаза были не просящие. Они требовали, горели неприязнью и гневом. Назревала гроза. От волнения у Менджюна перехватило дыхание. Первым начал говорить Ким:

— Как видно, на берег хотят сойти все. Товарищ Ли, мы просим вас войти в контакт с судовым командованием и оказать посильное содействие.

— Но это от меня не зависит. Мы получили строгое предписание не высаживаться на берег на протяжении всего маршрута. Поэтому и господин Муради ничего не может сделать.

— Именно поэтому нам и требуется ваше содействие, товарищ Ли. Мы понимаем мотивы отказа. Начальство просто боится, что такая высадка будет сопровождаться беспорядками, непредвиденными осложнениями или скандалами. Но какие могут быть скандалы? В худшем случае, кто-то сбежит. Но посудите сами, куда бежать? Здесь Гонконг. Самая близкая отсюда страна — континентальный Китай. Других стран вокруг нет. Разве мы пойдем в красный Китай? Надо бы об этом поговорить с начальством.

Менджюн разглядывал лица. Нет, людей с такими лицами не переубедить. Они были холодны, строги, смотрели с осуждением. Ему памятно такое выражение на лицах. Он видел его в редакции «Нодон синмун», органа ЦК Трудовой партии Кореи. На заседании в редколлегии стоял один вопрос: самокритика Менджюна по поводу его статьи о колхозном строительстве. А вечером собралась партгруппа — главный редактор и два сотрудника. Те трое смотрели на него точно так же, как сейчас смотрят эти люди. Тогда он капитулировал под тяжестью взглядов, поднял руки, упал на колени, моля о пощаде. И сейчас люди ждут, что он упадет на колени и горячо взмолится. Они хорошо знают, что высадка в Гонконге запрещена, это дело решенное и никто не в состоянии что-либо изменить. Но несмотря на это, они все равно хотят, чтобы Менджюн взялся за разрешение этого вопроса.

— Еще раз повторяю. Суть дела не в переговорах, а в невозможности самих переговоров. Скажу прямо: из тех, кто в данный момент находится на этом судне, никто не вправе решить этот вопрос. Даже если господин Муради положительно отнесется к нашей затее, он не имеет полномочий разрешить это. Я хорошо понимаю общее желание хоть немного побыть на берегу. И мне хотелось бы этого. Но мы должны быть осторожными, чтобы не допустить ошибки ни в чем. Из-за пустячного дела мы можем наломать таких дров, что сами потом будем не рады. Возможно, нас ждут впереди большие трудности, когда нам очень понадобится помощь и поддержка начальства.

Толпа хранила гробовое молчание. Никто не откликнулся на его слова. Чувство вины переполняло его, в висках покалывало, точно иголками. «В чем моя вина? В чем же моя вина?» — беспрестанно спрашивал он себя и не находил ответа. «Разве эти люди мне друзья? Они только попутчики на этом корабле и все». С самого начала у него не было ничего общего с этими людьми, не было той Площади, которая объединила бы их в одну семью. Каждый из них имел свои мотивы, заставившие его взойти на этот корабль. Бывают случаи, когда и в одной семье живут непримиримые враги. Значит, можно считать их единомышленниками, потому что и он, и они — пассажиры одного корабля.

Повисло тягостное молчание. Тишину нарушил короткий гудок «Тагора». Мелко завибрировали переборки. Дальше выдерживать это было невозможно.

— Хорошо. Я поговорю с начальством. За результат не ручаюсь. — С этими словами он торопливо направился в сторону двери, раздвигая сидевших на полу.

После его ухода некоторое время сохранялось прежнее молчание. Но вот в рядах начался глухой ропот.

— Ли не желает войти в наше положение. Он разговаривает с нами не как с равными, а как начальник с особыми полномочиями.

Первым нарушил молчание Ким. Вслед раздалось сразу несколько голосов:

— Кто он такой для нас? Разве мы выбирали его своим представителем? Он просто переводчик!

— Слушайте, когда он говорит с нами, все время встает в позу ментора. Спесивая дрянь!

— Какая разница! Мы хотим, чтобы он встретился и поговорил с начальством. Это его прямая обязанность.

— Говорят, в армии был политруком…

— Какое это имеет значение, кем он был раньше? Нечего зря болтать.

Собрание, как большой котел, побурлило-побурлило и затихло. Водворилась тишина. Слабый свет люстры с трудом пробивался сквозь табачный дым и часто мигал, то разгораясь, то затухая. Видимо, питавший электрическую сеть движок работал с перебоями. Ким давно уже о чем-то шушукался с соседом. Временами, когда он поднимал голову, глаза его зловеще поблескивали. Наконец он возвысил голос и заговорил громко. Мол, пусть все слышат, ничего нет такого, что хотелось бы утаить:

— Сколько лет прошло, как я в последний раз имел женщину. И упустить Гонконг? Нет. Не могу!

Единственная фраза, но она вобрала в себя все кривляния Кима. В ответ на нее раздался взрыв хохота.

Подходя к двери кубрика, Менджюн услышал последние слова Кима и смех. Он моментально остановился и некоторое время стоял в нерешительности. Тошнота подступала к горлу. Нет, это не только из-за этих людей. Просто хотелось выблевать все, что сидит внутри, и этого, которого зовут Ли Менджюн, тоже. Стараясь не шуметь, он пошел на палубу. Направлявшиеся на берег матросы, проходя мимо, хлопали его по плечу. Он кивал им в ответ. Он проследил, как они, сев в шлюпку, махали ему руками, как двинулись вдоль борта корабля, и пошел обратно.

Когда он вошел в кубрик, сидевшие там люди моментально перестали смеяться и устремили на него хмурые взгляды. Оставшись стоять в дверном проеме, он старался говорить как можно спокойней:

— Как мы и предполагали… Совершенно невозможно…

Он остановился, не закончив фразу. Никто не вымолвил ни слова. В молчании прошло несколько тягостных минут.