Читаем без скачивания Мир приключений № 14, 1968 - В. Пашинин

— Как носят крест верующие, — сказала Луиза.

— Вы когда-нибудь сами открывали этот ящик?

— Нет.

— И вас не интересовало, что там лежит?

— Простите, комиссар, но я никогда не ревновала Лео.

«Н-да, — подумал Гард, — она непробиваема».

— В таком случае я прочитаю вам его дневник.

Женщина всплеснула руками:

— Не надо, комиссар, умоляю вас! Мне кажется, там написано нечто такое, что может изменить мое мнение об отце моего ребенка! Умоляю вас, комиссар, если я права, дайте мне возможность сохранить о муже самые добрые воспоминания!

— О нет, Луиза, не беспокойтесь, там нет ни слова из того, что вы сейчас придумали. Там всего лишь описание опытов…

— Они меня уже давно не интересуют, комиссар.

— Ну что ж, прекрасно. Тогда перечислите мне всех сослуживцев супруга по лаборатории, которых вы знаете.

— Начать с шефа?

— Как вам угодно.

Выражение лица Луизы стало жестким и неприятным, но ровно через секунду оно приняло свое обычное выражение.

— Профессор Грег Грейчер, — лишенным окраски голосом произнесла Луиза. — Научный сотрудник Берток, научный сот…

— Минуту, — прервал Гард. — Скажите откровенно: вы не любите шефа?

Луиза молчала.

— Вы боитесь его? — быстро спросил Гард. — Ну, отвечайте, отвечайте же!

— Да, комиссар. Боюсь и не люблю.

— Почему?

— Не знаю. Наверное, из-за того, что так же к нему относился Лео.

— А Лео почему?

— Не знаю.

— Как называл шефа ваш супруг? — спросил Гард.

— Шефом.

— А по имени?

— Иногда по имени.

— А говорил о нем «он» или «ему», «его»?

— Не понимаю.

— Ну, он с удовольствием произносил его имя?

— Вы шутите, комиссар?

Гард умолк. Ему казалось, эта женщина искренне стремится помочь, и между тем где-то подсознательно у комиссара вновь возникла мысль о ее непробиваемости.

— Ладно, Луиза, оставим этот разговор. Последний вопрос: шеф бывал когда-нибудь в этом доме?

— Нет, комиссар. Во всяком случае, при мне. И Лео никогда не говорил о его визитах.

— Вы очень устали?

— Да.

— Джонстон, проводите Луизу в спальню.

— Я хотела бы остаться здесь, комиссар.

— Пожалуйста. Спокойной ночи. — Гард направился к двери, увлекая за собой полицейских агентов. Остановившись в дверях, он в последний раз повернулся к Луизе: — Прошу прощения, Луиза, но вы когда-нибудь видели, как улыбается шеф?

— Не помню.

— Не так? — И Гард скривил губы в улыбке.

Луиза долго глядела на комиссара недоумевающим взором, а потом тихо произнесла:

— Я не хочу вас обидеть, комиссар, но вам не кажется, что вы ведете себя глупо?

Быть может, впервые за сегодняшний вечер комиссар Гард смутился. Он убрал кривую улыбку со своего лица и, пробормотав какие-то извинения, вышел из комнаты.

Впрочем, дойдя до машины, он уже был самим собой и даже успел представить себе почтенного профессора Грега Грейчера, душащего своего ассистента, а затем выпрыгивающего в окно. Малая правдоподобность картины не ухудшила настроения комиссара. «Чем больше тайн и загадок, тем проще их решение». Он уже давно понял справедливость этой мысли, высказанной еще Альфредом Дав-Купером.

Алиби

Профессор Грег Грейчер встретил комиссара, стоя посреди обширного кабинета, почти сплошь устланного мягкими коврами и со всех сторон заставленного книжными полками.

— Комиссар полиции Гард, — представился вошедший.

— Чем могу служить? — сухо произнес профессор.

Гард рассыпался в извинениях.

В кабинете была зажжена большая люстра под потолком, два настенных бра и еще настольная лампа. «К чему такая иллюминация? — успел подумать Гард. — Возможно, профессор специально хочет подчеркнуть, что абсолютно чист: так сказать, смотрите, мне скрывать нечего. Или он просто боится сумрака? И в том и в другом случае это подозрительно. В усиленном освещении „сцены“ есть нечто театральное, а театральное в жизни всегда нарочито. Что же касается страха перед темнотой, то для человека, только что совершившего преступление, такой страх вполне закономерен. Впрочем, — тут же остановил себя Гард, — я почему-то для себя решил, что Грейчер — преступник, а это еще слишком преждевременный вывод. В конце концов, есть тысяча причин, по которым можно включать все лампы в собственном кабинете».

— Только, пожалуйста, говорите тише, — все с тем же недовольным, почти брезгливым выражением лица произнес Грейчер. — Жена и дочь уже спят. Правда, они в дальних комнатах, но я не хотел бы их случайно потревожить. Так в чем дело, комиссар?

Грейчер не предлагал Гарду сесть и продолжал стоять сам, как бы подчеркивая этим, что рассчитывает на кратковременность визита. И поскольку Гард не торопился задавать вопросы, профессор откровенно нервничал, что показалось Гарду естественным. Грейчер явно успокоился лишь тогда, когда комиссар, попросив разрешения закурить сигарету, спросил его о Лео Лансэре. Сотрудник лаборатории Лео Лансэре? Что ж, талантливый молодой человек, хороший ученый, подает большие надежды. О нем профессор не мог сказать ничего плохого. Аккуратен, исполнителен, отлично выполняет любое задание. Это все, что интересует комиссара полиции?

— У Лансэре самостоятельная научная тема или он только ваш ассистент, профессор?

Грейчер снисходительно улыбнулся, и Гард с некоторым неудовольствием отметил, что улыбка профессора вполне нормальна.

— Должно быть, комиссару полиции неизвестно, — сказал Грейчер, — что в институте собственные темы имеют только руководители лабораторий. Когда Лансэре дорастет до самостоятельной работы, он, вероятно, тоже получит свою лабораторию. Однако…

— Благодарю вас, я действительно этого не знал, — с невинным видом признался Гард. — Но я имею в виду ту работу, которой сотрудники посвящают свое свободное время. Признайтесь, профессор, ведь вы по ночам тоже занимаетесь чем-то для души? Вот и сегодня, например? У вас освещение как при киносъемке.

— Одни любят темноту, другие свет. А ночные дела моих сотрудников меня не интересуют.

«Так, — отметил про себя Гард. — Ложь номер один».

— А в связи с чем, позвольте спросить, вас интересует Лео Лансэре? — несколько запоздало поинтересовался профессор.

И комиссар не преминул отметить, что это опоздание могло быть вызвано как естественной тактичностью интеллигентного человека, так и боязнью проявить слишком большой интерес к опасной теме.

— Я хотел бы знать, господин профессор, — сказал Гард все тем же почтительно-просительным тоном, которого он придерживался с самого начала, — где вы были сегодня вечером между девятью и десятью часами? Разумеется, — добавил он, — я приношу свои искренние извинения за столь бесцеремонный вопрос, но такова моя служба.