Читаем без скачивания The Cold War: A New History - Джон Льюис Гэддис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опираясь на новые, многочисленные и убедительные данные, полученные с разведывательных спутников, он назвал Хрущева блефом. Через своего представителя он дал понять, что ядерный и ракетный потенциал Советского Союза никогда и близко не превосходил американский: "[Мы] обладаем потенциалом второго удара, который, по крайней мере, столь же обширен, как и тот, который Советский Союз может нанести первым. Поэтому мы уверены, что Советский Союз не спровоцирует крупный ядерный конфликт". В ответ Хрущев продолжил испытания большой бомбы, проявив некоторую экологическую ответственность, снизив мегатоннаж в два раза, но это было термоядерное позерство и не более того. "Учитывая предположение Хрущева о том, что даже кажущееся стратегическое превосходство может стать решающим, - отмечал его биограф, - фактическое преимущество США было вдвойне губительным: не только он потерял атомный рычаг, который использовал в течение четырех лет, но и американцы приобрели его".
X.
Историки долгие годы предполагали, что именно это - то, что его потемкинский фасад был сорван, - подтолкнуло Хрущева к отчаянной попытке реабилитироваться, направив в 1962 г. на Кубу ракеты средней и меньшей дальности, которых у него действительно было в избытке. "Почему бы не бросить ежа в штаны дяде Сэму?" - спрашивал он в апреле, отмечая, что Советскому Союзу потребуется десятилетие, чтобы сравняться с американскими ракетами дальнего радиуса действия. Однако сейчас уже ясно, что не это было главной причиной действий Хрущева, что говорит о том, как легко историки могут делать преждевременные выводы. Более того, кубинский ракетный кризис также показывает, как сильно великие державы могут просчитаться, когда напряженность высока и ставки велики. Последствия, как это произошло в данном случае, могут удивить всех.
Хрущев задумывал развертывание ракет прежде всего как попытку, как бы невероятно это ни казалось, распространить революцию по всей Латинской Америке. Он и его советники были удивлены, затем обрадованы и, наконец, обрадовались, когда марксистско-ленинское повстанческое движение захватило власть на Кубе самостоятельно, без всякого нажима и подталкивания, которое пришлось сделать Советскому Союзу для установления коммунистических режимов в Восточной Европе. Неважно, что сам Маркс никогда бы не предсказал этого - на Кубе было мало пролетариев - и что Фидель Кастро и его неуправляемые последователи вряд ли соответствовали ленинской модели дисциплинированного революционного "авангарда". Достаточно было того, что Куба стала коммунистической спонтанно, без помощи Москвы, что, казалось, подтверждало пророчество Маркса о направлении развития истории. "Да, он настоящий революционер, - воскликнул после встречи с Кастро старый большевик Анастас Микоян. "Совсем как мы. Я как будто вернулся в детство!".
Но революция Кастро была под угрозой. Перед тем как покинуть свой пост, администрация Эйзенхауэра разорвала дипломатические отношения с Кубой, ввела экономические санкции и начала готовить план свержения Кастро. Кеннеди позволил реализовать эти планы, осуществив неудачную высадку в заливе Свиней кубинских изгнанников, выступавших против Кастро, что не дало Хрущеву повода для самоуспокоения или поздравлений. Напротив, по его мнению, попытка вторжения отразила контрреволюционную решимость Вашингтона, и она обязательно повторится, причем в следующий раз с гораздо большей силой. "Судьба Кубы и поддержание советского престижа в этой части мира меня очень волновали", - вспоминал Н.С. Хрущев. "Надо было придумать, как противостоять Америке не только словами. Нужно было создать ощутимый и действенный фактор сдерживания американского вмешательства в дела Карибского бассейна. Но что именно? Логичным ответом были ракеты".
Соединенные Штаты вряд ли могли возражать, поскольку в конце 1950-х годов администрация Эйзенхауэра, еще не убедившись в том, что "ракетного разрыва" не существует, разместила свои собственные ракеты средней дальности в Великобритании, Италии и Турции, нацеленные на Советский Союз. Американцы узнают, - обещал Хрущев, - "каково это, когда на тебя нацелены вражеские ракеты; мы будем делать не что иное, как давать им немного их собственного лекарства".
Но Кеннеди и его советники ничего не знали об аргументации Хрущева, а те, кто остался в живых, с удивлением узнали о ней четверть века спустя, когда стали открываться советские архивы.
Размещение ракет на Кубе, о котором они узнали только в середине октября 1962 г. из новой задачи, возложенной на самолеты U-2 по облету острова, рассматривалось ими как самая опасная в длинной череде провокаций, восходящей к угрозам кремлевского лидера в адрес Великобритании и Франции во время Суэцкого кризиса шестью годами ранее. И эта провокация, в отличие от предыдущих, как минимум удвоит количество советских ракет, способных достичь Соединенных Штатов. "Наступательные ракеты на Кубе имеют совершенно иной психологический и политический эффект в этом полушарии, чем ракеты в СССР, направленные на нас", - предупреждал Кеннеди. "Коммунизм и кастроизм будут распространяться... по мере того как правительства, напуганные этим новым свидетельством силы, будут [падать]. . . . Все это представляет собой провокационное изменение в том деликатном статус-кво, который поддерживали обе страны".
Что именно Хрущев собирался делать с кубинскими ракетами, неясно даже сейчас: ему было свойственно не продумывать все до конца. Вряд ли он мог рассчитывать на то, что американцы не отреагируют, ведь он отправил ракеты тайно, солгав Кеннеди о своих намерениях. Возможно, он имел в виду ракеты средней дальности исключительно для сдерживания, но он также отправил ракеты малой дальности с ядерными боеголовками, которые могли быть использованы только для отражения высадки американских войск, которые не должны были знать, что их ожидает это оружие. Хрущев также не ставил ядерное оружие под жесткий контроль: местные командиры могли в ответ на вторжение дать разрешение на его применение.
Лучшее объяснение, в конечном счете, состоит в том, что Хрущев позволил своему идеологическому романтизму взять верх над способностью к стратегическому анализу. Он был настолько эмоционально предан революции Кастро, что ради нее рисковал своей собственной революцией, своей страной, а возможно, и всем миром. "Никита очень любил Кубу", - признавался позже сам Кастро. "Он питал слабость
