Читаем без скачивания Молчаливая слушательница - Лин Йоварт

Февраль 1983 года

Надо поскорей решить некоторые вопросы, и тогда я смогу уехать, как только все закончится. Например, разобраться с кормлением кур. Куда, интересно, он девал яйца? Уж точно не бисквиты с меренгами пек. Возможно, варил и клал на тост. Неужели научился варить яйца и делать тосты? Даже это кажется невероятным.

Стою возле загородки, наблюдаю за курами под палящими лучами солнца, которое подогревает мои шрамы, – и ничуть не удивляюсь маминому появлению. Она выходит из-за курятника, зовет «цып-цып-цып». Берет на руки курицу, зажимает под мышкой, поглаживает.

– Хоро-о-шая девочка, – говорит спокойно. – Хоро-о-шая Рут.

Как мне было не завидовать сестре? Мама ни одну курицу не назвала «Джой».

Заставляю себя не обращать внимания на маму и вхожу в деревянный курятник. В гнезде борются за место разбитая скорлупа и маленькие хрупкие яички в крапинку. Разбитая скорлупа означает, что куры начали есть собственные кладки, а это, в свою очередь, означает, что птиц давным-давно не кормили и яйца не собирали.

Корыто для воды пусто, несмотря на полипропиленовые трубы, тянущиеся под землей от пруда к каждому корыту на ферме. Полипропилен. Я любила это слово не меньше, чем его образ – чечеточника в смокинге.

Пустое корыто наводит на мысль – пруд, вероятно, высох. И то, что лежало на дне, теперь выставлено на всеобщее обозрение.

Наливаю воду из ведра, наполненного в прачечной. Интересно, скоро ли опустеет емкость, из которой поступает вода в дом? Сыплю зерно в кормушку. Последний ужин. Пока обрадованные Рут суетливо толкаются, я их пересчитываю. Мама тут как тут, кивает укоризненно – ведь я трачу время на подсчеты, тогда как ей ответ известен. Мама стоит в углу, удивляется – неужели она произвела на свет столь не похожую на себя дочь? Разумеется, в курятнике двенадцать Рут. Так было всегда, пока одна не попадала в духовку.

В большой комнате передвигаю ползунок телефонного справочника на «К» – «Куры». Джинни Поллард спрашивает, сколько их. В первый миг я думаю ответить «одиннадцать» и приготовить на ужин жареную курицу. Однако перспектива взять в руки топор и обезглавить одну из Рут вызывает тошноту. Ровно дюжина, отвечаю. Джинни задает вопрос, несутся ли куры.

– Да, я сегодня утром готовила омлет.

Она соглашается взглянуть, пока без обещаний.

Приезжает вовремя, за машиной – крытый прицеп, который Джинни подгоняет поближе к курятнику.

– Значит, еще несутся? – интересуется вновь, толкая дверцу загона.

Недоверчивый тон меня задевает.

– Да-да.

– Почему тогда вам они больше не нужны? – Она берет в руки одну птицу.

– Ну, куры не мои. Принадлежали отцу.

– Я не знала, что он умер. Когда?

Гостья щурится от солнца, а я раздражаюсь – надо же, заметила прошедшее время в моем ответе.

– Нет, он еще жив. Однако… умирает. – Эта Джинни Поллард выбила меня из колеи. – Ну, то есть скоро умрет.

Она перестает гладить курицу, которую держит под мышкой.

– Что?

– Так сказала врач, – оправдываюсь я. – Я за ним ухаживаю.

«Как хорошая дочь».

– Ясно.

Джинни кладет курицу в прицеп и вновь поворачивается ко мне.

– Тогда почему вы не заберете их себе?

– Я живу в Дарвине.

Зачем я так сказала?! Что со мной тут происходит, почему я столько вру?

– Угу, – откликается Джинни.

Когда все двенадцать кур оказываются в прицепе (быстрее, чем отец ловил одну и сносил ей голову сверкающим топором), мы исправно обмениваемся деньгами, и Джинни с двенадцатью Рут исчезают в конце подъездной дорожки.

Впервые за сорок – или даже больше – лет курятник пуст. Если не считать мамы в углу, которая грустно машет последним Рут. Или мне? Не знаю.

Смотрю на часы. Нужно глянуть, высох ли пруд, а затем дать отцу очередные таблетки.

Глава 22

Джордж и Гвен

Ноябрь 1942 года

В пятницу, которая знаменовала ровно три месяца со дня приезда на ферму, Гвен мыла тарелки после завтрака и размышляла о том, что новый ритм ее жизни изумил бы двоюродную бабку и Джин – да и прежнюю Гвен тоже. Встать в четыре сорок пять, приготовить Джорджу завтрак перед дойкой (какое счастье, что есть Колин, иначе пришлось бы помогать мужу доить коров), убрать после завтрака, выстирать вчерашнюю одежду в медном котле, подмести и вымыть пол в кухне, испечь булочки или печенье с изюмом для утреннего чаепития Джорджа, пропустить выстиранную одежду через пресс для отжима и развесить на веревке, состряпать обед и убрать после него, подмести и вымыть ванную и туалет, приготовить Джорджу дневной чай и убрать после него, занести одежду, подать чай, упасть в постель в восемь тридцать, лечь на спину и отдаться Джорджу. Повторить все на следующий день.

Во веки веков, аминь.

Разнообразие в этот распорядок вносили лишь воскресные утренние походы в церковь и закупки продуктов по понедельникам. Денег и времени на танцы или губную помаду не было, потому что постоянно требовалось чинить или покупать ограду, корыта, инструменты, насосы и технику, оплачивать бесконечные счета и закладную.

Накануне вечером Джордж, сидя на своем обычном месте во главе кухонного стола, записал какие-то цифры в синюю счетную книгу, захлопнул ее, потер лоб и застонал. Гвен спросила, может ли она чем-нибудь помочь, но Джордж проворчал, что у нее и так полно готовки и работы по дому. Затем улыбнулся широкой, искренней улыбкой, от которой Гвен всегда таяла – последнее время в основном от облегчения.

Она не знала, сколько Джордж должен за ферму и сколько у него осталось от наследства. Знала лишь одно: в первый день месяца приходил чек с маслозавода. Сумма зависела от общего количества молока, которое в предыдущем месяце Джордж с Колином по утрам и вечерам выкатывали в тележке на дорогу. И еще знала, что с каждой неделей затраты росли. Гвен переживала. Вдруг появятся дети? Она надеялась на это и предполагала, что Джордж тоже, раз он купил дом с тремя спальнями. Однако если средств на жизнь не хватает даже сейчас, то что будет с появлением дополнительных едоков?

Джордж явно тревожился из-за денег: теперь он выдавал ей по понедельникам лишь два фунта десять шиллингов на ведение домашнего хозяйства и прочесывал заброшенные постройки в поисках веревок, старой проволочной изгороди, гвоздей и других материалов, лишь бы не покупать ничего нового. Гвен следовало очень стараться: быть бережливой, подавать чай вовремя, содержать дом в чистоте, прилично выглядеть на церковных службах и в городе. Если она разочаровывала мужа, то чувствовала себя плохой и удваивала старания, не желая его сердить.

Однако, болтая мыльным шейкером в горячей воде, Гвен ощущала странное удовлетворение от того, что сумела покориться новому укладу, согнулась перед ним, точно ива на ветру. Она криво усмехнулась и вздрогнула от боли, прострелившей от языка до правого глаза. Язык был прикушен сегодня утром, когда голова оказалась прижатой к левому плечу: Гвен передержала на огне тосты и яйца, и тем самым рассердила мужа, который вернулся с дойки на несколько минут позже обычного.

Опустив первую тарелку в мыльную воду, Гвен подумала, что совершенно не умеет быть женой. Точнее, хорошей женой. Ведь главная беда заключалась в том, что сердился Джордж лишь на нее, и больше ни на кого. Он уже пользовался уважением в округе: был приветлив и отзывчив, помогал соседям чинить изгородь, вытаскивать застрявших телят, ремонтировать водные насосы, сломанные трактора и ветряные мельницы;