Читаем без скачивания Молчаливая слушательница - Лин Йоварт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Довольная Джой вновь кивнула.
Лишь в миле от дома, когда уже переехали ручей Кукабарра, Джой с темно-зеленым ужасом поняла, что мама собирается солгать отцу, что она – грешница, обреченная на муки Ада. Мама будет кричать день за днем веки вечные из-за своей лжи – и из-за того, что там, внизу, слишком жарко для выращивания цветов.
Вдруг мама умрет прямо сейчас в жуткой аварии и не успеет помолиться о прощении? Вдруг из-за угла, взвизгнув шинами, выскочит молоковоз, за рулем которого будет сидеть Сатанинский бес-ангел, которому приказано как можно скорее отыскать побольше грешников, – и врежется в грузовик, а мама не успеет ни помолиться, ни свернуть с дороги? Не успеет сказать Джой: «Я тебя люблю»…
– Разве это не грех?
– Записать не ту цену? Не рассказать ему?.. Это невинная ложь. Только и всего. Мы потратили чуть больше на один товар и чуть меньше – на другой, но общая сумма правильная. Просто маленькая невинная ложь, которая никому не навредит.
Вместо ответа Джой молча взмолилась: «Господи, прошу, не дай молоковозу в нас врезаться. Ибо Твое есть…»
– К тому же, если я не скажу отцу, это уже не ложь. Я и не скажу, иначе он расстроится. Я не хочу его расстраивать. А ты хочешь?
– Нет.
Значит, «не говорить», чтобы не расстраивать, можно? Интересно, согласен ли с таким подходом Преподобный Брейтуэйт? Джой поскорее выкинула последнюю мысль из головы, потому что это очень даже логично – «не говорить», чтобы не расстраивать. Особенно отцу.
Вечером, пока отец заседал в комитете, Джой с мамой обернули новые учебники пленкой. Работа была кропотливой {кроличьи усики}: на обложках вспухали пузыри и образовывались морщины, но по ее окончании Джой собирала обрезки, которые Марк отнесет в мусорный бак, и думала о том, что она еще никогда так замечательно не проводила время с родными, хотя и поглядывала на «Гордость и предубеждение» с глубокой розовой тоской и до сих пор не знала общепризнанной истины, раскрываемой на первой же странице.
Позже Джой рассказала о мамином поступке Рут. Та не удивилась.
– Все лгут, Джой. Даже мама. – Сестра помолчала, добавила: – Это общепризнанная истина, если таковая существует.
Среди ночи Джой проснулась – неожиданно, резко. Увиденный сон кружил перед глазами. Они с мамой ехали домой, везя на заднем сиденье секрет, и тут дорога впереди разверзлась, открыв внутренности Ада. Фургон дернулся, встал. На дороге вдруг вырос отец, ткнул пальцем в секрет и прорычал: «Твой час пришел!» Однако Джой не убежала и не струсила, а вылезла из машины и зашагала к отцу. Джой была ростом в пятьдесят футов; она подняла отца, вопящего «твой час пришел», за воротник и швырнула в оранжевое пламя Ада. Когда его тело превратилось в черную обугленную глыбу, трещина над ним закрылась, лишь несколько черных струек дыма взмыло в воздух. Джой вытерла руки, как Понтий Пилат, и прокричала: «Нет, твой час пришел!»
Разбудив сестру, она, вся дрожа, призналась – ей страшно, что отец узнает про пленку и расстроится. Бумажный шепот Рут донесся не сразу.
– Его расстройство тут ни при чем, правда?
– При чем. Так сказала мама. Мы не хотим его расстраивать.
– Ну да, верно. Ты «не говоришь», чтобы не расстраивать отца. Только защищаешь ты не его. – Теперь голос Рут стал шелковым и вкрадчивым. – Ты «не говоришь», защищая себя.
Джой молчала.
– Я рада, что мы все выяснили, – прошептала Рут.
И после паузы продолжила голосом нежнее шелка:
– Можно лгать – или «не лгать» – другим, но не себе, Джой.
Глава 24
Джордж и Гвен
Ноябрь 1942 года
– Работы невпроворот, Арнольд? – Гвен ждала уже двадцать минут.
Хозяин лавки потер лысую макушку, кивнув очередному вошедшему покупателю, и широко усмехнулся.
– И не говори. Цены на молоко поднялись, да, Гвен?
Она понятия не имела, сколько им платит маслозавод за молоко, поэтому лишь улыбнулась и вручила Арнольду список, продуктовые карточки и деньги.
– Пока я собираю заказ, не могла бы ты заглянуть к цветочнику и купить мне букет? Сегодня у жены день рождения. – Арнольд протянул Гвен только что полученный от нее фунт. – Большой букет.
При слове «цветочник» Гвен вздрогнула. Она не ходила по этой улице и не подозревала о существовании цветочника поблизости. Тем более – о существовании миссис Арнольд.
– Конечно, загляну. Что она любит?
Арнольд, который уже отмерял муку, ответил, не отрывая взгляда от весов:
– Возьми на свой вкус.
…В цветочном магазине Гвен бродила между ведрами срезанных цветов, стискивая в пальцах фунтовую банкноту, нервничала из-за выбора букета для незнакомой женщины и поражалась заоблачным цифрам на маленьких ценниках-наклейках. В конце концов она выбрала две небольшие охапки – оранжевых роз и белых лилий, – а также курчавый папоротник в горшке.
– Не могли бы вы завернуть все по отдельности? Еще я возьму ленты, белую и оранжевую, по полтора ярда.
Пока цветочник отмерял и отрезал белую ленту, Гвен набралась мужества и спросила, как идут дела.
– Лучше не придумаешь. Все, кто могут, выходят замуж, причем невесты желают большие букеты из белых роз и ландышей. А все, кто не выходят, поминают своих парней и заказывают огромные венки с белыми лилиями.
– Вот как…
Улыбаясь, Гвен поинтересовалась стоимостью десяти– и двенадцатидюймовых венков; кивнула, словно услышала приемлемую цену. Затем, будто что-то вспомнив, спросила:
– А сколько вы берете за свадебный букет из двенадцати белых роз?
Цветочник покосился на обручальное кольцо Гвен. Подмигнул.
– Планируете убить мужа и выйти замуж за ухажера?
Гвен нервно рассмеялась.
– Нет-нет. Мы только сюда переехали.
Цветочник склонил голову набок и одним движением отрезал оранжевую ленту, коротко щелкнув ножницами.
Когда Гвен вернулась к Арнольду, тот поднял взгляд, широко открыл глаза от удивления и кивнул в ответ на ее просьбу зайти в заднюю комнату лавки. Гвен появилась оттуда через десять минут, держа в руках грандиозный букет: розы и лилии располагались в форме купола, на равном расстоянии друг от друга и под необычным углом, а потому словно парили в воздухе. Поверх цветов подрагивали изящные побеги папоротника, окутывая собой весь букет. Упаковочная бумага, которую использовал цветочник, была обернута вокруг наискось с одной стороны, а с другой Гвен добавила папиросную бумагу, которую обнаружила в подсобке Арнольда. В целом композиция создавала ощущение буйного цветения природы. В качестве финального штриха она переплела оранжевую и белую ленты в шахматном порядке, обвязала их вокруг бумаги, укрывающей стебли, и сотворила огромный многоярусный двуцветный бант, от которого отходило пять длинных узких завитков.
– Подойдет?
Арнольд замер с поднятым ножом для сыра.
– Подойдет? Да Мэрилин в такой букет просто влюбится! Сколько я тебе должен?
– Ничего не должен. Я все купила за твои деньги.
Рассмеявшись, Гвен положила рядом с кассой сдачу. Надо же, когда она в последний раз смеялась?
– Да, но… – Арнольд не мог отвести взгляда от букета. – Гвен, ты волшебница.
Женщина, которой он как раз должен быть отрезать сыра, тоже смотрела во все глаза.
– Вы работаете в цветочном магазине?
Арнольд ответил за Гвен:
– Нет, они с мужем несколько месяцев назад переехали на старую ферму Уэнтуортов.
– О… Так вы работаете
