Читаем без скачивания Мимо денег - Анатолий Афанасьев

Клацнул дверной засов — и ее мирное затворничество окончилось. В камеру впихнули двух новых постоялиц. При первом же взгляде на них Аня поняла, что кошмар продолжается. Обеим женщинам было далеко за тридцать, и если бы Аня встретила их на улице, то, вероятно, поспешила бы уступить дорогу. Героини телепередачи «Фактор риска», из тех, кто в тюрьму попадает, чтобы отдохнуть от слишком бурной жизни на воле. У одной во всю щеку синий желвак, вторая — в перекошенном набок рыжем парике с овечьими кудряшками и в таком гриме, как для съемок в фильме ужасов. Обе рослые, крепенькие, пьяненькие — и целеустремленные. Дружно подошли к нарам, уставились на нее.

— Подвинешься? — спросила одна. — Или будешь весь лежак занимать?

Аня молча переползла к стенке. Дамы уселись, обосновались, закурили. Между ними пошел такой разговор:

— Что-то, Люся, давно я свежатинки не пробовала, а ты?

Вторая ответила басом:

— И не говори, подружка. Ничего, ближе к ночи оттянемся. Давай покемарим чуток.

Сказано — сделано. Привалились друг к дружке и разом захрапели. Аня не испугалась. Конечно, бабешек подсадили, чтобы она не скучала. Привет от следователя Гурамова.

Потихоньку сползла с нар, но не до конца. Одна из бабенок цепко ухватила ее за щиколотку.

— Куда, сучонка?

Чудно: только что храпела, пускала сиреневые пузыри — и вдруг точно капкан на ноге. Ее товарка тоже очнулась. В четыре пронзительных глаза ее изучали. Не такие уж пьяные оказались, как изображали.

— Что вам надо? — спросила Аня.

— А ты как думаешь?

— Вас Гурамов послал?

— Хуямов, — ответила та, которую звали Люся, с синей щекой. — Ты, сикушечка, не рыпайся, хуже будет.

— Я не рыпаюсь, с чего вы взяли?

— То-то и оно. Умная очень, да? Посмотрим, как утром запоешь. После ночи любви. Ну-ка, поведай о себе. Все по порядку. Кто родители, какие болезни? Как докатилась до жизни такой?

— До какой?

— Как убивицей заделалась?

— Я не убивала, вам неправду сказали.

— Нам пока ничего не сказали, это ты нам скажешь.

— Отпустите, пожалуйста, ногу. Больно.

— Вся боль впереди, детка, — гулко, насмешливо прогудела женщина-привидение в гриме. Из-под рыжего парика выпутались черные пряди. Ухватила Аню за вторую ногу, и в мгновение ока она оказалась зажатой между двумя плотными, тугими тушами.

— Ну? — гукнула Люся.

— Что — ну?

— Давай подробности, сикушечка.

— Угостите сигареткой, пожалуйста.

— На, кури. — Привидение достало пачку «Явы», но лишь только Аня потянулась, со смехом отдернуло руку. — Свои надо иметь.

— Пусть курнет, — разрешила Люся. — После-то не до курева будет.

— Что вы хотите со мной сделать? — поинтересовалась Аня без энтузиазма.

— Мало не покажется, — уверила Люся. — Затрахаем так, как ни один кобель не трахал. Любишь трахаться, да? Или только убивать намастырилась?

Наверное, она уже должна была трястись от страха, но Ане стало смешно. Надо же, какие ушлые, расторопные бабенки — и силы немеряной… Хорошо бы они ее придушили — всем напастям конец. Неожиданно — от тоски, от душевной пустоты — на нее напал говорун, все рассказала: и кем была, и как влюбилась в директора «Токсинора», и чем все кончилось. Да так складно выходило, бабищи заслушались, не перебивали. У нее самой на душе полегчало. Правильно говорят: хоть в колодец, да выплесни беду. Вскоре все трое сидели на краешке нар и дружно дымили.

— Да-а, — задумчиво протянула Люся. — Видишь, Ильюша, у богатеньких тоже свои заморочки.

— А то, — горестно отозвалось привидение-Ильюша. — Помнишь, как я надыбала пять штук у этого фраера?

— Помню, милая. Тебе Шурик чуть башку не оторвал.

— Скотина он был и остался… Что же нам теперь с этой горемыкой делать?

— А что можно сделать, раз подписались?

— Скажите, девочки, — полюбопытствовала Аня, — вам велено меня совсем прибить или только помучить?

— Сказать, что ли, Иля?

— Скажи, Люся. Токо сперва хорошо бы косячок давануть. Что-то башка больно чудная.

— Тогда надо Михалыча звать. — Люся скатилась с нар и бухнула в дверь кулачищами, вся камера содрогнулась.

Из-за двери отозвался юный суровый голос:

— Чего безобразничаете? А ну — тихо!

— Кликни Михалыча, сынок. Срочно.

— Счас кликну, хулиганка, не обрадуешься.

Через несколько минут дверь со скрипом отворилась и весь проем загородил тучный, пожилой милиционер. Они с Люсей о чем-то пошушукались, и что-то милиционер с укоризненной улыбкой передал из рук в руки, сопроводив подарок предостережением:

— Поаккуратнее там, шибко не увлекайтесь.

— Когда это мы увлекались, Михалыч? — обиделась Люся.

Вернувшись на нары, отсыпала товарке серого порошка из пакетика, и они мигом свернули по сигарете: Ане не предложили. Ильюша сказала:

— Зачем тебе, только будет перевод добра.

— Да я не очень и люблю.

После пары затяжек дамы расслабились, подобрели. И видно было, что обеих тревожит какая-то тяжелая мысль. Аня решила, что момент благоприятный для задушевного разговора.

— Вы, девочки, не сомневайтесь насчет меня. Я сопротивляться не буду. Выполняйте свою работу. Хотелось бы, конечно, чтобы не очень больно.

Люся, почесав синюю щеку, степенно растолковала:

— Нам тебя, девушка, мочить западло, раз ты невинная. Мы ведь тебе поверили. Правда, Илья?

— Чего же не верить, цыпленка сразу видать.

— Но дело не такое простое, как кажется. Во-первых, аванс взяли. Во-вторых, репутация. В нашем с Илей бизнесе репутация дороже всего. Конкуренция большая.

Ильюша вдруг сдернула с головы парик и утерлась им, как полотенцем.

— Не совсем ты права, Люсечка. Базар какой был? По нашему усмотрению, верно? Главное, показания. Или нет?

— Так-то оно так, — согласилась Люся. — Наследить не хотелось бы.

— Какие показания? — спросила Аня, не слишком надеясь на ответ.

Но Люся процедила сквозь зубы:

— Не догадываешься? Твоего гаврика замазать, который тебя слил, подонок. Любовничка твоего. Будто он нам заказ оплатил.

— Вы его знаете?

— Фотку видели. У-у, кобель вшивый! Таких надо в колыбели душить… Ладно, ужинать пора, девоньки, да спатеньки. Утро вечера мудренее.

Вторично бабахнула в дверь, чуть не рассадив ее кулаками. Опять молодой голос пригрозил расправой, но Люся урезонила:

— Не ругайся, сынок, денежку получишь. Ну-ка дверцу приоткрой, чего попрошу.

Мент послушался, загремел запором. Люся сунула в протянутую руку зеленую бумажку.

— Давай живо в ресторан, туда и обратно. Значит, мясца подашь, закусочек. Чего-нибудь сладенького. Водочки возьми обязательно шведской. Пивца свеженького. Ильюша, мороженое будешь кушать?

— Для Аньки пусть принесет. Полакомится напоследок.

Милиционер вернулся через полчаса с огромной корзиной. Весь лежак заставили яствами. Особенно выделялись большие куски горячего, дымящегося мяса на фаянсовом блюде, приправленного тушеными овощами. Сопровождали угощенье две литровые, квадратные бутылки воды и с десяток жестянок с пивом. Лично для Ани милиционер поставил хрустальную вазочку с разноцветными шариками пломбира «Баскин-Роббинс».

— Посидишь с нами, Сережа? — пригласила Люся, кокетливо прикрыв ладонью синюю щеку.

— Не положено, — буркнул сержант, метнув красноречивый взгляд на Аню.

— Не робей, — хохотнула Ильюша. — Принуждать не будем.

— Что ж, — сержант почесал затылок, — пока начальства нету, чарку можно принять.

— Кто сегодня на смене? — спросила Люся. — Никак Емельянов?

— Он самый.

— Дак его тоже зови.

Ужин затянулся до глубокой ночи и ничем не отличался от обыкновенного застолья, кроме того, что проходил в КПЗ. Сотрапезники шутили, смеялись, рассказывали анекдоты, под конец, как водится, взялись петь. Спели «Из-за острова на стрежень…», «Зачем вы, девочки, красивых любите?», «Подмосковные вечера» — старинный проверенный репертуар, разбавленный несколькими уголовными шлягерами, которые Аня слышала впервые, зато дамы и милиционеры выводили их с особым томительным чувством, будто молились. На Аню все поглядывали с сочувствием, особенно Емельянов, пятидесятилетний капитан с морщинистым, печальным лицом схимника и забавным седеньким хохолком. Он подкладывал ей закуски, мясца попостнее и, опьянев, произнес дрогнувшим голосом:

— Эх, девонька, у меня дочь на тебя похожая. Не дай Господи твоей судьбы!

У сержанта Сережи свои проблемы. Он был деревенский, окончил милицейские курсы, до того служил на границе. В Москве по-настоящему так и не освоился, чувствовал себя чужаком. Твердо знал одно: здесь надо постоянно ухо держать востро, иначе подметки срежут. А то и голову. И тут, как на грех, влюбился. Затеял строить семью. Но девушка попалась, как он чувствовал, не совсем ему по плечу. Мало того, что из высшего общества, родители крупные фирмачи, так еще восточных кровей. То ли армянка, то ли грузинка, по деликатности он толком не выяснил. Звали Кариной. Влюбился безумно, и она вроде к нему тянулась, не брезговала его профессией, не попрекала. Вдобавок вдруг оказалась на четвертом месяце, и надо было срочно решать, то ли признаться родителям и попросить благословения, то ли делать аборт.