Читаем без скачивания Сталин: операция «Эрмитаж» - Юрий Жуков

Назывались и утраты: картины кисти Врубеля, Левитана, Серова, Айвазовского, фарфор юсуповского завода, личные вещи Николая II. И хотя официальный ответ из Ленинграда отверг все обвинения как голословные, потребовав «предать писавшего суду за ложные показания и дискредитацию государственных органов», редакция не сочла нужным опубликовать опровержение. Сообщила иное: «Особоуполномоченный Народного комиссариата торговли и управляющий Мосгосторгом т. Ангарский сообщил нашему сотруднику, что им отдано распоряжение в Ленинград о прекращении отпуска бывшего дворцового имущества комиссионным магазинам и аукционам»[65].

«Рабочая газета» не объяснила, на каком основании контроль за положением в ленинградских музеях перешел от Наркомпроса и Главнауки к руководителю внешторговской организации Москвы. Она добилась иного, более важного. Теперь в глазах общества любые мнения, даже случайные известия о распродажах отечественных художественных ценностей за рубежом, оказывались связанными с музейным отделом, Главнаукой, Наркомпросом – только с ними, а не с Внешторгом.

Под надежным прикрытием газетной шумихи, «критики» с классовых позиций и якобы скандальных разоблачений началась фактическая ликвидация Музейного отдела – единственного органа, который все еще мешал Наркомторгу осуществить задуманную в январе операцию. Помогли тому и добровольный отъезд в ссылку с мужем Н. И. Седовой-Троцкой, и конформистская позиция, занятая в то время Луначарским, наркомом просвещения.

Весь 1928 год отдел возглавлял – сначала как заместитель заведующего, а затем и как и. о. заведующего – начинающий искусствовед Л. Я. Вайнер. На него, не только не имевшего имени в ученом мире, но и просто высшего образования, выбор пал только потому, что в отличие от всех остальных сотрудников отдела, он являлся членом ВКП(б), соответственно должен был руководствоваться не интересами дела, а рекомендациями партийных товарищей.

При Вайнере отдел полностью утратил заслуженное на протяжении десяти дет положение научного и административного центра, который в силу подтвержденного успешной практикой авторитета направлял и координировал всю деятельность по сохранению произведений искусства, реликвий, оберегал музеи, помогая им неуклонно расширять свои фонды.

Коготок увяз

Между тем исподволь, без огласки и малейшей утечки информации Наркомторг в феврале 1928 года приступил к первой сделке с Эрмитажем – пока еще взаимовыгодной, без изъятий из экспозиций или фондов. Инициаторами ее стали сами работники этого старейшего и крупнейшего в стране собрания произведений искусства.

К тому времени Эрмитаж испытывал острейшую нужду в средствах для ремонта всего комплекса зданий, изрядно обветшавших после революции. Смета, составленная дирекцией, включала массу действительно неотложных работ. Требовалось незамедлительно исправить кровлю, дабы устранить постоянные протечки, то и дело возникавшие зимой – из-за таяния снега, летом – из-за обычных для города постоянных дождей. Многие помещения, особенно использовавшиеся до революции как подсобные, нуждались в простых штукатурных и малярных работах, в восстановлении пришедших в негодность паркетных полов. Чтобы устранить опасную для картин сырость, предполагалось увеличить количество калориферов и прочистить вентиляцию. Также следовало провести электричество во все без исключения комнаты и залы, усилить гидроизоляцию перекрытий Висячего сада. Наконец, весьма значительное расширение экспозиций, за десять лет охвативших большинство залов Зимнего, вынуждало как можно скорее устроить переход из Павильонного зала Малого Эрмитажа в помещения дворца.

Предстоящие затраты выражались в огромной для тех лет сумме – почти 600 тысяч рублей. Наркомпрос утвердил смету всего лишь в две трети от просимого – 400 с небольшим тысяч.

Но этим расходы Эрмитажа отнюдь не ограничивались. Деньги нужны были и для пополнения коллекций, закупок, без которых научные экспозиции просто не могли обойтись.

Потому-то заведующий отделом Востока Иосиф Абгарович Орбели (будущий академик и с 1934 года – директор Эрмитажа) пошел на необычные для ученого отношения с Северо-Западным отделением Госторга РСФСР. С полного согласия и одобрения дирекции он решил стать комиссионером. В ходе сотрудничества со своими давними поставщиками получил право покупать у них как отдельные вещи, так и целые коллекции восточной керамики, предметов древнего быта и искусства, учитывая при этом и интересы Внешторга. Стороны зафиксировали свои будущие отношения в договоре, подписанном 19 февраля 1928 года:

«…6. Отделу Востока предоставляется право из принятых от поставщиков партий оставлять за собою необходимое для пополнения его коллекций количество предметов по его выбору. Для оплаты этих предметов Ленинградгосторг предоставляет Эрмитажу специальный аванс, размеры которого будут ниже указаны.

7. Отдел Востока принимает на себя обязанность составлять из оставшегося после его отбора предметов, а равно и из предметов, могущих быть выделенными из его постоянных коллекций, специальные коллекции для экспорта за границу, причем дает этим коллекциям соответствующую письменную характеристику.

8. Составленные таким образом коллекции и отдельные предметы, предназначенные для экспорта, принимаются Ленинградгосторгом от Эрмитажа по ценам поставщиков с прибавлением к этим ценам в качестве вознаграждения за труды отдела Востока пятнадцати процентов в пользу Эрмитажа по отделу Востока.

9. В целях облегчения Эрмитажу совместной с Ленинградгосторгом указанной выше работы по экспорту Ленинградгосторг принимает на себя финансирование всего предприятия на следующих основаниях:

а) для погашения имеющейся в настоящее время задолженности Эрмитажа по отделу Востока поставщикам Ленинградгосторг выдает Эрмитажу аванс в размере фактической задолженности, но не свыше четырех тысяч рублей;

б) для оплаты вновь поступающих от поставщиков партий Ленинградгосторг выдает Эрмитажу аванс в сумме до одной тысячи рублей, возобновляемой Ленинградгосторгом по мере его исчерпания платежами Эрмитажа за поставки;

в) для пополнения собственных коллекций отдела Востока Ленинградгосторг открывает Эрмитажу кредит в сумме одной тысячи пятисот рублей».

Текст соглашения завершался неоправданно, как показало весьма близкое будущее, оптимистической фразой: «Ставя во главу угла своей деятельности развитие и усиление экспорта, мы, тем не менее, будем искренне рады, если в результате нашей работы в этой области сможет получиться некоторая польза и для Эрмитажа»[66].

Подписывая договор 13 февраля, ни Орбели, ни директор Эрмитажа – известнейший с дореволюционной поры специалист, искусствовед-античник О. Ф. Вальдгауэр, находившийся на своем посту предпоследний день, – представить не могли, с кем заключают соглашение. Забыв народную пословицу: «Коготок увяз – всей птичке пропасть», они не догадывались, к чему это приведет уже через две недели.

Вступая в коммерческие отношения с Госторгом, влезая в долги, Орбели и Вальдгауэр оставались честнейшими, бескорыстными людьми. Они ничего не приобретали от этой сделки лично для себя – просто пытались таким образом достать необходимые музею деньги, чтобы пополнить его собрания, расширить экспозиции, а заодно и привести в порядок здания заброшенного Эрмитажа.

Вальдгауэр и Орбели не смогли осознать, что не просто влезают в кабалу, но совершают страшную, поистине роковую ошибку. Они не ведали, что творят, ибо никто не познакомил их с содержанием постановления Совнаркома СССР, не объяснил, что их ожидает.

Зато внешторговцы отлично знали, что делают и к какой цели стремятся. Разумеется, они намеревались разжиться в Эрмитаже отнюдь не «мелочью» вроде персидской или среднеазиатской керамики, хотя она и достаточно высоко ценилась у коллекционеров Европы и Соединенных Штатов. Госторгу, Наркомторгу срочно требовалось иное: то, что мгновенно даст им обещанные правительству и Политбюро 8 миллионов рублей золотом, то, что имеет ажиотажный спрос у западных антикваров, мгновенно уйдет с аукционов.

Сделку стали осуществлять сразу же после подписания договора. Как раз тогда старый директор, выдающийся ученый О. Ф. Вальдгауэр, был смещен и заменен на чиновника, холодного и равнодушного ко всем сокровищам искусства, хранимым Эрмитажем. Зато он готов был беспрекословно исполнять любое распоряжение начальства. Это был Г. В. Лазарис, сорокачетырехлетний юрист, ранее служивший в Наркомате иностранных дел и никогда не интересовавшийся ни живописью, ни археологией, ни искусством вообще – даже как любитель или коллекционер.

Нарком просвещения Луначарский знал, что представляет собой Лазарис, понимая, чем грозит величайшему музейному собранию страны такое назначение – и все же «подмахнул» приказ. Ибо он давно уже не был прежним Луначарским – отчаянно смелым и принципиальным, готовым скорее остаться без своего высокого поста, нежели оказаться сопричастным тому, что нанесет хоть малейший ущерб доверенным ему науке и просвещению, культуре. Так подавал он в отставку в ноябре 1917 года из-за артиллерийского обстрела Московского Кремля или зимой 1920-го, вступая в острейший конфликт с Лениным только потому, что правительство намеревалось из-за нехватки средств закрыть Большой театр…