Читаем без скачивания КУПЛЕННАЯ НЕВѢСТА (дореволюционная орфоргафия) - Алексей Пазухин

Какъ по щучьему велѣнью, какъ въ замкѣ сказочнаго Черномора, въ нѣсколько минутъ появился въ сосѣдней съ опочивальной комнатѣ столъ съ серебрянымъ самоваромъ и съ дорогимъ севрскимъ сервизомъ, яйца въ смятку, цыплята, пирожки, красное вино, сливки, варенье. Даже любимые Катериной Андреевной крендельки съ миндалемъ и изюмомъ были тутъ; это ужъ Глафира позаботилась и сама разсказала повару, какъ именно сдѣлать эти крендельки. Такихъ цыплятъ, пирожковъ, рыбы въ какомъ то душистомъ соусѣ и такого вина Катерина Андреевна давно не кушала, вѣроятно, даже никогда. Свѣжая послѣ сна и ванны, отдохнувшая, немного озабоченная, но не печальная, вышла она къ чаю и сѣла за самоваръ. Глафира дѣлала ей тартинки, Матрена, въ дорогомъ шерстяномъ платьѣ, похожая на купчиху или на помѣщицу средней руки, стояла у дверей.

Катерина Андреевна отвѣтила на поклонъ своей тюремницы и сказала ей:

— Я хочу остаться съ моею дѣвушкой.

— Слушаю, матушка барыня, — низко поклонилась Матрена. — Если будетъ что нибудь угодно, такъ я тутъ вотъ буду, извольте только крикнуть.

Матрена поклонилась еще разъ и вышла.

Съ аппетитомъ покушавъ и выпивъ стаканъ душистаго вина, Катерина Андреевна принялась за чай.

— Точно во снѣ все, Глафира, — обратилась она къ своей наперсницѣ, которая стояла около стола, поджавъ руки.

— Именно словно во снѣ, золото вы наше! — запѣла Глафира. — Подхватили, посадили и увезли! Въ полонъ взяли, одно слово?

— Вѣдь это насиліе, разбой.

Глафира промолчала на это.

— Разбой, говорю, это, — повторила Катерина Андреевна.

— Да что же имъ дѣлать то, барину здѣшнему, Скосыреву господину, ежели они столь сильно влюбимшись въ васъ, нашу красавицу? — проговорила Глафира. — Изъ-за любви то, солнце вы наше красное, и убійства бываютъ, и все. Любовь то, матушка, зла.

— Да я то его не люблю, я то не желаю его любви!

Глафира опять помолчала, подошла къ столу и тронула бѣлую, какъ снѣгъ, тонкую камчатскую скатерть, съ вышитымъ на углу вензелемъ и гербомъ Скосырева.

— Богатство то какое во всемъ, Господи! — проговорила она. — Бѣлье-ли, посуда-ли, — серебро-ли — на отличку все! Перинка, на которой вы почивали, изъ лебяжьяго пуха вся, одѣяло заграничнаго бархата, а въ домѣ, въ домѣ что, такъ уму помраченіе! Пока вы почивали, мнѣ Матренушка все показывала. Ума помраченіе!.. Показываетъ, да и говоритъ: и все то, — говоритъ, — это твоей барыни будетъ, ежели она полюбитъ нашего барина. Увезетъ, говоритъ, онъ ее въ заграницу и заживутъ они тамъ, какъ принцы...

— Эта Матрена — клюшница, что ли? — спросила Катерина Андреевна.

— Никакъ нѣтъ-съ. Клюшница у нихъ Аксинья, она теперича въ Москвѣ при баринѣ, а Матренушка эта пѣвица была при покойномъ еще баринѣ и теперича управительницей хора. Хоръ есть у барина то, изъ крѣпостныхъ дѣвушекъ весь и все, говорятъ, красавицы на подборъ.

Катерина Андреевна наморщила бровки.

— Гаремъ тутъ у него, вродѣ какъ у султана турецкаго, — замѣтила она.

— Отъ скуки, матушка. Баринъ одинокій, подружки-барыни нѣтъ, ну, и забавляются отъ скуки. Матреша то сказывала мнѣ, что пять годковъ тому назадъ баринъ увезъ у какого то полковника жену и разводъ ей выхлопоталъ, жениться хотѣлъ, такъ въ тѣ, говоритъ, поры никакихъ хоровъ не было, всѣхъ, говорятъ, пѣвицъ замужъ поотдавалъ, да умерла эта барыня то, съ лошади упала, катамшись, и умерла, ну, опять все по старому и пошло. Ахъ, матушка вы, наша, красавица вы писаная, слѣдуетъ вамъ...

— Что?

— Слѣдуетъ вамъ приласкать здѣшняго барина...

Катерина Андреевна топнула ножкой и выгнала свою наперсницу.

X.

Наступилъ вечеръ. У окна своей „новой“ комнаты сидѣла Катерина Андреевна и смотрѣла на дворъ усадьбы. Направо ярко догоралъ день, и лучи зимняго заката окрашивали въ розовый цвѣтъ и снѣжныя равнины, и далекій лѣсъ, и бѣлую церковь усадьбы, и всѣ постройки. Налѣво тянулся громадный садъ съ вѣковыми липами и тополями, тоже розовыми теперь отъ лучей заката. Прямо шла длинная аллея изъ березъ, соединяющая усадьбу съ большою дорогой. Весь обширный дворъ былъ застроенъ различными службами подъ желѣзными крышами, окрашенными въ красный цвѣтъ. Вдали виднѣлись длинныя зданія конюшенъ и каретныхъ сараевъ, оранжереи, домашній театръ, еще какія то постройки съ колоннами, съ бюстами и статуями въ нишахъ, съ гербами на фронтонахъ. Все кругомъ кипѣло жизнью, хотя главы, владыки этого богатаго, роскошнаго имѣнія и не было дома. Его не было дома, но его очевидно, ждали. Съ полчаса тому назадъ прискакалъ верховой, вѣроятно посланный передовымъ вѣстникомъ съ ближайшей отъ имѣнія станціи. Не успѣли еще отвести усталаго, взмыленнаго коня въ конюшню, какъ началась суматоха по всему двору. Мужики мели дорожки и посыпали ихъ пескомъ, разгребали снѣгъ съ аллеи, изъ одного флигеля до другаго то и дѣло бѣгали лакеи, горничныя, казачки; какой то толстякъ въ ватномъ сюртукѣ гороховаго цвѣта, — очевидно, управляющій, — суетливо шнырялъ по двору, опираясь на палку и пуская ее иногда въ ходъ. Въ кухнѣ ярко топилась плита, и въ окнахъ виднѣлись бѣлыя фигуры поваровъ. Толстый человѣкъ въ гороховомъ сюртукѣ чаще и чаще выбѣгалъ на дворъ и все посматривалъ на дорогу.

Катерина Андреевна смотрѣла на все и думала свои думы.

Точно во снѣ прошли цѣлыя сутки. Ее увезли. Богатый, избалованный и этимъ богатствомъ и лестью, и всею жизнью баринъ, не знающій границъ своихъ желаній, самовольно увезъ ее, и вотъ она въ его власти. Онъ рѣшился на поступокъ отчаянный, дерзкій, рѣшился на такой поступокъ, отвѣтственности за который онъ не избѣгнетъ, не смотря ни на богатство, ни на связи, не говоря уже о томъ, что мужъ похищенной жены явится грознымъ мстителемъ. Звачитъ, очень любитъ Катерину Андреевну Скосыревъ. Онъ страшно рискнулъ, рѣшившись на отчаянный поступокъ этотъ, а вѣдь онъ богатъ, передъ нимъ дорога, передъ нимъ жизнь, полная наслажденій, радостей, а такую жизнь есть основаніе поберечь. Да, значитъ, онъ очень любитъ. За него пошла бы первая красавица Москвы, богатая, родовитая; за нимъ ухаживали эту зиму маменьки первыхъ невѣстъ, а онъ взялъ, да и увезъ чужую жену, не спросивъ даже ея согласія. Онъ, говорятъ, все такъ, всю жизнь. Онъ и на войнѣ не берегъ себя въ разгарѣ счастливой молодости, и на многихъ дуэляхъ подставлялъ лобъ подъ пулю, шутя и играя; шутя онъ и убивалъ на дуэляхъ. Шутя онъ любилъ, шутя бросалъ, шутя легъ бы въ гробъ. Такого полюбить весело, хорошо особенно, если онъ любитъ, а ужь, конечно, любитъ.

Вотъ онъ пріѣдетъ сейчасъ, войдетъ, конечно. Что ему сказать? Какъ его встрѣтить?

Катерина Андреевна поежила плечиками, словно ей холодно стало, и улыбнулась.