Читаем без скачивания Три гроба - Джон Карр

В субботний вечер на Лаймхауз-уэй, естественно, всегда толпится народ. В театре с часу дня до одиннадцати ночи идут без перерыва разнообразные сценки варьете и эстрады. Особенно людно вечером. Первое свое выступление Флей должен был начать в восемь пятнадцать. Приблизительно за пять минут до этого О'Рурк, который повредил руку и выступать не мог, спустился в подвал выкурить сигарету. Там у них угольная топка парового отопления. Соммерс записал рассказ О'Рурка, и тот его подписал. Вот он!

«Прикрыв за собой огнеупорную, обитую асбестом дверь, я услышал, будто там кто-то ломает щепки. Быстро спустившись вниз, я увидел, что дверцы топки открыты, а старый Луни крушит топором свой реквизит и бросает в огонь. Я спросил: „Бога ради, Луни, что ты делаешь?“– „Уничтожаю свой реквизит, синьор Пальяччи, – ответил он. – Пальяччи Великий – это мое сценическое имя, но Луни называл меня так всегда. – Моя работа закончена. Мне он больше не нужен“. В пламя летели его веревки, пустотелые бамбуковые палки. Я сказал: „Луни, Бога ради, возьми себя в руки! Через несколько минут твой выход, а ТЫ еще не готов“. На это он ответил: „Разве я не говорил, что собираюсь навестить своего брата? Он что-нибудь сделает, чтобы довести наше давнее общее дело до конца“.

Луни отправился к лестнице, а потом резко обернулся. Лицо у него было, словно у белого коня из Апокалипсиса (да простит меня Бог за такие слова). В отблесках пламени вид у него был ужасный. Потом он сказал: «В случае, если со мной что-нибудь случится, найдите моего брата на той самой улице, где живу я. Его дом в другом месте, но он сиял там комнату».

В эту минуту в подвале появился старый Айзекстайн. Он не мог поверить ушам, когда услышал, что Луни отказывается выступать. Они поссорились. Айзекстайн кричал: «Вы знаете, что будет, если вы не выступите?» А Луни голосом человека, у которого на руках все козыри, ответил: «Да, я знаю, что будет». Потом, подняв шляпу, вежливо добавил: «Спокойной ночи, джентльмены. Я возвращаюсь к своей могиле», – и, ничего больше не сказав, ушел по лестнице наверх».

Хедли свернул листок и положил его в свой чемоданчик.

– Да, он был неплохим артистом, – проговорил доктор Фелл, зажигая трубку. – Жаль, что брату Анри пришлось… А что было потом?

– Поможет это нам найти брата Анри или нет, но найти его временное укрытие на Калиостро-стрит мы должны, – вслух рассуждал Хедли. – Встает вопрос: куда шел Флей? Он проживал в доме два-Б в начале Калиостро-стрит, прошел немного больше, чем половину улицы, и был убит посреди мостовой, между домами номер восемнадцать справа и номер двадцать один слева. Я послал Соммерса, чтобы он, начиная с этих номеров и дальше, перевернул вверх ногами каждый дом и выяснил, не окажется ли там нового, подозрительного или необыкновенного жильца. Там много женщин, хозяек меблированных комнат, но это не имеет значения.

Доктор Фелл, сидевший в большом глубоком кресле, взлохматил свои волосы.

– Так. Но я не стал бы уделять внимание лишь одному концу улицы, – произнес он. – А что, если Флей тогда от кого-то убегал?

– Убегал в сторону тупика? – вырвалось у Хедли.

– Все это не так! – воскликнул доктор Фелл, выпрямившись в кресле. – Эта воображаемая простота может свести с ума. Фокус в четырех стенах. Потом улица. Свидетели оборачиваются, а убийцы нет. Где он? Может, револьвер пролетел в воздухе, выстрелил Флею в спину и отлетел в сторону?

– Нелепость!

– Знаю, что нелепость. И все-таки я спрашиваю, – кивнул головой доктор Фелл. Сбросив с носа очки, он закрыл глаза ладонями. – Я спрашиваю: какое отношение все это может иметь к Рассел-сквер? Если принять во внимание то, что там все под подозрением, то не можем ли мы кое с кого подозрение снять? Даже если в доме Гримо нам кто-то и говорил неправду, никто из них револьвера «кольт» на середину Калиостро-стрит не бросал.

– Я забыл сказать, – саркастически усмехнулся старший инспектор, – что с одного-двух подозрение можно было бы снять, если б убийство на Калиостро-стрит произошло намного позднее или даже раньше. Флей убит в десять двадцать пять. Иными словами, через пятнадцать минут после Гримо. Брат Анри предвидел, что мы, как только поднимется тревога, пошлем констебля найти Флея, и он или кто-то иной благодаря своему фокусу с исчезновением опередил нас.

– Или кто-то иной? – переспросил доктор Фелл. – Интересно, почему кто-то иной?

– Именно это я и хочу выяснить, – сказал Хедли. – Пятнадцать минут после убийства Гримо! Я изучаю новые нюансы преступления, Фелл. Если желаешь совершить несколько хитро сплетенных убийств, то не обязательно совершать одно, а потом ждать драматического момента, чтобы совершить второе. Второе убийство надо совершить сразу после первого, пока никто, в том числе и полиция, не может вспомнить, где, кто и когда находился в определенное время. Мы можем это сделать?

– Ну… – буркнул доктор Фелл, чтоб не говорить, что лично он сделать этого не может. – Вспомнить нетрудно, Попытаемся. Мы прибыли в дом Гримо… Когда?

– Как раз когда Менген выскочил из окна, то есть не позднее, чем через две минуты после выстрела. Скажем, в десять двадцать. – Хедли сделал короткую запись на листке бумаги. – Мы побежали наверх, увидели, что дверь заперта, нашли плоскогубцы и открыли дверь. Прошло, скажем, еще три минуты.

– Это не мало? – вмешался Ремпол. – Мне кажется, мы суетились дольше.

– Да, кажется, довольно долго. Я и сам так думал, когда вел дело «Кингстонская резня». Помните, Фелл? Тогда один дьявольски смекалистый убийца ссылался на свое алиби, рассчитывая на то, что свидетели всегда называют большой промежуток времени. Это потому, что мы считаем минутами, а не секундами. Попробуйте сами. Положите на стол часы, закройте глаза, а затем откройте их, когда решите, что прошла минута. Вы увидите, что сделали это на тридцать секунд раньше. Итак, возьмем три минуты. – Хедли нахмурился. – Менген позвонил, и вскоре прибыла санитарная машина. Вы помните адрес частной больницы, Фелл?

– Нет, Оставляю эти подробности вам, – с достоинством произнес доктор Фелл. – Припоминаю лишь, кто-то сказал, что больница сразу за углом. Гм…

– На Гилфорд-стрит, рядом с детской больницей, – добавил Хедли. – Тыльной стороной она выходит на Калиостро-стрит, так что задние дворы, наверное… Ну, скажем, пять минут хватит для того, чтобы машина доехала до Рассел-сквер. Следовательно, получаем десять двадцать. Остается пять минут до второго убийства, и прошло пять, или десять, или пятнадцать таких самых важных минут, о тех пор, как Розетта Гримо поехала в санитарной машине, забравшей отца, В течение этих минут Розетты дома не было. Менген оставался внизу один. По моей просьбе он сделал несколько телефонных звонков и не поднимался наверх, пока не возвратилась Розетта. Ни одного из этих двоих я не подозреваю. Дреймен? Дреймена никто не видел – как задолго до убийства, так и после него. Остаются Миллз и мадам Дюмон. Гм… Миллз разговаривал с нами по крайней мере до десяти тридцати, а через некоторое время к нему присоединилась и мадам Дюмон. Какое-то время оба они были с нами.

– Следовательно, – задумчиво усмехнулся доктор Фелл, – мы знаем определенно, что к этому времени сделано нами – и не больше. Снято подозрение с тех, кто – мы в этом уверены – не виновен. Перед этим сложным делом я снимаю шляпу, Хедли. Между прочим, вчерашний обыск комнаты Дреймена что-то дал? Кровь на пиджаке проверили?

– Кровь на пиджаке в самом деле оказалась человеческой, но в комнате Дреймена ничего подозрительного не нашли. Правда, натолкнулись на несколько картонных масок, но все они сильно разрисованы, с усами, глаза вытаращены. Такие маски привлекают детей. И, между прочим, ни одной маски телесного цвета. Нашли много вещей для любительских детских спектаклей, старые бенгальские огни, игрушечный театр.

– Дешевое и полезное, – шутя добавил доктор Фелл, словно вспоминая о чем-то приятном. – Чудесной поры детства, к сожалению, не возвратить. О, игрушечный театр!.. В мои невинные детские годы, Хедли, когда я только начал прокладывать свой путь к славе… У моих родителей этот термин, между прочим, мог бы вызвать острую дискуссию… Так вот, я говорю, что в детские годы я имел собственный игрушечный театр. В нем было шестнадцать сцен, которые сменяли одна другую. Странно, почему в молодые годы воображение так торопится к заключительной сцене? Почему?

– Что с вами? – удивленно спросил Хедли. – Откуда такая сентиментальность?

– У меня вдруг возникла мысль, – проговорил доктор Фелл и, сощурив глава, посмотрел на Хедли. – И какая мысль!.. А что с Дрейменом? Вы собираетесь его арестовать?

– Нет. Во-первых, я не вижу, как бы он мог это сделать, да и доказательств тоже нет никаких. А во-вторых…

– Вы не верите, что он виновен?

– Я этого не говорю, – с присущей ему осторожностью продолжал Хедли, – но думаю, на него подозрение падает не больше, чем на остальных. Во всяком случае, мы должны идти дальше! Для начала закончить с Калиостро-стрит, потом кое с кем поговорить. Наконец…