Читаем без скачивания Прерия - Джеймс Купер

— Ну, Траппер, — возразил Измаил тоном человека, чувствующего, что он одержал верх, — я полагаю, и вы, и я имели не много дела с судебными чиновниками, с их размежеваниями и правами на владение; поэтому не будем терять времени на пустяки. Вы давно уже скитаетесь по этой прерии, поэтому я спрашиваю вас прямо, без зазрения совести и без боязни: что бы вы сделали на моем месте?

Старик колебался: по-видимому, он чувствовал сильное нежелание дать совет, который у него спрашивали. Но, видя повсюду, куда он ни оборачивал голову, глаза, устремленные на него с выражением вопроса, он ответил, опустив голову, и медленно, как бы с сожалением, произнося каждое слово:

— Я видел слишком много человеческой крови, пролитой из-за пустых споров, чтобы желать видеть еще раз ружье, направленное на людей. В продолжение долгих десяти лет, проведенных мною в этих бесплодных равнинах в ожидании последнего часа, я не стрелял ни в одного более цивилизованного врага, чем бурый медведь…

— Ursus horribilis, — пробормотал доктор.

Траппер остановился при звуке его голоса, но, видя, что это было как бы восклицание в уме, продолжал свою речь.

— Более цивилизованного, чем бурый медведь или пантера Скалистых гор, если не считать бобра — скромного, разумного животного. Что мне сказать вам? Даже самка буйвола будет стараться для своих детенышей.

— Тогда никто не скажет, что Измаил любит своих детей меньше, чем животное своих.

— Но все же это слишком открытое место для того, чтобы дюжина людей могла устоять перед пятьюстами.

— Да, это верно, — сказал переселенец, оглядывая свой скромный лагерь, — но можно воспользоваться повозками и хлопчатником.

Траппер с недоверчивым видом покачал головой и, протянув руку по направлению к западу, ответил:

— С вершины этих холмов ружейная пуля попадет в ваши шалаши. Даже стрел, посланных вон из того леска, было бы достаточно, чтобы загнать вас в глубь вашего логовища. В добрых трех милях отсюда есть одно место, проходя мимо которого во время моих странствований по пустыне, я много раз говорил себе, что люди с мужественным сердцем и руками, привыкшими сражаться, могли бы продержаться тут дни и даже недели.

Среди молодых людей произошло движение, явно показывающее, что они готовы даже на более смелое предприятие. Их отец жадно ухватился за мысль, высказанную Траппером с очевидной неохотой. Вероятно, по ходу свойственных ему рассуждений, старик считал, что он должен сохранять полный нейтралитет. Измаил предложил ему несколько прямых вопросов, узнал необходимые для него немногочисленные подробности и со страшной энергией, обнаруживаемой им в исключительных случаях и составлявшей полную противоположность с его обычной апатией, принялся за приготовления к переселению.

Предприятие оказалось довольно трудным, несмотря на усердие и рвение сыновей Измаила. Приходилось тащить по громадному пространству прерии тяжело нагруженные повозки. Причем единственным руководством в пути были объяснения, даваемые Траппером, который старался сделать их насколько возможно понятнее. Мужчинам пришлось употребить все свои силы. Женщины, в свою очередь, не оставались праздными. Пока сыновья Измаила, изогнув туловища, тащили повозки на соседний холм, Эллен и их мать, окруженные толпой детей, медленно шли за ними, сгибаясь под тяжестью ноши, соответствовавшей их возрасту и силам.

Измаил наблюдал за всем и распоряжался сам. Если какая-нибудь из повозок отставала, он немедленно подпирал ее своим могучим плечом. Таким образом он сопровождал процессию до вершины, откуда перед его сыновьями открывался прямой, ровный путь. Он указал им направление, по которому они должны были идти, наказал не останавливаться для отдыха, чтобы не потерять инерции, приобретенной с таким трудом, потом сделал знак шурину, и оба пошли назад, к лагерю.

Во все это время, около часа, Траппер, опираясь на свой карабин, оставался в стороне. Старая собака дремала у его ног. Траппер молча наблюдал за всем, и по временам улыбка разглаживала морщины на его изнуренном лице, словно солнечный луч, проникающий в старые развалины. Это был немой показатель удовольствия, которое испытывал старик при проявлении исполинской силы молодых переселенцев. Но по мере того, как повозки медленно подымались в гору, его оживленное лицо незаметно омрачалось и вскоре приобрело свойственный ему оттенок серьезности. Его внимание, казалось, удваивалось по мере того, как удалялся каждый путешественник, и взгляд теперь перенесся на маленькую палатку, стоявшую в отдалении, и на, казалось, забытую всеми повозку, на которой она была привезена сюда. Вскоре Траппер заметил, что переговоры Измаила с мрачным товарищем касались именно этой таинственной части их имущества.

Измаил и его шурин прежде всего подозрительно оглянулись, затем подошли к повозке и вдвинули ее в палатку таким же способом, каким накануне выдвинули. Затем оба исчезли за драпировками. В продолжение долгих минут ожидания старик, под влиянием затаенного желания узнать причину такой таинственности, незаметно приближался к запретному месту, так что, наконец, очутился в нескольких шагах от него. Легкое движение холста обнаруживало присутствие людей, в глубоком молчании скрывавшихся в палатке. Очевидно, для обоих то, что они делали, было привычным занятием, так как Измаилу не нужно было ни слова, ни жеста, чтобы объяснить своему зловещему товарищу, как приняться за это дело. В меньшее время, чем то, которое потребовалось, чтобы рассказать об этом, все приготовления внутри палатки были закончены, и Измаил и его шурин вышли.

Слишком занятый своими делами, чтобы замечать присутствие Траппера, Измаил стал отстегивать складки холста, прикрепленного к земле; затем он расположил их так, что они образовали вокруг повозки нечто вроде развевающейся драпировки. Дугообразный свод палатки, очевидно, вновь скрывшей свою таинственную поклажу; дрожал при самом слабом движении. В ту минуту, как Измаил кончил работу, его мрачный взгляд упал на внимательно наблюдавшего старика. Он бросил дышло повозки, которое уже поднял было с земли, собираясь занять место животного менее разумного и, может быть, менее опасного, чем он, и крикнул грубо:

— Если этот человек не враг, я согласен стать позором моей семьи, назваться индейцем и отправиться охотиться вместе с сиу.

Туча не бывает более мрачной и грозной, чем взгляд, брошенный на старика Измаилом. Он поворачивал голову из стороны в сторону, будто ища оружия, достаточно страшного, чтобы сразу покончить с обидчиком; но, вероятно, вспомнив, что советы старика могут быть еще полезны ему, сдержался настолько, что сказал, по-видимому, спокойно: