Читаем без скачивания Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Так вот, его «друг», полицейский констебль, за три канистры «многофункционального» авиационного керосина рассказал действительно странную историю. Оказывается, у дипломатического городка полицейские задержали какого-то подозрительного молодого дервиша. Ну доставили его в участок и сначала даже дали позвонить. Но вместо разговора он вдруг начал как-то неуместно молиться, и полицейские трубку у него отобрали. При этом дервиш говорил, похоже, как узбек, но не как афганец.

Полицейским это показалось подозрительным, они доложили своему руководству, а через некоторое время за дервишем приехали из контрразведки. Контрразведчики были очень довольны, и полицейских даже наградили за бдительность двумя новенькими электрическими чайниками.

Эту информацию Мастер также передал в Москву, но нарвался лишь на глухое раздражение. Ему, тем не менее, ответили – с корректной издёвкой. Оказывается, отправленный им для идентификации «голос» принадлежал «…подростку, предположительно до 15 лет, на что указывает отсутствие признаков возрастной ломки». И кроме того «…по данным Особого отдела КГБ СССР 40-й ОА, среди пропавших без вести (возможно, пленённых) военнослужащих, представителей гражданского персонала ограниченного контингента советских войск в Афганистане, а также совграждан иной ведомственной принадлежности лиц узбекского (среднеазиатского) происхождения, соответствующих запрашиваемым признакам, не установлено». (Особый отдел формально был прав: пропавший без вести Гафар Халилов проходил по ориентировкам как «лицо корейской национальности».) В связи со всем вышеизложенным версию исламабадской резидентуры военной разведки о том, что на связь с посольством мог выходить кто-то из содержащихся в Бадабере пленных, в Москве сочли неубедительной.

Ну а Мастера исподволь ткнули носом в строчки из его же аттестационной характеристики: «…в сложной обстановке действует уверенно, однако склонен к авантюризму, вплоть до позёрства».

Кстати, в Москве, на Полежаевке, донесения исламабадской резидентуры главному агентурному начальнику, тому самому, похожему на академика, приносил в специальной папке новый сотрудник центрального аппарата – подтянутый, аккуратный и исполнительный майор Самарин. У этого офицера были отличные перспективы.

Однажды генерал, готовивший доклад Ивашутину, просматривая бумаги, спросил как бы рассеянно:

– А сам-то… Как мыслишь?

Самарин практически ничего не знал об операции «Виола» (тем более имени «исполнителя»), но позицию занял твердую, офицерскую:

– Командованию, конечно, виднее… Но если со стороны – понятно, что посольские спешат… Тут, пожалуй, слишком.

Генерал одобрительно хмыкнул, и Слава понял, что угадал общее настроение начальника. «Академик» протёр очки и позволил себе снизойти до неслужебного вопроса подчиненному:

– Ольга-то как? Не родила ещё?

– Никак нет, товарищ генерал. Ждём наследника.

– Ну дай Бог, как говорится. Она у тебя настоящая офицерская жена – сразу после свадьбы уже и наследника ждёте. Знаю… Всё чётко. Впрочем, ей есть в кого… Береги её.

– Так точно, товарищ генерал, спасибо!

Генерал, знавший Ольгу с детства, был искренне рад за зятя старого друга. «Академик» знал очень много секретов и настоящих «всемирно-исторических» тайн. Но он не знал (да и никто не знал), что «настоящая офицерская жена» несколько… не уверена в предстоящем отцовстве именно Славы Самарина…

Что касается Профи, то он-то как раз склонен был поддержать Мастера, но Москву, как известно, не перешибёшь…

Иванников вообще чувствовал, что на Полежаевке как-то изменилось отношение к «Виоле». Нет, там про операцию, конечно же, не забыли. Но пришёл к власти Горбачёв, наступили новые времена… Они резко так наступили, выпукло. И операция «Виола» плавно перестала вдруг быть приоритетной. Профи это почувствовал первым. То его три месяца подряд Ивашутин постоянно и дотошно заслушивал по «Виоле» (как будто других проблем у начальника разведки воюющей армии нет и не предвидится), а тут вдруг разом переключился на «текущие реализации» да на «неоправданные потери».

При последнем докладе Ивашутин о «Виоле» даже не спросил, а когда Профи сам заговорил об этом, хозяин «Полежаевки» перебил генерала:

– Скоро политическое решение состоится. Вот-вот. Будем готовить вывод из Афганистана. Задержались мы там… А как с консервацией? А как с забазированием? Необходимо всячески поддержать полковника Силагадзе![251] Вот о чём, Виктор Прохорович, вам следует в первую очередь думать. Об этом и о том, что в Пакистан массово арабские наёмники прибывают…

Что мог на это ответить Иванников? К тому же ведь прямо-то никто и не говорил, что «мероприятие по шифру „Виола“ отменяется». Но вот отзыв из Афганистана «профессора» Челышева – главного разработчика операции, следовательно, её главного куратора, – означал больше, чем просто перенацеливание его на новое направление.

…Конечно же, капитан Глинский ничего этого не знал. Он знал другое: Гафар пусть и не «элегантно и легко», пусть с очень большими огрехами, но передал сигнал. Значит, Родина в курсе. А если в курсе, она найдет способ послать обратную весточку – о том, что сигнал получен и принят. Капитан Глинский ждал и надеялся…

«Ну где же ты, Родина?..»

Часть V

Бой

Временами Глинскому казалось, что он сходит с ума. Раньше он сознательно, просто через «не могу» запрещал себе думать о доме, о родных и близких, о своих женщинах, наконец. А вот после возвращения Абдуллы сил на запрет уже не осталось. И словно плотину прорвало: Борис просто грезил воспоминаниями и наяву, и во сне. Сны снились каждую ночь, и Глинский уже не понимал, что отбирает у него больше нервов и сил – давний кошмар с зеленоглазым «англичанином» или сны про Москву, где он разговаривал с мамой и со своими женщинами…

Однажды Борису приснился их дачный дом: будто бы мать готовится к какому-то большому застолью, а в подручных у неё – Ольга, Виола и Людмила. И главное, все такие деловые и спокойные – будто всю жизнь на одной кухне вертелись. А отец в кресле-качалке какой-то справочник листает, на женщин никакого внимания не обращает, словно не видит ничего странного и нового в том, что они все вместе по хозяйству хлопочут. Глинский попытался окликнуть их всех по очереди, но не слышат они его. И не видят – отец читать продолжает, женщины салаты да тарелки расставляют. Мирная вроде бы картинка и люди родные, а на Бориса вдруг словно потусторонним холодом дохнуло…

Глинский вынырнул из сновидения с протяжным стоном и долго не мог отдышаться – будто кто-то гнался за ним. Борис потёр ладонями левую часть груди, пытаясь успокоить разошедшееся сердце…

В предрассветном полумраке он заметил, что Абдулла не спит – скорчился на грязном матрасе в углу, съёжился весь и смотрит затравленно.

Глинский вздохнул, подумав, что разбудил мальчишку своими стонами. Это если он вообще спал.

– Ничего-ничего… Не бойся… Всё будет хорошо… Скоро будет… Мне просто приснилось что-то. Ты спи…

Абдулла в ответ промычал что-то невнятное, продолжая смотреть на Бориса. Он отвёл взгляд и снова вздохнул. Раньше, до побега, он мог бы приобнять мальчишку, погладить его по голове… Теперь же Абдулла от любого прикосновения, даже самого легкого, аж сжимался весь, начинал головой трясти и мычать… Честно говоря, Глинский так и не понял, почему «духи» не прикончили Абдуллу. Может, пакистанцы запретили? Точнее, местные американцы. Они же не знали, что пареньку язык вырвут, вот и планировали, возможно, повторный допрос. А может, и сами моджахеды берегли пацана к финальному во всех смыслах матчу по «бузкаши»? Абдулла ведь идеально подходил на роль «жертвенной овцы».

А вдруг Гафар его всё же выдал? Вдруг всё, что последовало дальше, – это лишь растянутая по времени «духовская», да нет, не «духовская», а цэрэушная проверка? Для установления факта проведения советской разведывательной акции в нейтральном Пакистане…

Глинский закрыл глаза. Ему казалось, что он сходит с ума.

После побега Абдуллы отношение охраны к нему изменилось. И не то чтобы его в открытую «назначили виновным», но… Как-то больше напряжения стало. И машины он ремонтировал практически при неотступной охране. И Азизулла постоянно стеком своим больно тыкал. А если не тыкал, то просто бил по голове.

Пленные, как собаки, почуяли что-то и инстинктивно стали как-то отходить от Мастери. Поняли, видно, что за побег Абдуллы рано или поздно «завиноватят» Абдулрахмана…

Утром, улучив момент, к Борису подошел Абдул Хак. Подполковник в последнее время постоянно демонстрировал Мастери доверие, особенно после совместной молитвы за упокой души неудачливого беглеца Наваза, а также его сокамерников Асафа и Фаизахмада.