Читаем без скачивания Возвращаясь к себе - Елена Катасонова

— Здорово, что предки на даче, да? — потягиваясь, как кошка, говорила Таня. — Ты рад?

— Да.

— Очень?

— Очень.

— Тогда поцелуй.

Дима послушно наклонялся над Таней.

— Не так, — капризничала она. — По-настоящему.

Дима целовал по-настоящему, ощущая мучительную неловкость.

— Я пойду, — говорил, отводя глаза в сторону. — Мне еще нужно на тренировку.

— Ну вот, — выпячивала губы Таня. — Вечно ты со своими дурацкими тренировками. Завтра придешь?

— Не знаю. Пока.

Никакой тренировки у него в этот день не было, просто после близости, стыдясь себя, он старался поскорее уйти от Тани.

— Чему ты так рада? — раздражался он.

— Тебе. А ты разве нет?

— Да рад я, рад…

Распаренный, взмокший, изнемогая от противоречивых чувств, раздирающих душу, Дима вышел на улицу. Красное солнце скрылось за невесомой, обманчивой тучкой и, подразнив измученных жарой людей, немедленно из-за тучки выплыло — спокойно и величаво.

— Костя, можно к тебе?

— О-о-о, пропащий!

— Твои дома?

— На даче.

— Здорово, — с облегчением вздохнул Дима и неожиданно разъярился. — У всех все на дачах! А мои торчат в Москве как пришитые!

— У них сын поступает. Небось волнуются.

«Ах да, он ведь не знает…» — вспомнил Дима.

— Дашь слово, что не протреплешься?

— Кому?

— Никому.

— Чтоб меня съели! — Такая была клятва у Кости. — А что, мы так и будем трепаться по телефону? Давай приезжай.

— Еду.

— Ты что, рехнулся?

Костя, взмахивая тощими руками, бегает по комнате. Длинные патлы стянуты на затылке грязноватым шнурком болотного цвета, рубаха завязана двойным узлом на загорелом пузе, резиновые шлепки, оправдывая свое название, сочно шлепают по полу.

— Я же тебе объясняю…

— Нет, скажи: ты рехнулся? — Сунув руки в карманы тесных, линялых, длиною в трусики шорт, Костя резко останавливается, теснит друга в угол. — Родители знают?

— Пока нет.

— Пока! — Костя срывает с себя очки, бросает, рискуя остаться без оных, на стол, но привыкшие ко всему стекляшки пока еще держатся, массирует пальцами переносицу. — Ты им, значит, врешь?

— Ну да… А то мать расстроится.

— Она все равно узнает.

— Зато не сразу.

— Какая разница?

— Какая-то все-таки есть.

— Нет, ты, ей-богу, рехнулся!

— Но ты же меня не слушаешь! — Обогнув Костю, начинает шагать по комнате теперь уже Дима. — Я сам, понимаешь, сам понял, что никакой я, к чертовой матери, не поэт, что стихи мои — не стихи.

— А что?

— Не знаю. Не перебивай, сам собьюсь. Понял, что ни фига я не знаю о жизни, я ее пока не почувствовал и вообще запутался. Хочется уехать подальше и все обдумать. Может быть, тогда что-нибудь и напишется.

— А ты, случайно, не от Лены своей бежишь? — неожиданно спрашивает Костя.

«Своей»… Как здорово, что кто-то еще так считает…

Вопрос застает Диму врасплох. Он круто поворачивается к Косте.

— Откуда ты знаешь про Лену?

— Настя сказала. Она у меня — агент ЦРУ.

Дима бросается к Косте, сжимает его узкие плечи.

— Что она сказала? Что? Говори!

— Да не тряси ты меня, как грушу, — морщится Костя, освобождаясь от Диминой железной хватки. — Классно вас, видать, тренирует этот ваш офицер…

— Прости, я нечаянно. — Дима умоляюще смотрит на Костю. — Ну, ну…

— Что «ну»? — сердится Костя. Жаль Димку, вот он и сердится. — Вроде спутался ты с какой-то девчонкой, а Лене твоей позвонили.

— Кто? — еле шевеля губами, зачем-то спрашивает Дима.

— Какая разница? — морщится Костя. — Всегда найдутся добрые люди… Какая-то, что ли, твоя одноклассница.

Ну вот и все. Больше надеяться не на что. Дима опускается на диван; силы покидают его.

— Я так и знал, — бормочет он, качая головой, как болванчик. — Чувствовал… А ты спрашиваешь, зачем уезжаю.

— Может, лучше объясниться? — осторожно предлагает Костя.

— Что ты! — Дима смотрит на него со страхом. — Разве такое прощают?

— Прощают и не такое, — философски замечает Костя. — Извини, конечно, не хочешь — не отвечай: а с той ты встречаешься?

Глаза побитой собаки жалобно смотрят на Костю.

— Да…

— Тогда я вообще ничего не понимаю, — тоже плюхается на диван Костя. — Ты кого из них любишь?

— Татьяну — точно нет.

Имя дается с трудом: тяжело произносить его Диме.

— А Лену?

— О ней я все время думаю. Даже видел во сне. Но понимаешь…

— Ага, — угадывает Костя. — Я помню, ты говорил. К Лене ты боишься приблизиться, а тут все о’кей.

Из душевной деликатности Костя не называет имени Тани, и Дима так ему благодарен!

— Как я ее теперь брошу? — невнятно бормочет Дима. — Это ведь непорядочно. Куда мне деваться?

— Ясно, некуда, — посмеивается Костя. — Исключительно в армию.

Он все еще надеется, что бедолага опомнится, но Дима принимает иронические слова всерьез.

— Наконец-то ты понял! — горячо восклицает он и хватает всепонимающего друга за руку. — Там, вдали, я во всем разберусь!

— «Зачем ума искать и ездить так далеко?» — насмешливо цитирует Костя Чацкого, но Дима в интеллектуальную игру ума не врубается.

— Расскажи мне про Лену, — жалобно просит он.

— Что?

— Все, что знаешь от своего агента, от Насти. Очень тебя прошу!

— Ну-у-у, — вспоминает Костя. — Ты же знаешь Настю: особенно болтать не любит. Сказала про звонок твоей одноклассницы, сказала «дурак твой Димка» и тему закрыла.

Дурак… Да, конечно…

Но этот костер в лесу, запах ландышей, таинственная темень палатки, ожог нестерпимой близости, гордость — он стал мужчиной, — страхи, оставшиеся навсегда позади… Как оторваться от первой в твоей жизни женщины, которую, как назло, не любишь? Нет сил, невозможно. Вот разве уехать… Как объяснить это Косте? И стыдно, и страшно.

— А иняз? — вспоминает Дима.

— Что — иняз?

— Она, кажется, хотела туда поступать.

— Кто?

— Да Лена же, кто еще?

Никак не возьмет в толк умный Костя, что говорить Дима может только о Лене.

— В инязе с нее, представь себе, потребовали спонсорский взнос, — оживляется Костя: вот о чем еще рассказала Настя.

— Какой такой взнос? — не понимает Дима.

— Говорю же, спонсорский.

— А она разве спонсор?

Костя смеется, хлопает себя по коленам.

— Ты, я смотрю, совсем жизни не знаешь, — отсмеявшись, говорит он. — Взятки теперь так называются. Мои как раз вчера возмущались: у соседки за внука спонсорский взнос потребовали.