Читаем без скачивания Перешагни бездну - Михаил Шевердин

Никого не боялся и Мирза Джалал Файзов. Его дед, горец, афтобруинец, происходил из селения Лицо Солнца и очень гор­дился, что он земляк знаменитого в веках поэта Рудаки, родивше­гося в тех же горных краях, в Панджрудаке. Мирза Джалал уна­следовал от своего деда кожемяки афтобруинскую спесь, поэта Рудаки уважение к знаниям и повторял частенько его дву­стишие:

                 Нет сокровища ценнее знания!

                 Ступай и копи те знания.

И он копил их, и это позволило ему — ученику кожевенных дел мастера — сделаться образованным человеком.

Но афтобруинский характер часто мешал Мирза Джалалу. Он, конечно, не носил красной с блестками чалмы горца. Его голову ныне венчала весьма пристойная, тончайшей индийской кисеи чалма, какую носят «мужи знаний». Но он никогда не открывал своих истинных склонностей и частенько заявлял, что ему нра­вится то, к чему на самом деле относился с презрением.

Утоптанная до прочности камня тропинка петляла меж при­земистых колючих деревец серебристой джиды. Они росли среди свежей травы, и лошади не хотели идти вперед и натягивали по­вод, стараясь прихватить на ходу губами зеленые былинки. После выжженной суши адыров здесь было столько сочного корма!

Ониехали уже  много часов.  Близился  вечер,  а ни  реки, ни обещанного кишлака Афтобруи все не было.

Здесь, внизу, в древнем ложе Зарафшана, колом стояла духо­та. Парило изрядно, и ехать становилось все утомительнее. Домулла Микаил-а­га уже не раз принимался петь что-то бодрое, но голос, прерывистый из-за лошадиной   тряски,    звучал    невесело. Мирза Джалал, высокий, величественный, ехал где-то впереди, и чалма его белела в зарослях. И по тому, как она подпрыгивала, подергивалась и даже металась в тугаях, явствовало, что путеше­ствие протекает не совсем гладко.

Дробно звякали подковы по округлым галькам, вцементиро­ванным в речные отложения, отрывисто звучал вязнущий в зубах мотив, с сухим треском хлопали крыльями вспугнутые фазаны, а они все ехали. Хотелось пить, хотелось отдыха. Горная аспидного цвета громада с белой шапкой снега Усман-Катартала проступала сквозь желтоватую дымку испарений, а оставалась все такой же далекой, как и три часа назад, когда Мирза Джалал с видом про­рока-провозвестника протянул к ней руку и возгласил: «Теперь, «худо хохласа» — с соизволения божия, мы дома, у моих. Вон Усман-Катартал, а за ним Афтобруи».

Сразу же сладко затомился желудок в предвкушении доброго кишлачного дастархана, и утомление точно рукой сняло.

Багряное солнце уже окунулось в предвечерний туман, но ни Усман-Катартал, ни кишлак Афтобруи, ни дастархан упорно не показывались.

От досады у домуллы Микаила-ага голос срывался все чаще. Лишь нагнавший их в Булунгуре некий Ишикоч, слуга не слуга, друг не друг Мирза Джалала, оставался невозмутимо равнодуш­ным. Степенно, тщательно он объезжал на своем белом коньке  Белке каждый куст, не желая, чтобы острые тугайные шипы оставили на глянце голенищ его ичигов хоть крошечную цара­пинку.

— А где-нибудь здесь есть жилье? — наконец усомнился домулла, видя, что тени от джиды уж слишком удлинились.

— Боже правый! — воскликнул с досадой Ишикоч. — Мы избе­гаем путешествовать по здешним комариным болотам. И если бы не Чалма Мудрости, почтенный хозяин мой Мирза Джалал, мы ми за что бы не полезли сюда, в обитель лягушек.

Мы не знаем никого в кишлаке Лицо Солнца, но слышали, что здесь влачат животное существование злобные, дикие Кровавые Ноги — разбойники. Грабят они неосторожных путников, лезущих в тугаи, вместо того, чтобы ездить по приличным дорогам... И отрезают ноги дуракам, слушающим советы дураков.

Домулла знал уже давно Ишикоча, привык к его нелепому имени Ишикоч — Открой дверь! — и его любимому «Боже правый!», которое он произносил почему-то всегда по-русски. Йшкоч| принадлежал к редкому разряду шутников, которые и сами любят позлословить и не обижаются на злую шутку в свой адрес.

—  Ишикоча больше нет,— отозвался издали Мирза Джалал.— Ишикоч — Открой    дверь! — остался   в   курганче   на   ургутской дороге, позвольте вам доложить. Нашего друга прошу называть по имени Молиар, уважаемый Молиар. Отныне нет более «Открой дверь!», есть «Отомкни двери мудрости!».

И Мирза Джалал погрузился в созерцание и равнодушие, ре­шив, видимо, терпеливо сносить муки путешествия.

Солнце совсем побагровело и раскаленным шаром катилось на запад, задевая краешком щетину метелок камыша. Лягушки-солнцепоклонницы хором провожали дневное светило. Невеселая возможность остаться на ночь на съедение комарам и мошкаре делалась все неотвратимее, и домулла погнал вперед своего Се­рого.

С силой потянув носом воздух, повертев во все стороны голо­вой, Ишикоч, или Молиар, пожал плечами. Маленький самаркандец владел поразительным талантом. Он утверждал, что может на расстоянии определить по едва уловимым и понятным лишь ему одному запахам и признакам, есть ли близко жилье, кто там живет — рисоводы ли, пастухи ли — и что у них в данный момент варится в котле. Тогда напрямик, без дороги, через ухабы, бар­ханы, овраги, в полной тьме или в песчаный буран, он вел за собой спутников и уверенно выводил их на цель.

Сейчас Ишикоч явно приуныл.

—  Боже правый!  Клянусь,  здесь,  в тугаях,  нет даже бабы-яги, которая разожгла бы очаг и поставила на огонь котелок с во­дой, чтобы помыть волосы своей дочке-ведьме. Не то что бы го­товить пищу.

—  Что ж! Посовещаемся с Чалмой Мудрости, — хмыкнул до­мулла. Взглянув на величественного всадника, он поразился. Блед­ный, растерянный Мирза Джалал застыл в седле размашисто ша­гавшего своего буланого жеребца и, вперив во что-то глаза прямо перед собой, беззвучно шевелил губами.

—  Что случилось? — встревожился Микаил-ага. — Вы не забо­лели?

Всегда спокойно надменный, уверенный в себе, Мирза Джалал Файзов сейчас действительно не походил сам на себя. Щека у не­го подергивалась, борода топорщилась. Он заикался:

—  С-с-мот-ри-те! — И он рукояткой камчи ткнул перед собой.

Ничего необыкновенного домулла  не увидел.  Впереди,  в не­скольких шагах от них, легкой трусцой бежал пестрый телёнок. В спустившемся на тугаи сумраке мелькали его трогательно семенившие ножки в белых чулочках.

—  Теленок!

—  Оно!

—  Что «оно?

—  Оно, «существо», уже полчаса бежит. Оно бежит по дороге впереди... передо мной...

—  И что же? Пусть бежит. Отбился от коровы и бежит. Ищет мать.

—  Оно… молчит! Теленок бы  мычал, звал. Оно...  ведет нас. Существо это... ох... албасты — дьявол. Это Гуль-и-Биобони.   Дух путыни! Оборотень. Оно заведет нас в чащу, в тьму, в глушь. Оно не уступает дороги уже полчаса. Не сворачивает и не дает мне свернуть. Куда я ни поверну коня, туда и оно... Оно бежит. Надо поворачивать. Поедем обратно.