Читаем без скачивания Перешагни бездну - Михаил Шевердин

—  Теленок!

—  Оно!

—  Что «оно?

—  Оно, «существо», уже полчаса бежит. Оно бежит по дороге впереди... передо мной...

—  И что же? Пусть бежит. Отбился от коровы и бежит. Ищет мать.

—  Оно… молчит! Теленок бы  мычал, звал. Оно...  ведет нас. Существо это... ох... албасты — дьявол. Это Гуль-и-Биобони.   Дух путыни! Оборотень. Оно заведет нас в чащу, в тьму, в глушь. Оно не уступает дороги уже полчаса. Не сворачивает и не дает мне свернуть. Куда я ни поверну коня, туда и оно... Оно бежит. Надо поворачивать. Поедем обратно.

Домулла Мирза Джалал, умный, образованный человек, восточный философ, презрительно отзывался о суевериях и суеверных людях. И презирал тупнц, всерьез веривших в «феель» — гадание, предсказания и прочую чепуху. Но при всем том он терпеть не мог, когда Ишнкоч подтрунивал над сказками о всяких джиннах, Алмауз Кампырах, оборотнях. Тем более поражало поведение его сейчас. Он категорически отказывался ехать дальше. Он бормотал: «Смотрите! Оно остановилось. Мы встали, и существо останови­лось. Берегитесь! Нас ждет беда».

Даже когда домулла попросил Ишикоча согнать теленка с тропинки, что тот сделал без возражений, и тогда еще пришлось уговаривать почтенного философа. Он все рвался вернуться на станцию.

—  Семьдесять верст? Ночная дорога в безлунье? Нет! — решил домулла.

Среди темных куп тугайных зарослей чуть белел светлым пят­ном Белок, и из тьмы доносился бодрый голос Ишикоча:

—  Сюда! Помереть мне, если где-то здесь не пекут хлеб. Боже правый! Я слышу запах хлеба.

Но Мирза Джалал упорствовал:

—  Беда нас ждет. Над нашей головой плохой знак. «Оно» ве­дет нас. А свой талисман я оставил в Самарканде.

Судя по слышавшемуся в темноте легкому сопению и дробному стуку маленьких копытец, теленок не отставал.

Они так и не доехали в ту ночь до Афтобруи. Мирза Джалал забыл дорогу. Где-то совсем близко чувствовалось холодное дыхание Усман-Катартала. Темная громада его загораживала звезды, и над спящими тугаями в небесах серебрилась узкая полоска не то снега, не то тумана. Дул в лицо холодный, совсем не летний ветер, доносился ровный, монотонный шум Зарафшана, мчавшего свои воды где-то рядом. Они ехали правильно. Но только потому, что перед ними бежал невидимый во тьме невинный теленок, Мир­за Джалал не смог, а возможно, и не захотел подняться в нужном месте из низины на подножие гор, где начинается благословенное Лицо Солнца.

В бессильной ярости домулла оставил мысль ехать дальше. Он понимал, как дорого может обойтись опоздание. Он даже стег­нул разок своего Серого, чего обычно никогда не делал. Словами он стегал и Мирзф Джалала и Ишикоча, стыдил их, упрекал. Что же оставалось делать?

Но поразительный нюх Ишикоча избавил их от ночевки в ля­гушачьем болоте на мокрой траве. Неизвестно, он ли, теленок ли, но так или иначетропинка вывела их к жилью.

Из тандыра вырывались яркие языки пламени. Пылавшая яр­ким румянцем, полногрудая, круглолицая, с толстыми, в палец, сросшимися над переносицей бровями, булунгурка пекла ле­пешки.

О них, о горячих лепешках, и сказал своим спутникам малень­кий самаркандец час назад, вскоре после встречи с назойливым албасты. Булунгурка и ее супруг Турабджан, сторож водозабор­ного сооружения, очень обрадовались своему пропавшему теленочку-«оборотню» и неожиданным гостям.

Ничем не показывал  Ишнкоч, что он перенервничал и подосадовал. В его степном   приветствии,   обращенном   к   владельцу хижины,   тандыра й красавице-булунгурке,   звучало   самодоволь­ство,   когда он, еще не слезая со своего   Белка,   важно   поздоро­вался:

— Мол джан амонми? Здоровы ли скот и душа? Да снизойдет милость на твой дом!

И скот и душа водного сторожа Турабджана оказались в удо­влетворительном состоянии. Наши путешественники чувствовали себя преотлично в низенькой, с прокопченным потолком мазанке, правда, полной дыма, но с обильным дастарханом, запашистымм поджаристыми лепёшками и рисовой кашей со сливочным маслом. Если не сидеть, а возлежать на ватной подстилке, то можно спастись от едкой гари, от которой страдал рослый, высоченный, огромный Мирза Джалал. Он никак не умещался в промежутке между паласом и дымной пеленой, кашлял и непрерывно вытирал слезы.

Ишикоч ехидничал:

—  Во всем есть хорошее. Человек самое выносливое существо, ко всему  привыкает.  Мы  все сидим тут,  а  комары  улетучились, не выдержали.                                                                              

—  Хорошо! — поддержал    домулла. — Злее    здешних комаров не приходилось видеть.

—  В Афтобруч завелись комары позлее наших, — неторопливо проронил Турабджан. Его гладкий лоб сжался в гармошку мор­щин, раскосые глаза посерьезнели, а светлые монгольские усики опустились еще нитке к подбородку.

—  Комары? — послышался  из  дымного  марева  голос   Мирза Джалала. — Кто такие?

—   Кто? - насторожился домулла.

—  Они сегодня выехали из Афтобруи и переправились через Зарафшан ниже Раватхаджн,— объяснил   сторож.— Благодарение богу, вы не встретили их. В тугаях нехорошо, тревожно.

—   Кто они? - настаивал домулла..

—  Кумирбек-басмач. И с ним его угольщики. Очень злой на­род. Винтовок   полно! Ох, ох, опять, что ли, начинается? Пять лет мы тихо жили. Теперь колхозам плохо придется. Это так же верно, как и то, что меня зовут Турабджан — Рыболов.

—  Вы их сами видели?

—  Нас они не трогают. Мы воду людям даем. Аллах любит тех, кто воду людям дает. — Турабджан уводил в сторону хитрые глаза.

—  Сколько их проехало? — допытывался домулла.

Сторож пожал плечами. Он не хотел впутываться. Вопрос домуллы ему не понравился. И все же он ответил:

—  Проехало восемнадцать вооруженных  и  двое  невооружен­ных.

—  О творец, — просипел Мирза Джалал. Он все еще не мог прокашляться. — Убери,    наконец,    этот ядовитый    дым!    Открой дверь, ты, Рыболов. Мы, городские, не привыкли к такому  неве­жеству.

Сторож, не ответив, пошел открывать дверь.

—  Мы напали на след. Мы едем в Чуян-тепа, а она в Чиян-тепа, — без особого подъема проговорил домулла. — Мы правиль­но едем.

—  Правильно едем. А албасты на дороге? — прохрипел Мирза Джалал.— Там    восемнадцать    бритв-сабель,    там  восемнадцать стреляющих на версту    ружей,    там    зубастый,    с окровавленной пастью  волк — ишанский  сын  Кумырбек — бек  головорезов,  там еще Одноглазый курбаши.

—  Они  переехали  нашу  дорогу  в том  месте,  где  мой  хозяин испугался  теленочка... — подзуживал  Ишикоч. — Они наехали  на стадо, напугали теленка, и он отстал от коровы, своей матушкш. Хи, а потом теленочек превратился в албасты, в горного злого дива Гуль-и-Биобони.