Читаем без скачивания Зигфрид - Харри Мулиш

15

Гертер сидел до этого, наклонившись вперед, опираясь локтями на колени и прикрыв руками глаза. Когда наступило молчание, он словно очнулся ото сна. Комната словно потеряла реальные черты. Во дворе лаяла собака. Фальк тоже открыл глаза; руки его дрожали. Гертер заметил, что он, несмотря на опустошенность, испытывает сейчас облегчение. Страшная история, которую он только что рассказал, все еще больше запутывала, но также служила доказательством своей правдивости: иначе все звучало бы более гладко. Он не мог оторвать взгляд от правого указательного пальца на руке Фалька, которым тот пятьдесят пять лет тому назад спустил курок, также ему стоило труда не смотреть на фотографию на телевизоре. Зигфриду Фальку шел бы сейчас шестьдесят первый год, не зная своего происхождения, он в определенные дни навещал бы вместе с женой и детьми в «Эбен Хаэзере» родителей.

Фальк встал, чуть приоткрыл дверь в спальню и снова сел. Может быть, он до этого говорил так тихо, чтобы Юлия не услышала еще раз то, что она и так знала. Через некоторое время она вошла в комнату и спросила:

— Может быть, вы хотите по бокалу вина?

Да, вино было бы сейчас кстати. Ему хотелось в эту минуту напиться, чтобы спастись, вырваться из этого замка с привидениями, как окрестил его Фальк, рядом с которым жилище графа Дракулы показалось бы идиллической дачей, — но в то же время он знал, что это ему, равно как и Фалькам, вряд ли удастся. Подлинное местонахождение виллы, похоже, уже невозможно отыскать — все заросло деревьями и кустарниками, которые обшаривают заезжие туристы, — но все это в действительности, а не там, где оба они только что побывали.

Они молча пили дешевое белое вино из супермаркета, чересчур сладкое, — такого вина не следует пить больше одного бокала. Гертер чувствовал, что говорить теперь придется ему, но что можно было добавить к сказанному? Он покачал головой:

— Я никогда не сталкивался с настолько шокирующей историей, в которой так много белых пятен. Я готов повторить лишь то, что сказал раньше, господин Фальк. У меня нет слов.

— Вы и не должны ничего говорить. Я благодарен вам за то, что вы меня выслушали. Вы нам очень помогли.

— Да, — подтвердила Юлия, не отрывая взгляда от бокала.

Теперь он мог встать и попрощаться, но ему не хотелось показаться слишком резким, и тогда он спросил:

— Что же случилось потом?

— На следующий день мы получили телеграмму, составленную от имени фюрера, с соболезнованиями от Бормана.

Гертер вздохнул и немного помолчал:

— Где похоронен Зигги?

— На кладбище Берхтесгадена, похороны состоялись через три дня. Нас собралась небольшая группка, родители Юлии, моя мать, Миттельштрассер, госпожа Кёппе и еще несколько сотрудников. На кладбище спектакль продолжился, мы должны были изображать скорбящих родителей.

Юлия подняла глаза:

— Но мы и были ими в действительности.

— Разумеется, Юлия, мы ими и были. Мы ими до сих пор остаемся.

Гертер перевел взгляд с одного на другого. Казалось, он нащупал главный камень преткновения.

— Вы посещали потом его могилу? — задал он вопрос Юлии.

— Нет, там собирались установить памятник и высечь на нем его имя, но нас к тому времени уже перебросили в другое место.

— Как я понимаю, в Гаагу.

— Да, уже через неделю. Миттельштрассер сказал, что смена обстановки поможет нам забыть этот трагический случай.

— А Зейс-Инкварт был обо всем осведомлен?

— Не знаю точно, — ответил Фальк, — но не думаю. При первом знакомстве он сразу высказал нам соболезнования по поводу нашей утраты. Но по какой причине его бы стали вводить в курс дела?

— Ни по какой, — кивнул головой Гертер. — Для Гитлера Зейс-Инкварт был всего лишь мелкой сошкой, хотя благодаря ему он получил Австрию.

В нагрудном кармане Гертера зазвонил мобильный телефон. Извинившись, он достал его и сказал «алло».

— Это я. Где ты пропадаешь?

— На войне.

— Ты не забыл про наш самолет?

— Я сейчас приеду.

Он нажал отбой и теперь мог снова не скрываясь посмотреть на часы: половина четвертого.

— Это моя подруга, она боится, что мы опоздаем на самолет.

— Вы сегодня же возвращаетесь обратно в Амстердам?

— Да.

— Я там был всего один раз, — сказал Фальк, — в середине так называемой голодной зимы. Ничего еще не было разрушено, но город все равно казался почерневшим, смертельно раненным. Я вспоминаю каналы с плавающим от края до края мусором.

Прежде чем попрощаться, Гертер взял экземпляр «Открытия любви» в немецком переводе и на титульной странице авторучкой написал:

«Ульриху Фальку, который во времена господства зла принес немыслимую жертву любви. А также Юлии. Рудольф Гертер. Вена, ноябрь, 1999».

Потом он слегка подул на чернила и закрыл книгу, чтобы они прочли дарственную надпись только после его ухода.

— У вас есть визитная карточка? — спросил Фальк.

— До этого я еще не дорос, — пошутил Гертер, — но я оставлю вам свои координаты. — Он вырвал чистую страничку из своей записной книжки с адресом и номером телефона и передал ее Фальку со словами: — Вы всегда можете мне написать или позвонить — за мой счет, разумеется.

Фальк прочитал адрес, потом, чуть расправив плечи, сказал:

— Я отдам это госпоже Брандштеттер, чтобы она известила вас, когда нас обоих не станет. После этого вы вольны делать с тем, что я вам рассказал, все, что пожелаете.

Гертер замотал головой: — Нет, вы еще долго проживете, я это вижу. Вы почти вступили в следующий век.

— С нас хватит и этого, — натянуто промолвила Юлия.

Они стали прощаться. Гертер поцеловал руку Юлии и поблагодарил Фалька за откровенность.

— Напротив, — сказал Фальк, — это мы вам благодарны. Если бы вы не согласились нас выслушать, от Зигги совсем бы ничего не осталось. Словно его никогда и не существовало.

16

Когда он вошел в гостиничный номер, Мария укладывала вещи в чемодан, лежащий на кровати. Прикрыв за собой дверь, он сказал:

— Я его понял.

— Кого? — спросила она, отрываясь от своего занятия.

— Его!

— У тебя дикий вид, Руди. Что случилось?

— Слишком многое. Я повержен. Воображение ничто. Прощай, Отто!

— Отто? Кто такой Отто?

— Брось, его больше не существует. «Враг света» не будет написан. Воображению не по плечу тягаться с действительностью. Жизнь посылает воображение в нокаут и гомерически хохочет.

— Ты, может быть, выпил?

— Один бокал пойла, но сейчас хотел бы немного нектара, выпить его за сову Минервы, пускающуюся в сумерки в полет.

— Что ты несешь? — изумилась Мария, опускаясь на колени возле мини-бара.

— То, что верное представление о вещах — это меланхолический десерт творчества, жалкое утешение для неудачников.

— Хорошо, что я тебя знаю, а то бы подумала, что ты порешь какую-то чушь. По-моему, ты плохо выглядишь.

— Я, как выражаются австрийцы, zum Tode betriibt.[14]

— Ляг немного отдохни.

Он отодвинул чемодан в сторону и сделал так, как она советовала.

— Ты что-то узнал у этих старичков?

— Эти старички, как ты их называешь, были личными слугами Гитлера и Евы Браун, и они рассказали мне нечто сенсационное, абсолютно невообразимое и леденящее кровь, и в то же время совершенно непонятное, но я дал клятву, что никому об этом не расскажу, пока они живы.

— Даже мне?

— Вся проблема в том, что ты тоже кто-то.

— А что, если завтра ты попадешь под трамвай?

— Тогда никто и никогда об этом не узнает. Но дома я все это запишу и буду хранить в сейфе у нотариуса. А пока возьми диктофон, он там, рядом с моими глазными каплями. Есть один некто, в то же время никто, и по его поводу я хочу сейчас немного порассуждать.

— Лучше бы ты четверть часа поспал.

— Нет, идея может ускользнуть.

Мария включила прибор и передала его ему в руки. Он немного помолчал, настраиваясь, потом поднес его губам и с расстановкой начал говорить:

— Шеф верховного штаба Гитлера генерал Йодль, видевший его ежедневно по нескольку часов, впоследствии приговоренный к повешению, однажды сказал, что фюрер навсегда остался для него книгой за семью печатями. Сегодня я сорвал с нее все эти печати, и что же? Книга оказалась пустышкой, содержащей одни лишь чистые страницы. Он был ходячей бездной. Самое верное определение для Гитлера — это ничто. Все бесчисленные исследования его личности никуда не годятся, ибо они повествуют о чем-то, а не ни о чем. Неверно считать, что он никого к себе не допускал, как утверждали те, кому приходилось с ним сталкиваться. Дело в том, что не было того, к чему можно быть допущенным. Вернее, я должен сказать наоборот. Возможно, правильнее считать, что он был вакуумом, всасывающим в себя окружающих и таким образом уничтожающим их. Если представить себе дело так, то не за горами объяснение тем бесчеловечным поступкам, которые совершили его потерявшие человеческий образ приспешники. В целом все это напоминает мне черную дыру. Это чудовищное астрономическое явление, некая патологическая деформация пространства и времени, которая возникает в результате колоссального сжатия звездного вещества, это пасть, пожирающая все, что к ней приближается, материю, излучение, словом, абсолютно все, обратно уже ничего не возвращается, даже свет попадает в поле ее притяжения, любая информация оказывается отрезанной от мира — и хотя черная дыра и обладает тепловым излучением, ее аморфное тепло никого не согревает. Посредине концентрируется так называемая сингулярность. Это парадоксальная субстанция сверхвысокой плотности и температуры, по объему близкая к нулю. Гитлер — это сингулярность в человеческом облике, окруженная черной дырой пособников. По — моему, такое сравнение еще никому не приходило в голову. Я собираюсь обосновать это всепожирающее ничто не психологически — все когда-либо предпринимавшиеся попытки это сделать не увенчались успехом, — а философски, ибо в самую первую очередь он представляет собой логическую проблему: это некий набор предикатов при отсутствующем субъекте. Таким образом, Гитлер есть полная противоположность Богу в трактовке негативистской теологии Псевдо-Дионисия Ареопагита, жившего в пятом веке, согласно которой, Бог — это субъект без предикатов, ибо его величие не позволяет вообще что-либо сказать о нем. Выходит, есть все основания утверждать, что Гитлер в системе негативистской теологии представляет собой Дьявола — в отличие от официальной позитивистской теологии Августина и Фомы Аквинского. Что ж, пусть будет так.