Читаем без скачивания Мэр Кэстербриджа - Томас Гарди

– Скажите, пожалуйста, а что, мистер Фарфрэ придет? – спросил мальчик.

– Я сам иду в ту сторону… Почему нужен именно мистер Фарфрэ? – осведомился Хенчард, задумчиво глядя на мальчика. – Почему люди всегда зовут мистера Фарфрэ?

– Должно быть, потому, что он им очень нравится… так они говорят.

– Ага… понимаю… значит, вот что они говорят… а? Он им нравится, потому что он умнее мистера Хенчарда и больше знает. Словом, мистер Хенчард ему в подметки но годится, а?

– Да… верно, сэр… это тоже говорят.

– Так, значит, говорят еще что-то? Ну конечно! Что же именно? Ну-ка, скажи, и вот тебе шесть пенсов на гостинцы.

– Говорят, что у него, мол, характер лучше, а Хенчард в сравнении с ним дурак, говорят. А когда паши женщины шли домой, они говорили: «Золотой парень… мягкий, как воск… лучше его нету… Этого бы конька да в мою конюшню». И еще говорят: «Из них двоих он куда больше входит в положение, вот бы ему быть хозяином вместо Хенчарда», – говорят.

– Глупости болтают! – отозвался Хенчард, стараясь скрыть недовольство. – Ну, можешь идти. А сено оценивать приду я, слышишь? Я.

Мальчик ушел, а Хенчард пробормотал:

– Желают, чтобы он был здесь хозяином… еще чего захотели!

И он отправился в Дарновер. По дороге он нагнал Фарфрэ. Они пошли вместе, причем Хенчард не отрывал глаз от земли.

– Вам сегодня не по себе? – осведомился Фарфрэ.

– Нет, я совершенно здоров, – ответил Хенчард.

– Однако вы немного не в духе… правда? Но сегодня ведь не на что сетовать! То сено, что мы вывезли из Блекморской долины, оказалось великолепным. Кстати, дарноверцы хотят оценить свое сено.

– Да. Я иду туда.

– Я пойду с вами.

Хенчард не ответил, и Дональд принялся негромко напевать песню, но, подойдя к дому покойного фермера, спохватился и сказал:

– Что это я! У них отец умер, а я тут песни распеваю. И как это меня угораздило позабыть?

– А вы очень боитесь, как бы кого-нибудь не обидеть? – заметил Хенчард, криво усмехаясь. – Ну, конечно… я знаю… особенно меня!

– Простите, если я вас обидел, сэр, – отозвался Дональд, остановившись, и на лице его отразилось раскаяние. – Но почему вы так говорите… и думаете?

Туча, омрачавшая чело Хенчарда, рассеялась, и, когда Дональд умолк, хозяин повернулся к нему, глядя не столько ему в лицо, сколько на грудь.

– Я кое-что слышал, и это меня раздосадовало, – сказал он. – Поэтому я говорил с вами резко, позабыв о том, какой вы на самом деле. Вот что: не стану я здесь возиться с этим сеном… вы, Фарфрэ, сумеете справиться лучше меня. К тому же они ведь послали за вами. Мне надо попасть на заседание городского совета в одиннадцать, а сейчас уже около этого.

Так они расстались, восстановив свои дружеские отношения, и Фарфрэ не стал расспрашивать, что значат не совсем для него понятные слова Хенчарда. А Хенчард опять успокоился, но все же с тех пор всегда думал о Дональде с каким-то смутным опасением и часто жалел, что раскрыл перед ним всю душу и посвятил его в свою тайну.

ГЛАВА XVI

Вот почему Хенчард мало-помалу стал более сухо обращаться с Дональдом. Он был вежлив с ним, преувеличенно вежлив, и Фарфрэ изумлялся, впервые заметив, как хорошо воспитан его хозяин, которого он до сих пор считал искрзиним и сердечным, но несдержанным. Теперь Хенчард лишь очень редко клал руку на плечо молодого человека, чуть не пригибая его к земле грузом своих дружеских чувств. Он перестал ходить на квартиру к Дональду и кричать в коридоре:

– Эй, Фарфрэ, дружище, идем к нам обедать, нечего здесь сидеть одному взаперти!

Но в их деловых отношениях не изменилось почти ничего.

Так шла их жизнь до того времени, пока по всей стране не было предложено устроить народные гулянья, чтобы отпраздновать одно важное событие, которое произошло недавно.

Некоторое время Кэстербридж, от природы медлительный, не отзывался на предложение. Но вот однажды Дональд Фарфрэ заговорил об этом с Хенчардом и попросил выдать ему несколько парусиновых полотнищ, какими укрывают стога, так как в день национального праздника он вместе с приятелями хочет устроить танцы, а для этого нужно помещение, за вход в которое можно будет взимать плату «по стольку-то с головы».

– Берите сколько хотите, – сказал Хенчард.

Управляющий пошел за покрышками, а Хенчарда обуял дух соперничества. Конечно, он как мэр сделал большое упущение, думал он, до сих пор не устроив заседания, чтобы обсудить, как лучше отпраздновать событие. Но Фарфрэ, будь он неладен, успел забежать вперед, и отцам города, жившим по старинке, не удалось первыми проявить инициативу. Однако было еще не поздно, и, поразмыслив, Хенчард решил взять на себя организацию развлечений, если только другие члены городского совета согласятся поручить это дело ему. Члены совета очень охотно пошли ему навстречу, так как сами они в большинстве были малоподвижными старцами, не склонными обременять себя заботами.

Итак, Хенчард занялся организацией великолепного народного гулянья – гулянья, достойного древнего города. А о танцах Фарфрэ он почти позабыл и, лишь изредка вспоминая о них, говорил себе:

"Взимать входную плату «по стольку-то с головы»!.. Узнаю шотландца!.. Кому придет охота вносить хоть что-нибудь «с головы»?

Он, мэр, решил, что все устроенные им развлечения будут бесплатными.

Он уже так привык во всем полагаться на Дональда, что ему трудно было удержаться и не позвать его на совет. Но он поборол себя и не посоветовался с молодым человеком. Нет, думал он, Фарфрэ со своим проклятым светлым умом предложит такие новшества, что он, Хенчард, волей-неволей опустится до роли второй скрипки и будет только подыгрывать своему изобретательному управляющему.

Все одобрили мероприятия, предложенные мэром, особенно когда стало известно, что расходы он целиком берет на себя.

К городу примыкал поросший травою холм, обнесенный древним квадратным земляным валом (земляные валы, квадратные и неквадратные, встречались в этой местности так же часто, как черника), и здесь кэстербриджцы обычно устраивали гулянья, собранья и овечьи ярмарки, для которых на улицах было слишком тесно. Один из склонов холма спускался к речке Фрум, и с любого места здесь открывался вид на много миль вокруг. Этот живописный уголок должен был стать ареной подвигов Хенчарда.

Мэр велел расклеить по городу длинные розовые афиши, гласившие, что здесь будут устроены разного рода игры, и нанял целый отряд рабочих, за которыми наблюдал сам. Установили вымазанные салом шесты для лазанья, увенчанные копчеными окороками и сырами местного производства. Поставили рядами барьеры для бега с препятствиями, а через речку перекинули скользкую жердь и на том берегу привязали живую свинью, выращенную в окрестностях города; свинья должна была поступить во владение того, кто изловчится перейти по жерди на другой берег и добраться до нее. Заготовили тачки и ослов для гонок; построили помост для бокса, борьбы и прочих кровавых потех; собрали мешки для «прыганья в мешках». Кроме того, Хенчард, верный своим принципам, решил устроить грандиозное чаепитие и приглашал всех, кто жил в городе, на это даровое угощение. Столы расставили параллельно внутреннему скату вала и над ними протянули тент.

Проходя по городу, мэр видел неказистое сооружение Дональда Фарфрэ в Западной аллее – шатер из покрышек разных цветов и размеров, подвязанных как попало к переплетающимся наподобие свода ветвям. Теперь Хенчард успокоился, полагая, что сам подготовился к празднику гораздо лучше.

Настало утро. Небо, необычно ясное в течение предыдущих двух дней, теперь заволокло тучами, погода грозила испортиться, подул сырой ветер. Хенчард пожалел, что был так уверен в устойчивости ясной погоды. Но было уже поздно что-либо отменять или откладывать, и гулянье началось. В полдень стал накрапывать дождь; мелкий, но упорный, он моросил, усиливаясь так незаметно, что трудно было сказать точно, когда пришел конец сухой погоде. Час спустя этот мелкий дождик превратился в монотонное бичевание земли небом – в потоки воды, конца которым не было видно.

Горстка гуляющих геройски держалась на поле, но к трем часам Хенчард понял, что его гулянье провалилось. С окороков на шестах капала коричневая жидкость – разбавленная водой копоть, – свинья дрожала на ветру, шероховатость досок на столах ощущалась под прилипшими к ним мокрыми скатертями, так как дождь беспрепятственно проникал под тент, а подвешивать боковые стенки было уже бесполезно. Местность за рекой скрылась из виду; ветер играл импровизации на веревках тента, как на эоловой арфе, и наконец принялся дуть с такой силой, что все сооружение рухнуло на землю, и тем, кто искал здесь защиты от дождя, пришлось выползать из-под тента на четвереньках.

Но к шести часам буря утихла, и сухой ветерок стряхнул влагу с травы. Казалось, что намеченную программу все-таки удастся выполнить. Тент снова натянули; оркестр вызвали из убежища, где он скрывался от дождя, и приказали ему играть, а там, где раньше стояли столы, освободили место для танцев.