Читаем без скачивания За Москвою-рекой - Варткес Тевекелян

Борис то и дело подносил наполненные вином и водкой стакану. Пили, закусывали. Саша наигрывал на аккордеоне, танцевали. Потом Лена пела, вернее—мяукала, трагически шептала тоскливые песенки, неумело подражая то Вертинскому, то какой-то неизвестной Милочке Варе Паниной. Вадим читал свои стихи — тягучие, утомительно длинные, малопонятные. Он был сильно пьян, побледнел, язык плохо повиновался ему.

— Внимание, внимание! — говорил он, взмахивая рукой, ероша волосы. — Я буду читать стихи...

И он читал что-то. Это был странный набор слов, почти бессмысленное их сочетание, раздражавшее, утомлявшее ложным пафосом, фальшивой многозначительностью.

И все время Милочку не покидало чувство растерянности, отчужденности. Все было, как всегда, ничего нового, интересного, что могло бы увлечь, зажечь. И ей казалось, что она уже много раз слышала плоские анекдоты, которые рассказывал Борис. И вино было противным, приторным, и ей неприятно было пить из стакана, из которого перед этим пил захмелевший Борис. И опять эти танцы, танцы...

А когда Вадим, пошатываясь, с помутневшими глазами, подошел, грубо обнял Лену и стал целовать ее в шею, в худенькие обнаженные плечи и Лена не сопротивлялась, а только смеялась, будто ей было щекотно, Милочка вскочила и попыталась унять Вадима. Лена оттолкнула ее.

— Не лезь!.. Не люблю, Милка, когда корчат из себя недотрогу! Если охота — ломайся, а другим не мешай! — Она обняла Вадима, прижалась к нему.

— Нужно быть смелее, Милочка, нужно брать от жизни все!

Борис, не очень твердо держась на ногах, подошел к Милочке, привлек ее к себе, пытаясь поцеловать. Она сопротивлялась, стараясь освободиться от цепких рук Бориса, но он не отступал. Прерывисто дыша, он обдавал ее запахом винного перегара.

Ей стало страшно, гадко. Изо всей силы толкнула она Бориса в грудь, он пошатнулся, упал навзничь, сильно ударившись затылком об пол. Девушки завизжали. Саша и Вадим бросились к Борису...

3

Было далеко за полночь. На сером, затянутом обла-. ками небе ни единой звездочки. Свет в окнах дачного поселка давно погас. Милочка быстро шла в кромешной тьме, не разбирая дороги. Она не помнила, как выбежала из дачи, схватив пальто и шляпу, как на ходу оделась. Волосы у нее растрепались, ноги промокли, сердце неистово колотилось в груди. Из-под каждой подворотни, злобно захлебываясь, лаяли собаки. Милочка испуганно шарахалась в сторону и шла еще быстрее. Наконец вдали показались огни железнодорожной платформы. Милочка остановилась, перевела дух. На одну какую-то минуту увидела она перед собой грязную, холодную комнату, услышала пьяные голоса, звон посуды и, содрогнувшись от отвращения, закрыла глаза... Зачем, зачем она поехала сюда?..

На платформе ни души. Стрелки больших часов над будкой кассы показывали fpn, ждать первой электрички надо было около двух часов. Милочка почувствовала вдруг неодолимую усталость. Пройдя взад и вперед по расшатанным доскам платформы, она села на влажную скамейку и подняла воротник, съежившись от холода.

Явь и сон, чередуясь, путались в голове. То она видела себя в постели, под теплым одеялом, то ей казалось, что ноги ее погружаются в ледяную воду. Вдруг прямо перед ней возникли полубезумные, пустые глаза Бориса. «Нужно брать от жизни все!» Кто сказал это — он или Никонов? Ведь тот тоже говорил что-то о наслаждении жизнью... Она вздрогнула, проснулась и огляделась, не понимая, каким образом очутилась здесь, на незнакомой платформе, ночью. «Меня, наверное, ищут, ну и пусть!»— злорадно подумала она, встала и снова начала ходить. Слегка кружилась голова, на душе было холодно и пусто. Конечно, она сделала глупость, что приехала сюда. «Ну что ж, сама виновата!..» Она снова вспомнила все, что было на даче. Как все это мелко, пошло и... неинтересно!.. Сколько раз она оставалась вдвоем с Сережей, но он никогда не позволил бы себе ничего подобного. За всё время их знакомства они поцеловались один-единственный раз...

Она устала ходить из конца в конец платформы, опять села на скамейку. Помимо ее воли отяжелевшие веки опустились, голова склонилась на грудь...

Вот кто-то издали машет ей рукой, зовет. «Тебе здесь нечего делать, вставай, идем со мной, — говорит знакомый голос. — Ты самая хорошая девочка на свете!..»

Милочка открывает глаза. Свет огромной, слепящей фары дрожит в темноте. К платформе плавно подкатывает электричка. Оказывается, Милочка уже не одна, десятка три людей одновременно с нею спешат к вагонам.

С каждой остановкой пассажиров становится все больше, скамейки давно заняты, даже в проходах негде стоять. По спецовкам, надетым под пальто, по обрывкам разговоров Милочка догадывается, что большинство пассажиров— рабочие, едущие к утренней смене. «Трудно, должно быть, вставать ежедневно чуть свет и ехать на работу!» — думает она и ловит себя на том, что одной из причин, побудивших ее перейти на вечернее отделение института, было нежелание рано вставать. Что греха таить, любит она подольше поспать, особенно зимой. И почему-то сейчас этот ее невинный грешок показался ей чуть ли не преступлением. Какой дурной, пустой жизнью она живет!..

4

Домой Милочка вернулась в седьмом часу. Дверь ей открыл Леонид. Он был одет и, похоже, куда-то спешил.

— Что случилось? — тихо спросил он, пристально вглядываясь в лицо сестры.

— Ничего особенного. Задержалась у подруги, опоздала в метро. — Милочка не решалась посмотреть ему в глаза.

— Насколько я понимаю, в таких случаях принято предупреждать домашних, — сердито сказал он. — Мама сильно тревожилась, даже в милицию звонила. А я собирался ехать в морг...

— Если тебе больше нечего делать, поезжай!

— Слушай, неужели тебе не надоел этот фальшивый, высокомерный тон?

— Не понимаю — о чем речь?

— Не понимаешь? Да ты хоть раз взгляни на себя со стороны: кого ты из себя изображаешь, с кем дружишь?!

— Это тебя не касается,—дрогнувшим голосом сказала она.

— Может быть... Я и не собираюсь вмешиваться в твои дела, но хочу, чтобы ты уяснила себе правду: фактически мы живем с тобой в чужом доме, едим чужой хлеб. Ты бы послушала, какие слова говорил вчера Василий Петрович матери по твоему адресу!

— Перестань, Леня, и так тошно!

На этот раз слова Милочки прозвучали как мольба о пощаде. Она слегка отстранила брата и на цыпочках вошла в дом.

В столовой, в коридорах громоздились сундуки, тюки, чемоданы. Любаша успела уже все приготовить для переезда в город.

У себя в комнате Милочка легла на диван и закрыла глаза. Она смертельно устала, но уснуть не могла. Ей и так не сладко, а тут еще Леонид... «Едим чужой хлеб»... Прежде она почему-то над этим не задумывалась. Конечно, это большое несчастье, что у них с Леонидом нет отца, но что делать? Как быть, чтобы не есть чужой хлеб? Жить на стипендию, работать? Попробуй поживи на эти гроши!.. Ей хочется хорошо одеваться, бывать среди интересных людей, ходить в театры, на концерты.

Она видела студенток в заштопанных чулках, перекраивающих свои платья, дрожащих над каждой копейкой, с нетерпением ожидающих получения стипендии. Эти девушки вызывали в ней жалость. Впрочем, нет, это чувство скорее можно назвать досадой. Вечно жить с мыслью о куске хлеба — что может быть ужаснее? Разве о такой жизни она мечтала?.. А о какой? О той, от которой она сегодня ночью сама бежала? Бежала со страхом, тоской, с отвращением. Что же делать? Как жить?..

Вынашивая в душе немало светлых стремлений и никогда не стремясь осуществить их, Милочка часто приходила в отчаяние, видя несоответствие этих своих стремлений и жизни, окружавшей ее...

Вошла мать. Сверх ожидания, она не устроила ей очередной сцены, удовлетворившись объяснениями Милочки, что та задержалась у Лены и осталась у нее ночевать. Лариса Михайловна велела собираться и ушла.

К десяти часам к даче подъехала «Победа» и два грузовика. Из «Победы» вылез Юлий Борисович Никонов и, сняв пальто, тут же принялся за дело. Он то приказывал Любаше подавать разные мелочи—веревки, мешковину, ведро, — то прикрикивал на грузчиков, то поднимался в кузова машин и следил за укладкой вещей и мебели.

Не успела Милочка привести себя в порядок и собраться, как машины были уже нагружены. Никонов и Любаша сели в кабины грузовиков, остальные разместились в «Победе». Василий Петрович в последний раз взглянул на заколоченные окна дачи и приказал Ване' трогаться.

5

День прошел в скучных, утомительных хлопотах по устройству на зимней квартире. Однако Милочку ни на минуту не покидало чувство какой-то отчужденности, словно то, что происходило в доме, не касалось ее. Она слонялась по обширной квартире, мешая всем.

Вечером к ним пришел Борис.

Семья сидела за чайным столом, отсутствовал один Василий Петрович. Борис, как всегда, был подтянут, чисто выбрит, свеж. «Успел отоспаться», — усмехнувшись про себя, подумала Милочка. Как ни странно, она не чувствовала никакой особой обиды на него. Вчерашнее не казалось уже таким противным,—не оттого ли, что дома было скучно и тоскливо?