Читаем без скачивания Только не дворецкий. Золотой век британского детектива - Герберт Аллен

Несмотря на эти достижения, более известен Джепсон все же беллетристикой (нередко в соавторстве): многочисленными произведениями в детективном и приключенческом жанрах, а также в жанрах мистики и фэнтези. Джепсон переводил с французского, в частности переработал пьесу Мориса Леблана про Арсена Люпена в роман, занимался литературной критикой и был редактором нескольких журналов. Он часто писал под псевдонимом Р. Эдисон Пэйдж (R. Edison Page). Кажется, нигде не отмечается, что это анаграмма имени Edgar Jepson.

И Джепсон и Юстас стали членами Детективного клуба в 1930 году, в год его официального основания.

© А. Бердичевский, вступление, 2011.

© А. Бердичевский, T. Руссита, перевод на русский язык, 2011

Эдгар Джепсон и Роберт Юстас

Чайный лист

Артур Келстерн и Хью Уиллоутон встретились в турецких банях на Дьюкстрит в Сент-Джеймсе и через год с небольшим в этих же банях и расстались. Оба отличались дурным характером: Келстерн был сварлив, а Уиллоутон злобен. Трудно сказать, кто из них был хуже, и когда я вдруг заметил, что они спелись, то давал этой прекрасной дружбе сроку месяца три. Она продолжалась около года.

Причиной их ссоры стала дочь Келстерна Руфь. Уиллоутон влюбился в нее, она — в него, и они обручились. Полгода спустя, несмотря на то что они явно очень любили друг друга, помолвка была расторгнута. Никаких объяснений не последовало. Я предполагал, что Уиллоутон продемонстрировал Руфи свой дьявольский характер и получил по заслугам.

Посмотреть на эту Руфь, так она вовсе и не Келстерн. Как это часто бывает у членов старых линкольнширских семейств — потомков викингов и спутников Кнуда[33], все Келстерны похожи друг на друга: светловолосые, белокожие, с ясными голубыми глазами и выраженной горбинкой на носу. Но Руфь пошла в мать: смуглая, с прямым носом, темно-карими глазами — про такие часто говорят «цвета расплавленной меди», каштановыми волосами и такими манящими губами, каких я никогда не видел. Она была горда, независима, отважна и, скажу прямо, с норовом. Без этого она бы не смогла жить с такой старой сварливой скотиной, как Келстерн. Отца Руфь, кстати, обожала, невзирая на то что тот все время ее третировал; надо сказать, старик тоже ее любил. Вероятно, только ее во всем мире он и любил. Келстерн был специалистом по внедрению научных открытий в производство, а она работала в его лаборатории. Платил ей пять сотен в год, так что, видимо, она необычайно хорошо знала свое дело.

Расторжение помолвки Келстерн воспринял очень тяжело. Он счел, что это Уиллоутон бросил его дочь. Руфи тоже было нелегко: ее румянец утратил часть своей теплоты, губы сжались в тонкую линию и уже не манили так сильно. Характер Уиллоутона еще больше испортился: он стал похож на медведя, страдающего постоянными мигренями. Я пытался поговорить и с ним и с Руфью, надеясь их примирить. Мне, мягко говоря, дали отпор. Уиллоутон обругал меня, а Руфь вспылила и велела не лезть в чужие дела. Несмотря на это, я остался в уверенности, что они тоскуют друг без друга и были бы счастливы воссоединиться, если бы не их идиотское самолюбие.

Келстерн изо всех сил настраивал Руфь против Уиллоутона. Однажды я сказал старику — не мое было дело, но я чихать хотел на его вспыльчивость, — что вмешиваться глупо и что гораздо правильнее оставить их в покое. Келстерн, конечно, взбесился. Он обозвал Уиллоутона грязным кобелем и подлым мерзавцем, и это еще самые нежные из эпитетов, которые он использовал. Тут-то я и подумал, что история с расторжением помолвки гораздо серьезнее, чем мне казалось.

Я укрепился в своих подозрениях, глядя, как Келстерн из кожи вон лезет, чтобы напакостить Уиллоутону. В своих клубах — «Атенеуме», «Девоншире» и «Сэвиле» — он с поразительной изобретательностью сводил любой разговор к обсуждению Уиллоутона и объявлял его негодяем и подлейшим из мерзавцев. Эффект от этого был гораздо меньше, чем того желал Келстерн: мало кто из инженеров знал свое дело, как Уиллоутон, а настоящему специалисту трудно навредить. Люди в нем нуждаются. Но, конечно, какой-то ущерб Уиллоутону был нанесен, и тот понимал, кому он должен быть за это благодарен. Двое моих знакомых по-дружески намекали Уиллоутону, что говорится за его спиной. Характер его от этого не улучшился.

Специалист по строительству железобетонных зданий, которые сейчас возводят по всему Лондону, он был так же известен в своей области, как Келстерн в своей. Они походили друг на друга не только умом и вздорностью, мне кажется, что они и мыслили во многом одинаково. Во всяком случае, оба твердо решили не менять привычного жизненного уклада из-за расторжения этой помолвки.

Оба имели привычку посещать турецкие бани на Дьюк-стрит в четыре пополудни каждый второй и четвертый вторник месяца, и оба остались ей верны. Хотя в эти вторники они неизбежно сталкивались, ни один не перенес своего прихода и на двадцать минут — а ведь это позволило бы им разминуться и увидеть друг друга лишь мельком. Они продолжали париться, как и прежде, одновременно. Толстокожие, скажете вы? Еще какие. Ни один не притворялся, что не видит другого, оба бросали друг на друга злобные взгляды — и занимались этим большую часть времени. Я знаю, о чем говорю: иногда я и сам в это время бывал там.

В последний раз они встретились в этих банях примерно через три месяца после разрыва помолвки, чтобы расстаться навеки.

Келстерн уже около шести недель выглядел больным: лицо его посерело и осунулось, он похудел. Во второй вторник октября он появился в бане ровно в четыре и принес, как обычно, полный термос изысканного китайского чая. Если бы он счел, что пропотел недостаточно, то выпил бы его в кальдарии[34], а в противном случае — после бани. Уиллоутон прибыл минуты на две позже. Келстерн закончил раздеваться и зашел в баню за пару минут до Уиллоутона. Тепидарий они покинули почти одновременно: Келстерн пошел в кальдарий где-то на минуту позже Уиллоутона. Перед этим он послал за термосом, который оставил в раздевалке, чтобы взять его с собой.

Так случилось, что в кальдарии Келстерн и Уиллоутон оказались в одиночестве. Не прошло и двух минут, как четыре человека в тепидарии услышали их ругань. Келстерн, среди прочего, назвал Уиллоутона грязным кобелем и подлым мерзавцем и заявил, что он еще до него доберется. Уиллоутон дважды послал его к черту. Келстерн продолжал сыпать оскорблениями, и вскоре Уиллоутон рявкнул: «Да заткнитесь вы, старый кретин! А не то хуже будет!»

Келстерн не заткнулся. Примерно через две минуты Уиллоутон вышел из кальдария, нахмурившись, прошел через тепидарий в массажную и отдал себя в руки одного из массажистов. Пару минут спустя некто Хелстон прошел в кальдарий и громко закричал. Келстерн лежал назвничь на залитой кровью лавке, кровь все еще текла из раны в его груди.

Поднялся переполох. Вызвали полицию: Уиллоутона арестовали.

Он, конечно, вышел из себя и стал яростно поносить полицейских, доказывая, что не имеет никакого отношения к убийству. Это не способствовало доверию к его словам.

Осмотрев тело и помещение, инспектор пришел к выводу, что Келстерн был заколот в тот момент, когда пил чай. Термос валялся на полу перед ним; немного чая, видимо, разлилось, так как около горлышка лежало несколько чайных листьев: наверное, горничная небрежно процедила чай, наполняя термос. Все выглядело так, как будто убийца воспользовался чайной церемонией Келстерна, чтобы заколоть его, пока термос закрывает ему обзор и не дает возможности увидеть угрозу.

Случай представлялся бы элементарным, если бы не отсутствие орудия убийства. Уиллоутон легко мог бы пронести его в баню в полотенце, которым он оборачивался. Но как он от него избавился? Куда спрятал? Турецкая баня — не то место, где можно что-либо спрятать. Она и так пустее пустого, а он вдобавок находился в самой пустой ее части. Полиция обшарила каждый угол, хотя смысла в этом было немного: Уиллоутон вышел из кальдария, прошел через тепидарий в массажную и, когда Хелстон начал кричать об убийстве, бросился вместе с массажистами обратно в кальдарий и оставался там. Так как было понятно, что убийца именно он, посетители и банщики не спускали с него глаз. Все они клялись, что он все время был у них на виду и не ходил в раздевалку, да ему бы этого и не позволили.

Очевидно, Уиллоутон принес и унес оружие, спрятав его в складках полотенца. Полотенце он бросил около массажной скамьи, где полиция и нашла его нетронутым. Ни оружия под ним, ни следов крови на нем не обнаружили. Ладно кровь — Уиллоутон мог вытереть нож, или кинжал, или чем он там его заколол, о простыни на лавке Келстерна. Следов этого не было, но их могла скрыть кровь из раны. А вот исчезновение оружия немало озадачило полицию, а позже и публику.