Читаем без скачивания Колосок с Куликова поля - Алексей Логунов

Маша окинула взглядом овраг: гуси вели себя спокойно. Многие, набив зобы травой, мирно дремали на берегу ручья, спрятав красные носы в перья. Издалека они были похожи на разбросанные там и сям белые камни. «Отдохну и я, — решила Маша, сладко потягиваясь. — Немножко только посижу на траве…» Маша закрыла глаза, прислушалась. О чем это гуси говорят между собой? Вот бы научиться понимать их! Девочка стала слушать еще внимательнее.

— Го-го-горькая трава, очень го-рькая! Го-роху зеленого хотим! — тараторили гусята.

— Ишь, какие га-гары-бары, — ответила гусыня. — Овес го-раздо питательнее, го-раздо!

— Тиш-ш-ше! — прошипел гусак. — А то Маша услыш-ш- шит…

И гуси стали негромко разговаривать про Машу. Старая гусыня утверждала, что если бы не Маша и не этот Гам-Гам (так она называла Узная), то они давно наелись бы вкусного питательного овса и стали еще жирнее.

— Ниче-го! — успокоил ее гусак. — Гам-Гам на той стороне, а Машу, может быть, скоро лень одолеет.

— Неужели лень такая с-с-си-ильная, что и Машу одолеет? — пропищал самый маленький гусенок.

— Будем надеяться, будем надеяться… — вздохнула старая гусыня.

«Не надейтесь, — улыбнулась Маша, не открывая глаз. — Лень меня не одолеет, как-нибудь уж справлюсь с ней…»

Ее совсем не удивляло, что она так быстро научилась понимать гусиный язык. И когда к ней подошла маленькая сухонькая старушка, Маша тоже не удивилась.

— Устала, дитятко? — ласково сказала ей старушка. — Отдохни немного, отдохни…

И она протянула девочке подушку, расшитую синими цветочками. Только Маша дотронулась до подушки рукой, как цветы тотчас ожили, запахли, закачались на ветру, и два или три лепестка, оторвавшись, прилипли к Машиной щеке.

— Какие цветы красивые… Как они называются, бабушка? — спросила Маша, поудобнее укладываясь на подушке.

— Сон-трава, дитятко, сон-трава. Спи, спи… За гусей не волнуйся, они тоже спят. А если и уйдут в овес — не беда. Во-он его сколько, целое поле! Весь не поедят. Лиса тоже не придет, это тебе про нее Сережка наврал. Лисы у нас давно-о-о перевелись, днем с огнем не сыщешь. Охотников стало больше, чем лис.

— А ты кто, бабушка? — тихо спросила Маша, сладко посапывая носом.

— А я твоя лень, дитятко, — усмехнулась старушка и загоготала по-гусиному:

— Га-га-га! Го-го-го!

Маша тут же открыла глаза и, ничего не понимая, огляделась. Прямо под рукой лежала смятая подушка, которая, впрочем, оказалась синим островком настоящей сон-травы. И за спиной ее гоготала не зловредная старуха, а гуси. Бабушка Фрося и Узнай торопливо выгоняли их из овса. Маша кинулась помогать им. Весь край овсяного поля был истоптан узкими гусиными стежками.

— Что же ты, внучка? — упрекнула Машу бабушка Фрося. — Уснула, что ли?

— Маша виновато молчала. Не рассказывать же бабушке про подушку из сон-травы и старуху-Лень, которая так хитро обвела ее вокруг пальца!

Видя, что Маша насупилась и глаза уже на мокром месте, бабушка сказала ей:

— Не переживай, всякое бывает… Их, прохвостов, хоть на веревку привяжи — все равно в овес убегут. Ступай к Сережке, я вам завтрак принесла.

— Не хочу я есть…

— Иди, иди, там гречневые блины со сметаной. Твои любимые.

Против гречневых блинов Маша устоять, конечно, не могла и побежала завтракать, а после вкусной еды ей снова захотелось поваляться на травке, позагорать. Но Маша вспомнила коварную старуху-Лень и, пересилив себя, отправилась к овсяному полю. «И чего их так тянет в овес? — думала она про гусей. — Неужели он такой вкусный? Надо попробовать…» Она сорвала овсяную метелку, пропустила сквозь пальцы, и на ладони остались пухлые, в зеленых коконах, овсяные зерна. Сверху коконы были открыты и напоминали спальные мешки. Присмотрелась Маша получше, а это вовсе не зерна у нее на ладони, а маленькие зеленые человечки. Овсяные дети! Вот за кем охотились жадные гуси!

Долго Маша думала-гадала, за что же гуси так ненавидят этих симпатичных овсяных человечков в спальных мешках и, наконец, догадалась.

Когда-то давным-давно домашние гуси были вольными птицами и даже умели петь песни. Хоть и не ахти какие певцы были, но из общего птичьего хора их не прогоняли. Но однажды, увидев в луже свое отражение, гуси заважничали:

Вон мы какие большие! Не чета всем этим жаворонкам, скворцам и овсянкам!

И стали они всех осмеивать.

— Го-го-го! — гоготал гусак, когда какая-нибудь птичка-невеличка начинала распевать свою песенку.

— Га-га га! — вторила ему гусыня.

Увидел это усатый овес «и говорит:

— Ой, смотрите, как бы не охрипли!

Набросились гуси на овес и стали щипать его.

Наелись они овса, разжирели и еще больше заважничали.

— Что нам птичий хор, — говорили они, — мы и без хора ого-го как споем!

Разинули гусак с гусыней клювы, а из горла у них вместо песни вырвалось только шипение. Вот с тех пор гуси лишь гогочут да шипят. А если где увидят овес, тут же набрасываются на него и сердито щиплют.

— Ну нет, я вам овсяных человечков в обиду не дам! — погрозила Маша гусям хворостиной.

Весь день она глаз с гусей не спускала. Хоть и устала бегать взад-вперед, но не сдавалась. Даже бабушка Фрося подивилась на нее. Откуда ей было знать, что Маша теперь не просто пасла гусей, а охраняла от них маленьких овсяных человечков!

Вечером, когда ребята после ужина укладывались спать, Сережка спросил Машу:

— Ты чего за гусями, как заводная, носилась? А утром спала на ходу…

И Маша рассказала ему про подушку из сон-травы, про старуху-Лень, про овсяных человечков и злых гусей, которые решили не оставить на земле ни одного овсяного зернышка…

— Вот чудачка! — удивился он. — Ведь ты же все это выдумала.

— Ну и что? — уже засыпая, улыбнулась Маша. — Зато я лень свою обхитрила…

ПЕСНИ ВЕРНУЛИСЬ В АЛЕШКИН ДОМ

Пять матрешек встали в ряд,Пять матрешек петь хотят.Только музыки не слышно,И стоят они, грустят.Чем же я им помогу?К музыканту побегу:У меня грустят матрешки,Поиграй для них немножко.Под столом мурлычит кот,Во дворе петух поет —На земле никто без песенБез веселых не живет!

Рядом с домом бабушки Фроси стоит маленькая избушка-развалюшка. Крыша ее съехала на одну сторону, окна заколочены досками, и Маше всегда кажется, что избушке завязали глаза, и она собирается с кем-то играть в жмурки. Когда-то в этой избушке жили дядя Ваня и тетя Валя — Алешкины родители. Правда, Алешка уже родился в новом кирпичном доме, который стоит напротив, на другой стороне улицы. Построил этот лом дядя Ваня сам, своими руками. И стены сложил, и окна-двери вставил, и печку выдумал какой-то новой конструкции, с паровым котлом, который обогревает все три комнаты.

Строил дом дядя Ваня долго, года три. Зато теперь живут они уютно и просторно. Алешка, когда матери нет дома, даже в футбол в горнице играет. При ней — нельзя. От матери им достается обоим — и Алешке, и дяде Ване. Маша часто слышит, как тетя Валя по утрам ругается на них:

— Ироды, вы что же это со мной делаете, а? Кто горшок со сметаной повалил? И фартук нигде не найду…

— Да он у тебя в руке, мам, — говорит Алешка.

— А ведь и правда, — спохватывается тетя Валя. — С вами тут закружишься совсем.

И она, поворчав еще для порядка, спешит на ферму, где работает дояркой. А дядя Ваня — рядовой колхозник, но он умеет делать все: и автопоилки на ферме отремонтирует, и стог сметает, и воды привезет на колхозный огород, и починит телефонную линию, если оборвет ветром провода. А еще он подстригает ребятишек. Своей парикмахерской в Больших Ключах нет, в шахтерский поселок идти далеко — целых семь километров. Вот и приходит ребятня к дяде Ване. Стрижку он делает всем одинаковую — оставляет небольшой чубчик.

— Как огурчик стал! — говорит он какому-нибудь карапузу, с удовольствием оглядывая его круглую стриженую голову.

Дядя Ваня все делает с удовольствием — Маша это давно заметила. Но она заметила так же и то, что он некогда не поет песен. Даже когда выпьет с мужиками.

От кого-то из ключевцев она услышала такие слова: если из дома уходят песни — там поселяются ссоры. И потом она не раз вспоминала их, глядя на большой кирпичный дом дяди Вани, где песни звучали только по телевизору.