Читаем без скачивания Крушение - Рабиндранат Тагор

Приготовления к ужину отняли у Комолы немного времени, так как с утра оставались овощи. В это время к ней подошел Ромеш и сказал, что днем очень плотно поел и ужинать не будет.

— Совсем ничего не хочешь? — огорчилась Комола. — Может быть, хоть кусочек жареной рыбы съешь?

— Нет, не хочу, — бросил Ромеш, уходя в каюту.

Тогда все, что было — и жареное и тушеное, — Комола положила на тарелку Умеша.

— Почему ты себе ничего не оставила, мать? — спросил Умеш.

— Я уже поела.

Итак, на сегодня все дела ее маленького пловучего хозяйства были окончены.

Лунный свет заливал своим сиянием землю и отражался в воде. Деревень поблизости не было, и над нежнозелеными безлюдными просторами рисовых полей, словно женщина в ожидании любимого, бодрствовала прозрачная тихая ночь.

На берегу в крохотной, под железным навесом, пароходной конторе сидел на стуле чахлый конторщик и при свете маленькой керосиновой лампы что-то подсчитывал. Ромеш хорошо видел его через открытую дверь конторы. «Как бы я был счастлив, если бы судьба назначила мне такое скромное, но зато несложное существование, — тяжело вздохнув, подумал юноша, — вести конторские книги, исполнять свою работу, терпеть брань хозяина за ошибки в счетах и поздно вечером уходить домой!»

Наконец, свет в конторе погас. Служащий запер дверь, поплотнее закутался в шарф, вероятно опасаясь ночной прохлады, и медленно двинулся в путь. Постепенно фигура его скрылась в темноте среди полей.

Ромеш не заметил, что Комола уже довольно долго стоит позади него, держась за поручни. Она надеялась, что он позовет ее вечером, но давно было покончено со всеми хозяйственными делами, а Ромеш все не приходил за ней. Тогда Комола сама потихоньку выбралась на палубу. Внезапно она пошатнулась, не в силах двинуться с места. Яркий свет луны падал прямо на лицо Ромеша, и по выражению его можно было понять, что Ромеш сейчас далеко, очень далеко отсюда, и в его мыслях нет места Комоле. Будто между погруженным в думы Ромешем и этой одинокой девушкой встала на страже ночь, с ног до головы закутанная в одеяние из лунного света и в знак молчания приложившая палец к губам.

Когда Ромеш, спрятав лицо в ладони, уронил голову на стол, Комола тихо направилась к себе в каюту. Она старалась ступать неслышно, опасаясь, как бы Ромеш не догадался, что она искала его.

В каюте было пусто и темно. Войдя туда, девушка невольно вздрогнула. Она чувствовала себя такой одинокой и покинутой, а тесная каморка темнела перед ней, словно пасть какого-то неизвестного и кровожадного чудовища. Но куда ей бежать?

Разве есть угол, где она могла бы спокойно приклонить голову и, закрыв глаза, подумать: «Я у себя дома». Заглянув в каюту, Комола отступила назад, но тут же наткнулась на зонтик Ромеша, который с шумом упал на окованный железом сундук. Вздрогнув от этого звука, Ромеш поднял голову и, встав с кресла, заметил Комолу, которая стояла у дверей своей спальни.

— Что такое, Комола? — спросил он. — Я думал, что ты давно уже спишь. Уж не страшно ли тебе? Тогда я больше не останусь здесь, а пойду спать и могу снова оставить открытой дверь в твою каюту.

— Страшно? Нет, что ты! — оскорбленно возразила Комола и, поспешно войдя в темную каюту, заперла дверь, открытую было Ромешем. Затем она бросилась на постель и натянула на голову покрывало. Никого у нее нет в целом мире! Она с мучительной ясностью ощущала свое полное одиночество, и сердце ее взбунтовалось: зачем жить, когда нет ни защиты, ни свободы?

Ночь тянулась мучительно долго. В соседней каюте уже давно уснул Ромеш. Но Комола не могла спать. Осторожно ступая, она вышла на палубу и, сжимая поручни, стала пристально смотреть на берег. Вокруг не было слышно ни звука. Месяц клонился к закату, и не различить уже было узеньких тропинок, которые бежали среди нив по обоим берегам реки. И все же Комола пристально смотрела в ту сторону. Сколько женщин, наполнив кувшины, возвращаются по этим дорожкам к себе домой! Дом! При воспоминании об этом слове ее сердце, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Хоть какой-нибудь маленький дом, где он у нее? Терялся вдали пустынный берег, простираясь от горизонта до горизонта; застыло в молчании небо. Ненужное небо, ненужная земля! Что значили эти безграничные просторы для хрупкой девушки! Ведь у нее не было даже маленького дома!

Внезапно Комола вздрогнула: она почувствовала, что недалеко от нее кто-то стоит.

— Не бойся, мать! Это я, Умеш. Уже очень поздно, почему ты не спишь?

В течение всей этой долгой мучительной ночи у нее даже не было слез, но теперь они вдруг потоком хлынули из глаз. Комола не в силах была сдержать их, и они все падали и падали крупными каплями. Она низко опустила голову и отвернулась от Умеша. Бесцельно плывет обремененное влагой облако, но стоит ему встретиться с таким же, как и оно, бесприютным ветерком, и весь его водяной груз мигом изливается. Так и Комола, услышав ласковое слово от несчастного, бездомного ребенка, не могла сдержать слез, лежавших тяжелым грузом у нее на сердце. Она пыталась что-то сказать, но рыдания сдавили ей горло.

Умеш был в отчаянии, но никак не мог придумать, чем успокоить Комолу. Наконец, после продолжительного молчания он вдруг заявил:

— Мать, от той рупии, что ты дала мне, осталось семь анн.

Запас слез у Комолы к тому времени истощился, и при этом неожиданном заявлении Умеша слабая улыбка озарила ее лицо.

— Хорошо, оставь их себе! — ласково сказала Комола. — Теперь иди поскорей спать.

Месяц исчез за деревьями. Комола вернулась в каюту и легла. На этот раз ее утомленные глаза сразу же сомкнулись. Когда утреннее солнце постучалось в дверь ее каюты, оно застало Комолу погруженной в глубокий сон.

Глава двадцать восьмая

На следующее утро Комола чувствовала легкое недомогание. Все сегодня казалось ей вялым и тусклым: и лучи солнца и поверхность реки. Даже прибрежные леса выглядели утомленными, словно путник после долгой дороги.

Когда Умеш явился помогать ей по хозяйству, она устало сказала:

— Иди отсюда, Умеш, не надоедай мне сегодня.

Но Умеш отнюдь не был расположен к меланхолии.

— Что ты, мать, — ответил он, — я пришел не надоедать тебе, а растирать горчицу.

— Уж не больна ли ты, Комола? — спросил утром Ромеш, заметив утомленный вид девушки.

Ничего не ответив, Комола ушла в кухню.

Ромеш понимал, что с каждым днем положение все усложняется и необходимо как можно быстрее принять окончательное решение. Он пришел к выводу, что когда открыто признается во всем Хемнолини, ему станет легче понять, в чем заключается его истинный долг.

И вот после долгих размышлений он сел за письмо к Хемнолини. Ромеш уже успел сочинить один вариант и разорвать его, как вдруг услышал:

— Как ваше имя, господин? — и, вздрогнув, поднял голову.

Пёред ним стоял человек преклонного возраста. У него были седые усы, и в редких волосах над лбом уже поблескивала лысина. Человек был несколько смущен тем, что отвлек внимание Ромеша от письма, которым тот, казалось, был всецело поглощен.

Затем он снова заговорил:

— Вы брахман?[28] Здравствуйте. Вас зовут Ромеш-бабу, я знаю. У нас при знакомстве полагается спрашивать имя, это простое проявление вежливости. Правда, теперь уж многим не нравится такой обычай. Если вы рассердились, отомстите мне: спросите, как меня зовут, и я назову вам свое имя, имя моего отца, и даже могу вам сообщить, как звали моего деда.

— Гнев мой не настолько велик, — рассмеялся Ромеш, — и я буду удовлетворен, узнав только ваше имя.

— Меня зовут Тройлокья Чокроборти. Но здесь, на западе, я всем известен просто как «дядя». Вы, конечно, изучали историю? Бхарата был правителем древней Индии и назывался раджой Чокроборти, так же и я, — «дядя Чокроборти» всей западной области. Вы обязательно услышите обо мне, если будете путешествовать по западу. Кстати, куда вы направляетесь?

— Еще до сих пор точно не решил, где остановимся.

— Ну, где высадиться, вы можете решать не торопясь, это при посадке нельзя мешкать.

— Я слез с поезда в Гойялондо и увидел готовый к отплытию пароход. Я понял, что, если буду медлить с решением, пароход уйдет без меня. Итак, я проявил быстроту там, где дело этого требовало.

— Испытываешь почтение к таким людям, как вы. Мы с вами прямая противоположность. Я все решу заранее, а потом уже сажусь на пароход. Это потому, что я по натуре человек очень робкий. Шутка ли? Вы решились поехать и сами не знаете куда. Вы с женой?

Ромеш замешкался, не зная, отвечать ли ему утвердительно на этот вопрос. Тогда Чокроборти сказал:

— Простите меня, ну, конечно, вы едете с женой, это я уже знаю из весьма достоверных источников. Ваша жена готовит пищу вон в той каморке. Под влиянием возросшего аппетита я забрел туда в поисках кухни. «Не пугайся, мать, — сказал я ей, — я только дядя Чокроборти западной области». Мне показалось, будто я встретил Оннопурну[29]. «Если ты, владея кухней, откажешь мне в пище, — сказал я вашей жене, — я погибну». Она чуть улыбнулась, но так ласково, что я понял: все улажено, и мне больше не о чем беспокоиться. Знаете, перед тем как отправиться в путь, я всегда выбираю по календарю благоприятный день, но такая удача, как на этот раз, еще никогда не выпадала на мою долю. Вы заняты, я не буду мешать вам и, если позволите, пойду помогать вашей супруге. Пока есть мы, зачем ей утруждать свои нежные ручки? Нет, нет, вы пишите, вам незачем вставать. Я знаю, как с ней познакомиться. — С этими словами дядя Чокроборти распрощался с Ромешем и отправился в кухню.