Читаем без скачивания Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Арина Веста

Давящий аркан страха и цепкая хватка города внезапно разжались. По бокам шоссе замелькали пригородные дачи в снежных кокошниках. Покачивание машины уносило его в другую вселенную, где лежала в зачарованном сне пустая, выглаженная снегопадом Земля. Машина плыла в пуховую тишину и сон зимнего Подмосковья, туда, где еще осмеливалась дышать чистая, нетронутая топором Природа.

Не поворачивая головы, Воронов краем глаза посмотрел на Элан. Голова ее подрагивала, бледные губы шевелились, точно она объясняла кому-то невидимому, как оказалась в этой машине и почему светловолосый парень, сидевший за рулем, все еще жив.

Он вез ее в единственное спасительное на земле место, в дружинную избу под Киржачом.

Зрячий посох

Простившись со свадьбой, Северьян наскоро оделся, выволок из сарая легкую расшиву и вывел из стойла Орешка – конька редкой игреневой масти, темно-бурого, в нарядных белых яблоках по всему крупу. Снял с гвоздя именной хомут, все еще украшенный бумажными розами и лентами, и конек сам попятился в оглобли. Северьяну осталось только дугу в гужи заложить. В люльке горой лежали рысьи и медвежьи шкуры, он еще набросил с верхом, сел на облучок и, цокнув коньку, все еще обряженному свадебными лентами, погнал в таежную глухомань.

Едва приметная строчка летней дороги вилась среди серых, подернутых снегом скал. Седые останцы, словно каменные старцы, стояли вдоль реки, свесив седые мшистые бороды и опершись на посохи, как будто ждали, что будет делать бедняк человек, соринка малая, ветром носимая между их гранитными вечными ликами. Там, где берег был пониже, свернул Северьян на речную косу и помчал по крепкому льду.

Подковы игреневого выбивали острые ледяные стрелы, и стоном стонали речные глубины, промерзшие до звонкой пустоты, до самого дна.

– Э-э-э… – протяжно дохнуло за спиной Северьяна, и громко захрустели промерзшие шкуры.

Оглянулся старатель и едва с облучка не свалился: из-под мохнатой шкуры осовело моргала незнакомая личность. Рыжеватые волосы всклокочены, черная борода на сторону свалялась, а лицо точно куры цапками выбродили, как есть анчутка беспятый или святочный черт-шуликан!

– С нами крестна сила!

Северьян перекрестился рукой с зажатым кнутовищем и только тут узнал беглого, что болтался на подворье у Кургановых. Видать, увязался за пузырянами, а потом от урядника спрятался в санях под медвежьей полостью, да и заснул.

– Ты кто будешь-то, мил человек? – спросил он ради знакомства.

Беглый молчал, постукивая зубами.

– Звать-то тебя как?

– Коба, зови меня Коба… – наконец проскрипел он.

– Недоброе имя, – осторожно заметил Северьян. – Коба – колдун по-нашему, по-кержацки.

– Тогда… Осип, – прохрипел тот и закашлял в отворот бурки. – Осип Джугашвили. – Так и познакомились.

– А как ты в Елань-то попал, Джугашвили? – через несколько поворотов русла спросил Северьян.

– Да с оказией, – неохотно ответил беглый. – Вышел приказ о всеобщей мобилизации, и повезли меня на медицинское освидетельствование в Красноярск. Доктор горло осмотрел, грудь послушал и сказал, что чахотка у меня и на севере я до весны не дотяну. Одно спасение – до Тифлиса к Рождеству добраться! Ну я и сбежал на обратном пути. Я ведь пятнадцатый раз из ссылки бегу, один раз из Соли до Питера за сутки доехал…

– Да, ты лихой варнак, тебя в неволе не удержишь, – сдержанно похвалил его Северьян. – И на чем ты в Питер-то летал, неужто на бесе?

– На водке… В ней тоже бесов до черта… Способ я один знаю, как любого ямщика уговорить. На большой станции ставил ему аршин водки, а на малой – пол-аршина.

– Хитер бобер!

– Да не я хитер, а ямщики просты, ради такой невиданной меры они меня аж до самой Москвы домчали бы.

– До Москвы тебе, Осип, далеко. Мы теперь в обратную сторону едем, ну да ладно, мне урядник тоже враг, к утру вернемся, только сиди смирно!

В ущелье между останцов быстро свечерело. Метель секла все сильнее, речная излучина потерялась в снежной мгле. Высокие крутые берега сдвинулись ближе, заслонив скудный вечерний свет. Осип вроде как отогрелся под полостью и загудел под нос что-то веселое, хохляцкое, вроде как «У соседа хата бiла…», а потом завел протяжное церковное, хотя голос у него был хороший, мягкий и звонкий, как у дьякона.

– Гляди, что это?! – Беглый первым заприметил неладное.

Зеленые и золотые огоньки стремительно летели вдоль речного русла, перемигивались и гасли, но в тени ельника и под обрывистым берегом они вспыхивали ярче, и конек вдруг захрапел и поворотил расшиву наискось, под левый берег.

Правым берегом шла волчья стая, серые тени катились по крутому склону вниз, скакали вдоль колеи и заходили с боков наперерез саням. Северьян выхватил из укладки ружье и пальнул в летящие над сугробами тени. Матерый волчище с визгом закружился в сугробе, взметывая фонтанчики снега, остальные отпрянули и рассеялись вдоль берега, но вскоре снова собрались в ядро и уверенно, резво пошли в погоню. Волки выбирали обдутые от снега места, они хорошо знали все излучины реки. За поворотом они снова догнали сани и взяли с боков в клещи.

– Вот ведь жакан-то у меня только один был! – крикнул в отчаянии Северьян и с досады слишком резко передернул вожжи.

От боли заплясал игреневый и едва не опрокинул сани.

Двое переярков оторвались от стаи и, задрав хвосты, запрыгали рядом с конем. Орешек метнулся, захрапел, забился в постромках, пробуя вырваться из дуги, – оглобля оборвалась и сшибла беглого в снег. Северьян пробовал удержать вожжи, но конь скакнул в сторону, обрывая сыромятные шлеи, и опрокинул сани.

Северьян вслед за беглым скатился в высокий сугроб-намет. Конек все еще пробовал тащить расшиву к спасительному, как ему казалось, повороту, но навстречу ему по-над сугробами уже прыгали волки. Орешек обреченно заржал и попятился, оседая крупом и мотая оскаленной мордой. Волки со всех сторон подбирались к брюху конька, нетерпеливые переярки с двух сторон впились в его холку и шею. Конек продолжал бежать, волоча на себе волков, он уходил в зимнюю тьму и метель. Вскоре до Северьяна и беглого донеслись тявканье и рык.

– Пропал игреневый! – заплакал Северьян, утирая лицо шапкой.

Три крупных поджарых волка, подбежавшие после остальных, внезапно повернули к людям. Из раскрытых пастей валил пар, лохматые загривки торчали на морозе жесткой щетиной. Беглый упал коленями в снег, весь он как-то сломался и обмяк в плечах. Северьян медленно достал из ножен охотничий клинок. Прижав уши и распрямив хвосты, волки победно шли к людям, они приближались медленно, угрюмо, без рыка и от этого как-то особенно зловеще, и тут беглый сделал такое, отчего у видавшего виды Северьяна шапка приподнялась над упруго вставшими волосами. Осип встал на четвереньки, оскалился и стал отбрасывать ногами снег. Громко рыча и мотая головой, он бросился на волков. Бурка за его плечами взлетала от резких прыжков и взметывала облака снега. Папаха качалась из стороны в сторону. Волки замерли и в следующий миг, поджав хвосты, прянули в стороны и, часто оглядываясь, потрусили к стае.

– Шапку-то возьми, волчье пугало! – Северьян нахлобучил на голову Осипа упавшую папаху.

Не дожидаясь, пока опамятует стая, Северьян и Осип побрели по льду заснеженного русла.

– Дорогу-то назад помнишь? – сквозь кашель спросил беглый.

– Как не помнить? Только я в гору пойду, мне в Елань возвращаться рано.

Беглый сел в снег и ошарашенно замотал головой:

– Нет, я назад! Хоть к уряднику в лапы, лишь бы живым добраться. – Его худое, обтянутое тонкой кожей лицо мелко тряслось, борода и усы обросли снежными иглами.

– Пропадешь один, – качнул головой Северьян, – а так, Бог милостив, через день-другой возвернемся. Вставай… вставай да топай порезвей, глядишь, и согреешься!

Задул сильный низовой ветер, и неверная колея с частыми скважинами копыт потерялась среди снежного намета и подвижных, легких, как сухой песок, сугробов. Река стала петлять, и от извива до извива идти было все тяжелей. Поначалу беглый часто садился в снег, отирая потное лицо папахой, но вскоре стал тихонько подвывать от холода.

– Что, брат, у урядника в санях теплее было? – спросил Северьян. – Вон на горе избушка темнеет… Видишь? То мое зимовье! Понатужься, христовенький, дойди…

На фоне густой ночной синевы с редкими поклевками звезд виднелись крыша и конек из двух загнутых причелин, как рожки у филина. Карабкаясь по камням, они поднялись к старательской заимке. Северьян растопил печь и помог беглому забраться на горячую лежанку, подоткнул на нем бурку и накрыл сверху лосиными шкурами. Потом достал из-под матицы узелок с пшеном, натопил в чугунке снега, запарил кашу и похлебал без аппетита.

Дрова в печном устье чадили и потрескивали, и по избушке скакали багровые всполохи. Затаив дыхание, Северьян слушал ночную тишину – вроде как почудился ему треск в сугробе? На печи неровно и жарко дышал беглый, сон его, неглубокий и чуткий, тревожил Северьяна. Оглянувшись еще раз на печь, он достал из-под грубо сколоченной столешницы березовый свиток – Данилову хартию, на ней угольным карандашом был выведен путь до Шайтан-горы.