Читаем без скачивания Это моя война - Сергей Зверев

Главной задачей майора по-прежнему оставалось перекрытие дороги. Но теперь это нужно было сделать, не завалив при этом англичан. У них конкретно сейчас один общий враг, да к тому же Батяне не было чуждо чувство профессиональной солидарности с британскими коллегами.

«Конкуренты, конечно, но все равно, жалко ребят, не зря ведь свои мундиры носят, не то что эти мародеры с автоматами. Кто им вообще оружие выдал?» Но как сделать обвал так, чтобы не задело англичан, а еще лучше накрыло маоистов? Камешек нелегкий, сдвинуть так просто не получится, попробуй рассчитай. Десантник решил рискнуть. Он подошел к валуну, оперся на него, проверяя, надежен он или нет, размял ладони, как штангист перед рывком, резко выдохнул и налег на валун.

И вот, когда последняя британская машина проехала мимо утеса, Батяня изо всех сил уперся в камень. Его натренированные мышцы напряглись и стали практически стальными, от натуги набухли вены, а в висках сильно заколотил пульс. Еще один рывок – и все, – огромный валун, словно кара божья, со страшной силой обрушился на головы передового джипа маоистов. Вслед за ним посыпались камни помельче: это тоже постарался майор. Произошла цепная реакция: катящиеся камни увлекали за собой все новые и новые, и вскоре весь переезд был полностью завален и засыпан горной породой. Под завалами остались и несколько боевиков.

«Ну, без техники это точно не разберешь. Фуры в ловушке. Здесь они не скоро смогут проехать и теперь поедут обратно в обсерваторию. Правда, есть еще один путь – через ущелье, но там дощатый навесной мост. Туда грузовикам тоже проезд заказан». Батяня был доволен выполненной работой. Он лежал ничком на носу коршуна и осторожно поглядывал вниз на реакцию сторон. Британцы, похоже, готовы были с новой силой уверовать в Бога, даровавшего им поистине чудесное спасение от пуль чумных коммунистических псов.

Маоисты по другую сторону завала были в растерянности: что же вызвало завал? Родная природа повернулась против них или же снова этот невидимый диверсант? Они недоуменно всматривались в очертания вершин. Джунг вышел из себя. Он уже всем сердцем ненавидел и обсерваторию с ее чертовым телескопом, от которого пока одни потери, и эту китаянку с ее приказами. А ведь могли бы спокойно жечь полицейские заставы во всех пяти непальских округах, творить революцию… Он со злостью смотрел на выступающий утес. Потом, словно что-то заметив, резко вскинул базуку и дал залп по верху откоса – как раз туда, где залег майор. От попадания гранаты утес пошел трещинами и начал быстро разваливаться, падая в виде огромных обломков вниз, тем самым еще больше увеличивая завал. Батяня попытался вскочить, но земля ушла из-под его ног. Схватиться было не за что, и десантник вместе с тоннами горной породы полетел вниз…

Глава 22

Вечерело. В тропиках темнеет очень быстро, поэтому монастырь начинал погружаться в сумерки. Во дворе монастырского храма собрались все те, кто живет в обители. Они пришли из своих келий для вечерней молитвы. Не было только молодого книжника, любимца настоятеля. Но все знали, что он отправился в паломничество, да еще двое монахов, служивших приезжей госпоже, остались охранять пленника. Кто он такой, этот пленник, и что делает в стенах монастыря, большинству монахов было абсолютно безразлично. Они наблюдали за событиями, будто за течением горной реки. Сама Эйерс-Котова, желая присутствовать на экзотическом для нее ритуале, стояла рядом с настоятелем.

Настоятель едва заметно нервничал. Вечерняя молитва у буддистов – это достаточно длительная церемония. В центре двора стоял большой сосуд, наполненный цветочной водой. Монахи по очереди подходили к нему и омывали себе руки, которыми будут прикасаться к святыням, и лицо, особенно возле губ, которыми они будут произносить священные мантры. Затем они проходили через колоннаду внутрь храма, проворачивая многочисленные ритуальные бронзовые барабаны, на которых были выбиты молитвы и просьбы. Каждый поворот ритуального барабана приравнивался к однократному произнесению всех этих молитв. При прикосновении барабаны слегка поскрипывали и не очень-то легко проворачивались. Подойдя ближе к золотой статуе Будды, стоящей в центре алтаря, монахи трижды кланялись, с каждым разом опускаясь все ниже и ниже, после чего садились на колени и зажигали сжатые в руках свечи из белого воска. Вскоре помещение храма заполнилось запахом благовоний, и слегка опьяненные от дурманящих ароматов монахи погружались в привычный религиозный транс, бесконечно повторяя одну и ту же мантру: «Ом мане падмекум!» – «Слава тебе, рожденный в цветке лотоса!». Они были настолько поглощены своим молением, что даже не вздрагивали, когда капельки раскаленного воска падали им на открытые ладони. Золотой Будда осматривал сапфировыми глазами своих верных слуг и как обычно умиротворяюще улыбался. Он был счастлив.

Прадип Мулми по привычке заходил в молитвенный зал последним. Он внимательно смотрел, чтобы все его подопечные старательно и благоговейно выполняли ритуалы, а к тому же контролировал – все ли монахи явились на службу. За долгие годы руководства монастырем он знал всех его обитателей не просто в лицо (к тому же одинаково бритые головы монахов трудно было отличить друг от друга в сумерках), но даже по походке и по манере обвязывать вокруг тела ткань, служащую им одеждой. Однако на этот раз, настоятель не следил со своим обычным пристрастием за выполнением обрядов. Он все время думал о своем гонце: как он идет, где остановится на ночлег, успеет ли вернуться раньше, чем под стены подступят маоисты, а это было, по мнению настоятеля, лишь вопросом времени.

Одним из последних к сосуду с цветочной водой подошел недавно вернувшийся с прогулки по лесам монах. Это был тот самый, излишне любопытствующий субъект, убивший посланника настоятеля. Взяв на себя обет собирать лекарственные травы в высокогорье, он мог каждый день с утра покидать монастырь, но к вечерней молитве обязан был вернуться. Таков был закон монастыря, нерушимый со времени его основания. Стоит отметить, что к подобного рода традициям в монастырях относились с особым трепетным благоговением. Они были столь же обязательны, как и сама статуя Будды, расположенная в центре храма. Как и любая древняя религия, буддизм базировался на традиции и табу. И в той ситуации, когда традиция предписывает, табу запрещает. Этот первородный принцип философской гармонии безотказно работал в человеческом социуме на протяжении тысячелетий.

Сегодня «любопытный» монах чувствовал себя не очень хорошо. Он медленно и тяжело, согнувшись в три погибели, подошел к настоятелю. Тот измерил его испытующим взглядом. Монах жестами принялся показывать на живот и корчить страдальческие рожи, впрочем, довольно реалистичные. Дело в том, что во время молитв монахам запрещалось разговаривать друг с другом. Но за столетия действия этого правила монахи научились его обходить, соблюдая при этом уважение к традиции и не нарушая ее. Был изобретен определенный набор знаков, при помощи которых можно было передать некоторую информацию. Хотя жесты монаха в данном случае не нуждались в переводе и были понятны даже тем, кто не знал этого языка жестов. Судя по всему, у него нестерпимо болел живот. То ли он отравился за ужином, то ли в дороге съел что-то не то. Так или иначе, с такими болями трудно было сосредоточиться на молитве.

Мулми еще раз посмотрел в глаза монаху. Не то чтобы он подозревал монаха в попытке «откосить» от молитвы – ну кто откажется от очищения кармы и получения благословения Будды Шакьямуни? Настоятель был озабочен своими, более важными, чем рези в желудке рядового монаха, делами. Он легонько махнул рукой в сторону выхода из храма и кивнул головой, мол, иди, отпускаю. Монах подобострастно поклонился и так же, как приходил, сгорбившись и кряхтя, медленно потащился в свою келью, которая находилась на втором уровне, вплотную примыкая к скале. Мулми же, с несвойственным ему обычно равнодушием провел все процедуры и пошел к статуе молиться о судьбе посланного им юноши и вверенного ему монастыря.

Если бы он только знал, что тот болеющий послушник, которого он освободил от молитвы, был ключом к его терзаниям!

Тем временем скрученный в три погибели монах-убийца добрел до дверей своей маленькой кельи. Однако он не поспешил зайти в нее, чтобы прилечь на лежанку и отдохнуть. Послушник оглянулся с опаской, словно пробирающийся ночью вор, а затем легко и без всяких признаков сковывающей движения боли выпрямился. Еще раз оглянувшись, он окончательно убедился, что все монахи еще находятся в храме, после чего ловко подпрыгнул и руками зацепился за выступ черепичной крыши. Затем, словно заправский атлет, легко подтянулся и влез на крышу.

Около самого конька крыши в стене скалы была высечена просторная комнатка. В ней сидели почтовые голуби, которые зачастую были единственным средством связи монастыря с внешним большим миром. Голуби также являлись средством обмена информации между всеми монастырями Непала. Забравшись на крышу, монах снова сгорбился и начал медленно перемещаться к голубятне. Согнулся он на этот раз отнюдь не от боли, а для того, чтобы его никто не заметил. Это была очередная перестраховка хитреца.