Читаем без скачивания Чёрный караван - Клыч Кулиев

.. Иногда я искренне раскаиваюсь, что избрал такую профессию. Мой бедный отец до самого последнего вздоха убеждал меня стать политическим деятелем. Поэтому он послал меня на юридический факультет, знакомил с видными политиками. Он-то всю жизнь был директором в крупных коммерческих компаниях. Самой заветной мечтой его было — перешагнуть порог парламента не как экскурсант или гость, а полноправным депутатом. Для этого отец даже вступил в ряды консерваторов, стал горячим поборником консервативной партии. Но одно желание еще не создает героя! Бедняга так и умер, не достигнув своей цели.

Что касается меня, я с юных лет любил приключения. Была ли хоть одна книга о путешествиях, которую я не прочитал? Мне хотелось увидеть дальние страны, плавать по морям, взбираться на вершины гор… Большинство мальчишек проходит через этот период и благополучно оканчивает школу, но во мне желание странствий оказалось особенно сильным. Я мог часами сидеть погруженный в грезы, представляя себе несуществующие миры. Моя мать до сих пор вспоминает об этой моей странности. Может быть, это и открыло мне путь в разведчики? Не знаю. Одно могу сказать определенно: свою профессию выбрал я сам.

Позднее возникло стремление выделиться из окружающей среды, совершать подвиги, прославиться. Помню, как будто это было вчера: я и мой товарищ Томас решили бежать на плоту в Южную Америку, начали даже готовиться. Но люди с более трезвым умом быстро разгадали мои замыслы и объяснили, что не каждый, кто машет веслами, может стать героем. И все же, может быть, именно это почти бессознательное стремление к героическому и благословило меня на тяжкий путь? Не знаю… Как бы то ни было, пока у меня не было повода жалеть, что я посвятил себя такой профессии. Мальчишеские мечты сбылись с избытком, я повидал множество стран. Египет, Месопотамия, Турция, Персия, Туркестан, Афганистан, Индия, Китай, Индонезия… Все сразу и не сосчитать…

Доволен я и своим продвижением по служебной лестнице. Только одно меня беспокоит. Первые годы я работал без принуждения, ревностно и охотно. Теперь же, честно говоря, заставляю себя работать. Почему? Ведь поначалу работать было труднее, чем теперь, существовали еще моральные преграды, через которые, как ни трудно, надо было перешагнуть. «Вами руководит только рассудок», — сказал мне недавно Асадулла-хан. Верно сказал… Сомнительная профессия учит сомневаться по всем, заставляет, не доверяя никому, говорить то, чего нет у тебя на душе. Это надо уметь! Разве получится хороший разведчик из человека с открытой душой, верящего в такие громкие слова, как правда, честь, совесть?

В первые годы, для того чтобы понять эту истину, подготовить себя к тяжелому пути, приходилось отдавать работе все силы. Теперь самая трудная часть пути пройдена. Появились и опыт, и положение… Бремя должно было стать легче, желание — возрасти. А получилось наоборот: невеселые мысли все чаще овладевали мною. Вдруг меня зацепит шальная пуля или свалит тяжелая болезнь — и придется вдалеке от родных мест, среди варваров, навсегда распроститься с этим неблагодарным миром?.. Ни имени не останется, ни славы. Через несколько дней забудут и тебя, и все твое рвение, скорее даже, чем какую-нибудь полуголую танцовщицу из ресторана. Когда умирают они, в газетах печатают их портреты, напоминают об их красоте, возбуждавшей публику. А ты… Твое имя не будет даже названо, ты уйдешь из мира так же безвестно, как жил. Подозрительность, осторожность, страх не отступятся от тебя даже тогда, когда ты будешь лежать в гробу…

Горькие мысли все больше овладевали мною. Но не хотелось даже отгонять их от себя. Хотелось думать, вспоминать. Не о том, что было недавно, а о далеком прошлом. Вспомнилась мать, возникли перед глазами жена и сын — Мэри, Альфред… В начале года я отослал их подальше отсюда, из Дели в Австралию. Там, в Сиднее, живет мой дядя, зажиточный фермер. Когда сидишь в его саду, на самом берегу океана, забываешь все горести и заботы этого мира, как бы рождаешься заново. Отдохнуть там сейчас хотя бы с месяц! Мэри, Альфред, мама… Они скучают там по мне, а я скитаюсь в песках, ищу своей смерти в этой дикой глуши…

Громкий смех Якуба пробудил меня от тягостных мыслен. Я осмотрелся по сторонам. По-прежнему мерно шагают верблюды, позвякивая колокольцами. Песок, песок, зной…

Заразительно захохотал и капитан. Но мне было не до смеха, головная боль стала еще сильнее, теперь голова моя прямо раскалывалась…

14

Снова дорога… Снова горы, ущелья, пустыня, пески… В долгой дороге бывают неожиданные встречи, непредвиденные происшествия. Всего не перечтешь! Но я хочу рассказать о том, что случилось между Меймене и Андхоем. Мы уже миновали большую часть района, населенного туркменами. Прошли без осложнений, без шума, неожиданно спокойно. Как я после убедился, это было не случайно. На землях каждого племени у Якуба были свои покровители. Они заранее встречали караван и, под вооруженной охраной, провожали до самой границы своих владений. Якуб, разумеется, умел щедро отблагодарить своих «покровителей», давал им мануфактуру, сахар, чай, некоторых даже снабжал оружием. Многие знали и Абдуррахмана. Только здесь я убедился, как далеко пустил он свои корни, и еще раз не мог не похвалить его — молодчина!

Итак, мы уже довольно далеко отъехали от Меймене. Шли по зыбучим, выжженным пескам. Куда ни глянешь— сожженная солнцем пустыня. Нигде ни деревца, только голый, чахлый кустарник. Хорошо, хоть в последние дни жара немного смягчилась, ветер подул с севера, предвещая приближение осени.

К полудню мы достигли селения Эрнепес-бая. Буквально возле самого селения пейзаж резко изменился: каменистая пустыня кончилась, отсюда начиналась полоса возделанных земель. Какой все же силой обладает вода! Недаром говорят на Востоке, что не земля родит урожай, а вода. Там, где есть вода, — есть и жизнь. Там, где окончилась вода, — окончилась жизнь.

Дорога разделяла селение надвое, проходя через его центр. Оно ничем не отличалось от других: те же покосившиеся лачуги, неуклюжие мазанки и шалаши… Загоны для овец, землянки для скота, тандыры для выпечки чуреков, очаги… Мы миновали десятки туркменских аулов. Ни в одном из них не видели кирпичного дома, торговой лавки или чайханы. Всюду одна и та же суровая жизнь, полная страданий, утвержденная обычаем и заветами предков, подогнанная под одну колодку, незыблемая.

Обычно, когда мы подъезжали к другим поселкам, нам навстречу с шумом и криком выбегали люди, торжественно встречали караван. Но в этом селении нас никто не встретил, не оказалось никого даже в доме Эрнепес-бая. Старуха, всем телом навалившаяся на посох, с трудом объяснила нам, что все обитатели аула собрались в лощине позади высокого бархана. Мы все равно не собирались задерживаться здесь. Время было еще раннее, за день можно было пройти немало. Поэтому, не останавливаясь, двинулись дальше.

За селением высился огромный бархан, тянувшийся с юга на север. Здесь когда-то, видимо, была крепость: с обеих сторон были уступы, в одном-двух местах даже сохранились развалины стен и старых башен.

Подъехав ближе к бархану, мы поняли: там идет какое-то празднество. На вершине бархана собралось много женщин и девушек в красных и зеленых платьях и детвора. Они сидели на корточках, тесно прижавшись друг к другу, и за чем-то наблюдали. Их внимание не привлек даже звон колокольчиков наших верблюдов.

Мы, трое всадников, въехали на гребень бархана. Огромную площадь внизу заполняли косматые папахи. Белые, черные, рыжие. Люди, стоя спиной к нам, окружили кольцом невысокий пригорок, на котором был установлен большой шатер. Вокруг шатра царила неимоверная суета, в двух-трех местах курился дымок.

Мы приказали каравану, не останавливаясь, двигаться дальше, а сами поехали к шатру. Было ясно, что мы попали на скачки: посреди скакового круга стояло много лошадей, с заплетенными хвостами, с ушами, похожими на ножницы. Кто успокаивал потного коня, кто в сторонке проводил своего тихим шагом, а кто уже был готов к забегу и, в ожидании команды, стоял у шатра.

Эрнепес-бай встретил нас радушно, повел в шатер и познакомил со старейшинами. Быстро принесли чай, разостлали скатерть с угощением. Вскоре послышался громкий голос длиннобородого, широкогрудого, крепко сложенного глашатая:

— Э-эй! На середину должны выйти лошади, которые поскачут на шесть кругов, э-эй! Приз — один верблюд, э-эй! Седло от глашатая, э-эй! Приготовьтесь быстрее, э-э-эй!

Эрнепес с гордостью объяснил, что это он жертвует верблюда в награду победителю, что в дальнем забеге до сих пор еще ничей конь не мог опередить его жеребца по кличке Йылдырым (Молния).

— Поэтому бай и выставил верблюда. Знает, что сам его и получит, — сказал один из сидящих, иронически улыбаясь.

Какой-то старик, с короткой шеей, с редкой бороденкой, уверенно проговорил: