Читаем без скачивания Пусть будет гроза - Мари Шартр

– столицу штата, а потом через Мердо, Мишен и Мартин доберемся до Пайн-Риджа. Я радовался нашему путешествию еще и потому, что оно даст мне возможность снова увидеть, пусть издалека, невероятные и головокружительные пейзажи Блэк-Хилс[7] и Бэдлендс[8]. Родители меня часто туда возили. Я все это уже видел: холмы, вершины, причудливо изъеденные временем скалы и луга повсюду, насколько хватает глаз. Когда мы путешествовали, машину всегда вел отец, но особенно отчетливо я запомнил мамины ступни. Если мы отправлялись куда-нибудь дальше чем на двадцать километров, она обязательно снимала обувь, закидывала ноги на приборную панель и шевелила стопами в ритме музыки, которая играла в машине. На одном пальце ноги у нее, как у хиппи, было серебряное кольцо. Мне нравилось делать снимки с этого ракурса. На переднем плане – ее ноги, а за ними – грандиозные пейзажи. От поездки к поездке менялся цвет лака у нее на ногтях: он был то зеленым, то желтым, то красным, то фиолетовым, то розовым, а за яркими мамиными ногтями лежали Скалистые горы – черные, цвета охры или песка, – или луга, застеленные красными, желтыми или коричневыми одеялами. Дома у нас хранятся сотни фотографий этих прекрасных краев с мамиными ногами, красивыми и живыми, на переднем плане.

Отец на каждом повороте повторял одну и то же фразу:

– Начинаешь как-то лучше понимать жизнь, когда видишь такое, правда?

Я не знал, говорит ли он только о лугах, долинах и горах или же, как и я, связывает красоту природы с мамиными ногами. Но я всегда с ним соглашался.

Это было мое первое путешествие за целый год. В памяти плыли слепящие больничные огни, оголенные дни и бесконечные ночи, все мои прерванные километры и безумный птичий гомон за окном по утрам. Дни и картинки, которые размываются, исчезают.

Я спросил у Ратсо, есть ли у него фотоаппарат, потому что я свой забыл. Он сказал, что нет. Я даже не расстроился. Вещи меняются, может, это и правильно – не пытаться их зафиксировать. Я стал думать обо всем зыбком и мимолетном, и тут он вдруг прервал мои размышления.

– Слушай, надеюсь, ты захватил что-нибудь пожрать?

– Чипсы, газировку и бутерброды. А еще смотри что – прямиком из отцовских запасов! – гордо объявил я и продемонстрировал бутылку виски, наполненную на три четверти.

Машину слегка повело вправо, но Ратсо быстро выровнял руль.

– Черт! Я тебя из машины вышвырну, если ты мне будешь такое предлагать, – рявкнул он.

Он резко нажал на тормоз, и машина остановилась прямо посреди дороги. Меня швырнуло вперед, и я выпустил бутылку из рук, она открылась, и виски выплеснулся в салон: видно, крышечка была плохо прикручена. Все это произошло за считанные секунды, я не успел среагировать. Я весь съежился и замер. Ну отлично, начало поездки просто супер. Увидев, что произошло, Ратсо бросил на меня убийственный взгляд.

– Ты только посмотри, эта дрянь теперь везде! Черт, еще толком даже отъехать не успели! Мы что, по-твоему, в каком-нибудь тупом фильме? Приедем и сразу надеремся в хлам и обдолбаемся наркотиками?

Он весь так кипел от злости, что мне захотелось стать совсем-совсем маленьким. Раньше я еще никогда не воровал у отца алкоголь. Вообще никогда ничего не воровал, но в этот раз решил, что надо показаться Ратсо крутым. Один разочек.

Ведь такое часто бывает в кино и в книгах: друзья отправляются на прогулку, и в конце все напиваются и здорово веселятся. К тому же мне нравилось слово «крутой». Меня уже целый год никто не называл крутым и никто не говорил, что провел «крутой» день в моей компании. «Мозес крутой. Мозес Лауфер Виктор Леонард – крутой чувак».

Нет, я слышал только: «Молодец, Мозес, ты здорово держался. Настоящий герой». Так чаще всего говорили врачи или медсестры. Эти слова – «здорово держался» и «настоящий герой» – как бы я хотел изрубить их в крошку и выбросить на помойку. Вырвать из словаря, уничтожить.

Пока я размышлял о словарном составе нашего языка, Ратсо все не унимался.

– По-твоему, ты сейчас где? – рассерженно орал он.

– Да не знаю. Я думал, это хорошая идея.

– А вот и нет, это паршивая идея! Я ведь тебе уже говорил: я к этому не прикасаюсь! Я – серьезный человек.

Я был расстроен и извинился.

– Но чего ты так разошелся? – вот что мне действительно было интересно.

– А ты почему задаешь так много вопросов? Я сказал – нет, значит, нет!

Я почувствовал, что он занял оборонительную позицию – как я, когда мне задают вопросы об аварии, о моей ноге или о маме. Когда от меня ждут оправданий. Я часто замечал, что объяснения похожи на оправдания. В ответ на такие расспросы хочется выхватить рапиру и защищаться.

Я решил промолчать, но в машине воняло алкоголем. От запаха даже глаза щипало.

– Черт, ну и гадость! – добавил масла в огонь Ратсо.

Казалось, его сейчас стошнит. Но ведь ему было восемнадцать, и кто мог предугадать такую его реакцию, принимая во внимание, откуда он родом? Однако было видно, что его на полном серьезе выворачивает от отвращения, хотя в Пайн-Ридже люди насчет алкоголя вообще-то далеко не ангелы.

– Придется завернуть на мойку, я так не могу, – твердо объявил он.

– Но мы ведь только выехали! – воскликнул я.

– И что? Мне плевать, – ответил он.

Я снова подумал, что наше путешествие начинается ужасно, и почувствовал, как в сердце закрадывается сожаление. Все-таки спонтанные решения – это не мое.

Мы подъезжали к Селби. На карте этот городок можно было и не заметить: положи рисинку на бумагу, и название под ней полностью исчезнет. И все равно мы долго-долго кружили по местным улочкам, пытаясь отыскать ремонтную мастерскую или автомойку. И вот, когда я уже решил, что мы заблудились, Ратсо будто по волшебству нашел автосервис. Он даже был открыт.

– Ищете запчасти? – спросил управляющий, возникший на пороге маленькой сторожки.

Он с очень странным выражением лица оглядел машину со всех сторон, а потом расхохотался и как ни в чем не бывало ушел обратно в свою будку. Типа, это нормально.

Ратсо даже отвечать ему не стал. Из гордости, ясное дело.

Он сам пошел за пылесосом, губкой и мыльной водой. Меня не оставляло удивительное ощущение, что Ратсо ведет себя так, будто он один в целом мире, а в плохие дни вообще один против всех. Мне казалось даже, что он сам не видит большой разницы между тем и этим: один во всем