Читаем без скачивания Приключения французского разведчика в годы первой мировой войны - Люсьен Лаказ

— Простите! Ради этого, ради этого! Но это очень серьезно, господин лейтенант, — возразил я ему с самым серьезным видом, — прямая связь с врагом, подумайте об этом!

— Я понимаю, но зачем вам целая рота!

Посмотрим, посмотрим! — сказал тогда майор де Жерикур, выходя из тени, — это именно я отдал приказ. Расположите всех ваших солдат вокруг площади. Не впускайте, и не выпускайте ни одного человека — будь-то гражданский или военный. Прикажите выкопать траншеи с каждой стороны отеля. Зажгите побольше фонарей, чтобы солдаты хорошо увидели то, что они делают и остерегались плохой электропроводки! Теперь будите хозяев гостиницы.

Это был потрясающий грохот. Удары кулаков и прикладов забарабанили по входной двери, откуда доносились проклятия, пока команды трудящихся начали лопатами и кирками ковырять землю, уже схваченную морозом.

Я поспешил в коридор, потом в большой зал, где выставил караул из двух солдат с винтовками с примкнутыми штыками. Затем я по очереди заходил во все комнаты, чтобы проверить, не скрывались ли там подозрительные лица, например, иностранцы. Но в доме была только семья старого хозяина гостиницы. Я заставил снова закрывать все двери и выставил часовых с приказом не разрешать никому выходить.

— У вас есть телефон в доме, — сказал я хозяину гостиницы. — Признавайтесь сразу же, так будет лучше для вас и вашей семьи.

— У меня, у меня, телефон?! Не было никогда в жизни! Клянусь головой моих детей!

— Хорошо, мы проверим!

Почему я сразу же ему ничего не сказал о звонке? Факт, что никто из нас об этом не подумал. Мы все спустились в погребок и провели там больше двух часов в поисках несуществующих электропроводов. Короче, торопливо перебрав все внутри, открыв бочки, ободрав деревянную обшивку со стен, нам пришлось в результате признать себя побежденными. Не было ничего, абсолютно ничего, ни в доме, ни в зияющих траншеях, которые его окружали. Все пришлось привести в прежнее состояние, причем в течение дня, и в следующий вечер звонок снова звучал, но его приветствовали на этот раз взрывами гомерического смеха.

Витторио пришел утром, в то время как я был у майора. — О чем же мы думали в эту ночь? Все было очень просто. Когда пономарь спускался в погребок чтобы заполнять бидоны, он закрывал свой выдвижной ящик-кассу. При этом он натягивал пружину таким образом, что она звенела каждый раз, когда кельнерша в зале открывает кассу, чтобы дать сдачу клиентам.

Придется сказать, что, начиная с этого дня, я не намеревался больше говорить о шпионах, и некоторое время майор и я вспоминали подобные случаи и не могли сдержать улыбку.

Вскоре майор направил меня к подполковнику Озерэ, который командовал полком. Он меня встретил, вставая со своей молитвенной скамеечки, где он как раз молился. (Он пользовался уважением и среди его солдат и среди населения, потому что был справедливым, и старался изо всех сил, чтобы облегчить для одних и для других тяжелую ношу войны.) Он заподозрил, что из гостиницы отправляют почтовых голубей. Я пробыл там двое суток. Это были самые обыкновенные голуби, с их весом они не могли летать далеко; но хозяин гостиницы берег их как зеницу ока и с любовью о них заботился. Тем не менее, ему пришлось ими пожертвовать по моей просьбе; это было наилучшее средство пресечь любые сплетни.

Несколько дней спустя я увидел, что на границу приехала красавица Жоржета из «Большого Оленя».

— Вот так встреча! Куда вы едете, Мадемуазель Жоржета?

— Я еду в Швейцарию, в Ц., ой, фи, какой у вас злой взгляд! У меня пропуск в порядке: вы видите, я обошлась без вас.

Я действительно как-то отказался попросить выдать такой документ для нее.

— Но я страдаю от зубной боли! Вы же не хотели бы, чтобы я потеряла зуб из-за вас, — сказала она мне.

— Мне было бы вас жаль, но почему вы не поехали бы в M…кур? Это меня затруднило бы намного меньше, чем пропустить вас в Швейцарию.

Но у нее была на этот раз бумага, выданная в штабе дивизии, и я не имел права возражать. Она возвратилась через двое суток. Я об этом рассказал доктору.

— Вопрос деликатен, — сказал он мне, — именно подполковник П. попросил пропуск, а вы знаете, что он задает тон в штабе дивизии.

— Тем не менее, ведь верно, что эта молодая дама, которую я вовсе не собираюсь в чем-то подозревать, но заметьте, ведь она действительно, много слышит и знает такого, чтобы просто так позволять ей путешествовать таким образом. И посмотрите, что мне вручили на границе не позже, чем сегодня утром.

Это была записка мэра Ц., который не понимал, что Мадемуазель Кюглер из «Большого оленя», сможет прибыть в Ц., где она остановилась в семье эльзасского происхождения, известной своими германофильскими настроениями.

— Это неприятно, дайте-ка мне эту записку…

Четыре дня спустя перед моим домиком остановилась машина из штаба дивизии. Из нее быстро вышел очень молодой подполковник, в доломане, отороченном мехом, и с шикарным видом, к которому мы не привыкли на фронте. Он вошел, не постучавшись, и заговорил со мной резким фальцетом, все время ударяя хлыстом по своим лакированным сапогам:

— Это вы переводчик?

— Да, господин полковник.

— Стало быть, именно вы позволяете себе критиковать решения генерала?

— Я вас не понимаю, господин полковник.

— Не валяйте дурака! Разрешения на передвижения в приграничной полосе и на пересечение границы выдаются нами не просто так, а вполне сознательно, вам следует это знать. Я вам покажу, я могу вас послать на фронт или в Марокко, когда захочу и как захочу.

— Я не вижу там никакого неудобства, господин полковник, но думаю, что Главный штаб…

При этих словах он побагровел и закричал:

— Плевал я на Главный штаб, поймите. Во Франции есть не только ваш Главный штаб, есть министр, правительство, вы это хорошо узнаете.

И он назвал мне фамилию влиятельного политика, которому довелось заставить говорить о себе еще до конца войны.

Но мое невозмутимое спокойствие начало его немного смущать, и именно он сам попросил объяснений.

— Ничего определенного. Но семья, у которой она гостила в Швейцарии, не пользуется хорошей репутацией.

— Это очень хорошая девушка, — категорично произнес он, и его фальцет поднялся еще из тона или два. — Нет никаких фактов, свидетельствующих против нее. Если бы она хотела разговорить офицеров, которые обхаживают ее, она воспользовалась бы другой тактикой.

— Да, она, возможно, сделала бы для французов то же, что сделала для немцев в начале войны…

— На что вы хотите намекнуть?

— Просмотрели ли вы ее альбом автографов, господин полковник?