Читаем без скачивания Старое кладбище - Марьяна Романова

– Странно так… Он же историк был, горы материалов под рукой. Ошибся где-то, выходит.

– Те, кто с миром смерти сотрудничают, должны очень крепко на ногах стоять. Спокойно относиться к жизни, быть стрессоустойчивыми, адекватными. Смерть – она же как воронка, как болото топкое – ступишь, и вот тебя уже по грудь затянуло, только и остается, что вслепую барахтаться.

Колдун, видно, волновался за меня. Не нравилось ему, с какими сияющими глазами я все эти полусказочные истории о мертвецах слушаю. Я казался ему нестабильным.

– Ты можешь сколько угодно гулять за Стиксом, но только до тех пор, пока иной мир не начнет казаться тебе более гармоничным и манящим, чем наш. Как только мысли подобные в голову лезть начали – всё, надо прекратить практику, прерваться на несколько недель. Это значит, что в воронке ты уже, затягивает тебя. Чуть-чуть упустишь сознание, и возврата для тебя нет. Поверь мне, я давно на свете живу, когда-то по молодости и глупости даже учеников брать пробовал. Видел много раз, как люди пропадают – талантливые люди, способные! Только вот нельзя забывать, что силы, с которыми мы работаем, древние и неодолимые. Можно разве что играть по их правилам, но тебе никогда не дадут навязать свои. Ты можешь воспользоваться Смертью и ее подопечными, но никогда не сможешь перехитрить ее или уклониться, если вдруг угораздило тебя пройти далеко на ее территорию.

Все это было похоже на сказку, на фантастическую повесть. Самым трудным было преодолеть завесу недоверия. Еще три года назад я был обыкновенным деревенским мальчишкой, ходил в обычную школу, чудеса просачивались в мою жизнь только со страниц сомнительных газет. Я любил истории про домовых и банника, пугался, если приходилось в сумерках идти по лесной тропинке. Однажды, на спор с мальчишками, я заночевал на старом кладбище и едва не поседел к утру – всё мерещилось, что земля шевелится, как тихое черное море. Но все-таки меня воспитывали атеистом. В деревне легко стать «темным», очень доверчивый сельский народ, сумрачные истории разного рода пользуются популярностью, передаются из уст в уста, обрастая деталями.

Денег на лекарства нет, поэтому зубы на селе заговаривают, к синякам прикладывают листья, а если кто простыл, с определенными словами втыкают большой нож в порог дома.

В деревне реальность другая, как будто бы духи, домовые, бесы и черти тоже участвуют в будничной жизни, их присутствие учитывается, о них помнят, им ставят блюдечко с молоком, их гнева боятся, их благосклонности стараются, от греха, не искать.

Моя мать однажды рассказывала, что в юности ей деревенская ведьма силу свою передать пыталась. Есть такое поверье – коли ведьма старая умирать собралась, должна она непременно силу свою передать, а вместе с ней и грехи, и одиночество, и сложный свой путь. А то не отпустят ее уйти дальше, так и будет барахтаться в междумирии, и черти душу ее рвать на кусочки станут.

И вот умирала в деревне старуха одна – одинокая, нелюдимая. Мать моя, в те годы молодая девчонка, мимо ее дома шла. Старуха девочку в окно увидела и стонать начала: подай испить водицы, подыхаю я, одна как пес. Мама пожалела соседку, в байки о ведьмах она не очень-то верила. Без опасения вошла в избу, зачерпнула ковшик холодной колодезной воды из ведра, поднесла к серым потрескавшимся губам старухи. А та ее – хвать за руку!

Старая, как распадающийся в труху древесный гриб, глаза запали глубоко, утонули в отечном, пузырящемся желтой толстой кожей лице, нос разросся и стал похож на зачерствевшую горбушку хлеба, истончившиеся губы от жажды треснули – на блеклой коже сукровица выступила. Пальцы тонкие и костлявые, но сила в них недюжинная.

– Стой, стой, девочка… – заговорила старуха ласково, успокаивая, но глаза ее желтоватые блестели зло. – Я ничего дурного тебе не сделаю. Ухожу я, вот прямо сейчас уйду, время мое настало. Волнуюсь только, на кого Трофимушку оставить. Возьми моего Трофимушку, позаботься о нем, счастье он тебе принесет.

– Кто такой Трофимушка? – ни жива ни мертва от ужаса, пробормотала мама. – Кот, что ли? Так давайте, унесу его, не пропадет.

– Вот добрая девочка! – обрадовалась старуха и даже немного ослабила хватку. – Забираешь, значит? Повтори, чтобы я спокойная ушла. Берешь моего Трофимушку? Берешь себе, да, да? – Дыхание старухи было смрадным, изо рта подвалом сырым несло, крысиным пометом и плесенью.

Мама готова была что угодно пообещать, лишь бы отпустила ее бабка мерзкая.

– Забираю, забираю, обещаю!

– Вот и славно! – Скрюченные пальцы разжались, и старуха закрыла глаза.

Всё так быстро произошло – мама и понять ничего не успела. Потерла, поморщившись, запястье – от старухиных цепких пальцев остались красные следы. «Синяки теперь будут. И угораздило же меня к ней припереться», – вздохнула мать. А потом подняла глаза на старуху, а та словно в сон глубокий погрузилась. Наклонилась к ней ниже – вроде бы и не дышит уже. Стоять так над старухой было неприятно и даже страшновато. Казалось, что она может выгнуться дугой, подбросить тело, вытянуть шею и укусить за горло, вырвать кусок плоти. Даже шея зачесалась от мыслей таких. Только собралась уйти, тут о Трофимушке вспомнила. Позвала тихонько: «Кыс-кыс». Да, старуха мерзкая была, но животное же не виновато, не пропадать же ему теперь, тем более обещание дано. У нее дома в сарае четыре кота обитало, и для пятого место найдется.

Но кот не отозвался, и мама решила позже вернуться.

Старуху похоронили, и вот на девятый день маму мою вдруг ночью кто-то за плечо потряс. Она спросонья решила, что это отец ее будит – осенью светает поздно, утро от ночи не отличишь, рассветный сон особенно сладок, а корову в пять утра доить надобно. Мать моя прилежностью не отличалась, частенько позволяла себе поспать, пока ее не принималась будить возмущенная родня. Отец мог и ковш воды на голову ей выплеснуть, не то чтобы за плечо трясти.

Она открыла глаза – у кровати никого нет. Посмотрела на будильник – половина третьего ночи. Ночь ясная, звездная, холодная. Померещилось, стало быть. Откинулась снова на подушку, поуютнее в одеяло, как в кокон, завернулась, только начала снова в сон проваливаться, как опять – за плечо трясут. Тут уж она рассердилась – разве же можно над спящим человеком так шутить?! Села в кровати, погрозила темноте кулаком:

– Не смешно, отстаньте от меня!

И вдруг ей ответил – голос чужой! Только прозвучал он как будто бы из ниоткуда, как будто в голове ее. Голос высокий и скрипучий, с присвистыванием, как будто бы у его обладателя с легкими большая беда. Дыхание на скрип креста могильного похоже.