Читаем без скачивания Генерал-адмирал. Взлет - Роман Злотников

Кто-то (по-моему, Черчилль) сказал о военном производстве в большой войне так: первый год — ничего, второй — кое-что, третий — то, что надо, четвертый — все что угодно. Я же считал, что мы должны будем закончить войну максимум за три года. Больше люди просто не выдержат. А для этого жизненно необходимо, чтобы у нас уже на первый год было «кое-что».

Следующие несколько недель прошли более или менее спокойно. Ко мне дважды захаживал Ханжонков, выцыганивший у меня на переезд своего ателье в Одессу почти двадцать тысяч рублей. В общем и целом этот проект облегчил мою мошну уже на сто тысяч. Причем это было только начало, поскольку я согласился выделить ему деньги только в том случае, если он затянет туда же, в Одессу, либо поможет организовать на месте еще четыре ателье по производству фильмов, которым я также обязался выплатить подобную сумму. Мне там не нужно было одно ателье, мне нужно было несколько…

Если уж быть до конца откровенным, Александр Алексеевич меня обул. На эту сумму ателье можно было организовать с ноля, не то что перевезти. Ну да и ладно. Мужик он увлеченный и деньги совершенно точно не прогуляет, а пустит на развитие. Даст Бог, и с идеологией что-то получится. Я в этой области был не слишком Копенгаген, но имел глубокое убеждение, что нечто подобное присутствует в нашей жизни всегда, обращаем мы на это внимание или нет. То есть если брать известный пример со стаканом, в области идеологии стакан полон всегда. Просто та часть его, которая не занята жидкостью, заполнена чем-то другим, например воздухом. И это еще полбеды, поскольку воздух безвреден. Чаще случается, что вторую половину кто-нибудь наполняет намеренно, и там оказывается не воздух, а… ядовитый газ или боевое ОВ.[19] И чем меньше мы сами наполняем стакан жидкостью, тем больше там чего-то другого. И еще — то, чем мы его наполняем, должно быть приготовлено очень аккуратно и вкусно. Иначе люди, попробовав, могут сплюнуть или вообще вылить это из стакана и запустить туда то самое боевое ОВ. Что и произошло с советской идеологией. Потому-то я решил не лезть в дебри, а оставить себе позицию простого зрителя с двумя оценками: «интересно — неинтересно». Прочим пусть занимаются те, кто считает себя компетентным в данных вопросах…

А потом секретарь доложил, что ко мне рвется управляющий палатой мер и весов, бывший профессор физики Санкт-Петербургской военно-медицинской академии и один из самых известных русских физиков Николай Егоров.

Мы с ним были довольно близко знакомы по совместной деятельности в программе еще одной благотворительной организации, которую лично я не создавал, но в работе ее активно участвовал, — Общества попечения российской науке. Мои заводы в рамках этой программы занимались поставкой в российские институты и университеты научного оборудования — от микроскопов и лабораторной посуды до ареометров, реостатов и вакуумных насосов.

— Ваше высочество! — взволнованно начал Николай Григорьевич, едва войдя в кабинет. — Я обращаюсь к вам от имени всей научной общественности! Две недели назад произошло событие чрезвычайной важности, и я прошу вас оказать помощь российской науке в немедленной организации экспедиции для изучения этого события!

В первое мгновение я слегка обалдел от такого напора, но затем благожелательно улыбнулся и указал на стул. Мне стало любопытно, что же за событие вывело господина Егорова из равновесия. Деление урана, что ль, открыли? А что, и число ученых у нас тут заметно больше, и финансирование научной работы ведется куда более щедро, чем в этом же году, но в той реальности, о которой здесь знал только я. Так что все могло быть…

— Вот! — Профессор четким движением фехтовальщика метнул мне на стол истрепанную газету.

— Что это?

— Ну как же! Семнадцатого июля в Сибири, в районе разъезда Филимоново, отмечено крайне необычное природное явление…

С минуту я слушал его с большим недоумением, а затем меня будто мешком ударило. Тунгусский метеорит! Вот черт, год, в котором он сверзился, я не знал, но то, что случилось это еще до Первой мировой войны, помнил. Так вот, похоже, это он и был. Возникает вопрос — что делать? С одной стороны, наш мир вполне себе прожил и без того, чтобы разгадать его загадку. Первая экспедиция туда вообще была отправлена, по-моему, в советское время, чуть ли не в первую пятилетку, то есть либо в конце двадцатых, либо в начале тридцатых годов. А с другой…

— Вот что, Николай Григорьевич, я вас понял. Вы правы. Не сделать попытки разгадать произошедшее мы не можем. Поэтому готовьте экспедицию.

— Я?.. — растерялся профессор.

— Ну да, а кто? Ко мне же пришли и так страстно убеждали меня вы, а не кто-то другой — вам, так сказать, и карты в руки. Тем более что на мелочи размениваться мы не станем. Экспедиция сразу будет многопрофильной. Я хочу, чтобы в нее входили физики, химики, геологи, почвоведы, географы, астрономы, энтомологи, дендрологи и так далее. Список можете продолжить. Там надо изучить всё. Полностью. Каждую веточку, букашку и камешек. Каждый след, оставленный на них этим событием.

Профессор ошалело пялился на меня. Верхом его мечтаний была обычная научная экспедиция, состоящая из него, парочки коллег помоложе, пяти-шести студентов, десятка рабочих и двух-трех десятков лошадей. С собой он планировал захватить пару приборов полегче. А тут…

— Да, вполне возможно, какие-то последствия проявятся не сразу, а спустя некоторое время — через два-три года, а может, и пять — десять лет. Так что нам надобно планировать исследования на длительный срок. — Я несколько секунд поразмыслил, а затем окончательно сразил профессора масштабом затеянного: — Кроме того, следует подумать о специальном помещении здесь, в Санкт-Петербурге, в котором будут обобщать и хранить результаты исследований. А так же, раз уж там будет околачиваться так много народу, прикинуть, какие параллельные исследования можно провести — геологические, почвоведческие, то же картографирование… Короче, жду вас через два дня с примерным планом экспедиции и с вашими соратниками, которым вы готовы поручить отдельные направления исследований.

— Но… ваше высочество… — испуганно проблеял Егоров, ошарашенный моим подходом, — я просто не успею переговорить…

Я нажал на кнопку и спустя мгновение в кабинете возник секретарь. После гибели Володи у меня сменилось несколько секретарей, но ни один полностью заменить его так и не смог. И сейчас у меня работали аж трое.

— Борис, дежурную машину в распоряжение господина Егорова. На три дня. Минимум. — Я повернулся к профессору: — Возможно, я выделю вам машину на все время подготовки экспедиции. Решим по итогам совещания через три дня… И не спорьте, — остановил я его порыв вскинутой рукой. Хотя, скорее всего, профессор собирался возразить мне отнюдь не по поводу предоставления ему машины. — Надобно действовать быстро. Я хочу, чтобы первичные образцы были собраны уже этим летом, потому как многое может быть смыто весенним паводком. Вследствие чего хотя бы часть экспедиции должна попасть на место не позднее первой недели сентября, чтобы успеть снять первичные пробы и произвести фотосъемку места происшествия. А судя по тому, что я прочитал, добираться туда придется долго. Да и с местом происшествия не все ясно. Так что надобно заложить резерв времени на поиски.

— Но… но… — Егоров все еще пребывал в шоке. — Но я не уверен, что коллеги меня поддержат. Большинство ученых считают рассказы о произошедшем не более чем вымыслом. А вы, ваше высочество… — Он удивленно покачал головой. — Вы сразу начали действовать так, будто знаете, что это действительно значимое событие…

Я чертыхнулся про себя. Вот еще и перед учеными засветился. Ну когда ж я думать-то начну?

— Николай Григорьевич, — примирительно сказал я, — давайте не будем лезть в дебри, Я уже давно размышлял над новым типом научных и исследовательских экспедиций. Назовем их комплексными. И мне нужен был некий непонятный феномен, оправдавший бы в моих глазах создание и финансирование первой такой экспедиции. Так что я, даже если мы там ничего не найдем, но просто комплексно исследуем довольно обширный край и получим опыт организации таких экспедиций, буду считать все вложения оправдавшими себя. Однако же я чую, что мы обнаружим там нечто совершенно удивительное. Вот поверьте, аж в носу свербит! — закончил я эдак простонародно, чтобы слегка сбить пафос.

Егоров покачал головой и оставил мою речь без комментариев. А после пяти минут организационных уточнений и вовсе откланялся.

Я же еще некоторое время сидел, задумчиво перекатывая карандаш, затем приказал пригласить ко мне Бурова, скорее всего уже давно ожидавшего моего приема.

Этот внезапно возникший тунгусский метеорит слегка выбил меня из колеи, поскольку все мои мысли в настоящее время занимали только две темы — максимально быстрое развитие России и подготовка ее к мировой войне. Причем именно в такой последовательности. Мне мало было просто удержаться до конца войны в выигравшей ее коалиции, мне нужно было сделать саму войну мощным инструментом технического, технологического и идеологического подъема России. Так, как это удалось в моей истории Сталину, несмотря на то что начало войны и ее первая половина были проведены им катастрофически плохо. И это при том, что к 1941-му, то есть спустя два года и полдюжины военных кампаний, проведенных вермахтом, после начала «горячей» фазы Второй мировой войны, уже можно было понять, чего ждать и к чему готовиться… Все остальное рассматривалось мною через призму того, насколько оно работало на эти две задачи. А появление профессора слегка сбило меня с этого настроя…