Читаем без скачивания Путин и оппозиция. Когда они сразятся на равных - Сергей Кара-Мурза

Трудно понять, откуда взялись нынешние представления об основаниях советской идеологии. В дипломной работе сказано: «Советская система начала свое развитие именно с глубокой теоретической работы… Надо сказать, что марксистская теория, претерпев некоторую трансформацию в контексте ленинских воззрений, обрела цельную и непротиворечивую с теоретической точки зрения форму, став при этом единым идеологическим проектом».

Но ход событий был совсем иным, этим и интересна история идеологии русской революции в ее советской ветви. Согласно Марксу, Россия должна была пройти тот же путь, что и Запад. Эту модель не приняли народники (а перед ними Бакунин), разработавшие концепцию некапиталистического развития России. Но народников разгромили марксисты, самый крутой из них был Ленин. Но в ходе революции 1905 г. он пересмотрел модель Маркса в отношении России и порвал с марксистским взглядом на крестьянство как на реакционную мелкобуржуазную силу. Это был разрыв с западным марксизмом. Мировоззренческой основой советского строя был общинный крестьянский коммунизм. М. Вебер иногда добавлял слово «архаический». Какая уж тут «марксистская теория, цельная и непротиворечивая, ставшая единым идеологическим проектом»!

В этом и заключалось главное внутреннее противоречие советской идеологии: общинный крестьянский коммунизм, соединенный посредством марксизма с идеями Просвещения. Это была очень хрупкая конструкция, но она была необходима, хотя требовала постоянных политических маневров.

Сейчас молодежь, похоже, не понимает, какой глубокий кризис идеологии был создан XX съездом КПСС. В 1956 г. эволюционная «десталинизация» сменилась радикальным разрывом с прошлым. Выход из «мобилизационного социализма» провели посредством слома его идеологической базы. Результатом была профанация советского государства, разрушение его духовной связи с народом и одновременно создание комплекса вины в тех, кто это государство строил и защищал.

В 1960-е годы вышло на арену новое поколение, уже городского «среднего класса», и влияние «шестидесятников» стало нарастать в среде интеллигенции. Развитие общества требовало обновления той мировоззренческой основы, на которой было «собрано» советское общество и легитимирован советский общественный строй. Крестьянский общинный коммунизм исчерпал свой потенциал, прежняя идеология утратила силу.

В партийной элите быстро усиливалось влияние явных и скрытых «шестидесятников», ортодоксальных марксистов. Уже в начале 1960-х годов основные идеи перестройки Горбачева, еще в сыром виде, уже обсуждались на «кухнях». Сложилось «творческое меньшинство», которое и вырабатывало доктрину перестройки. В конце 1960-х годов стал возникать альянс этого меньшинства с противниками СССР в холодной войне.

Все эти изменения сопровождались кризисами и откатами в советской идеологии, но это для нашей молодежи слишком тонкие материи, не до них сейчас. Но хоть самые критические моменты на дороге, по которой мы катимся, надо бы знать.

О нашем «национальном характере»

В широких кругах интеллигенции широко используется понятие национальный характер, которое не имеет ни эмпирических, ни логических оснований и является метафорой, не обладающей познавательной силой. Малахов так характеризует широко распространенное использование этого понятия: «Операционализация понятий и концептуальных схем, которые именно по причине их неоперационализируемости оставлены международной наукой в прошлом. К таким понятиям принадлежит „национальный характер“. Это понятие сначала подвергалось жесткой критике, а потом его просто перестали использовать как социологически бессмысленное».

Но этим «социологически бессмысленным» понятием полны выступления ученых, политиков, публицистов.

Действительно, издавна это понятие применялось очень широко — о национальном характере писали Чаадаев, Розанов, С. Булгаков, Франк, Бердяев, Карсавин и др. Были и противники — П.Н. Милюков считал это понятие ненаучным, а Л.Н. Гумилев называл мифом.

Г. Федотов писал: «Нет ничего труднее национальных характеристик. Они легко даются чужому и всегда оказываются вульгарностью для „своего“, имеющего хотя бы смутный образ глубины и сложности национальной жизни». Напротив, Н.А. Бердяев и «своим» легко давал характеристики: «Русский народ можно характеризовать как народ государственно-деспотический и анархически свободолюбивый, как народ, склонный к национализму и к национальному самомнению, и народ универсального духа, более всех способный к всечеловечности».

И.Л. Солоневич возмущался расхожими описаниями русского национального характера: «Достоевский рисует людей, каких я лично никогда в своей жизни не видал и не слыхал, чтобы кто-нибудь видал, а Зощенко рисует советский быт, какого в реальности никогда не существовало. В первые годы советско-германской войны немцы старательно переводили и издавали Зощенко: вот вам, посмотрите, какие наследники родились у лишних и босых людей». Но при этом и сам он был не прочь дать свою, «верную» формулу, например: «Настоящая реальность таинственной русской души, ее доминанта заключается в государственном инстинкте русского народа или, что почти одно и то же, в его инстинкте общежития».

Ряд советских обществоведов возражали против введения в науку понятия национальный характер. На это Ю.В. Бромлей отвечал, ссылаясь на авторитет Маркса: «Представляется важным сразу же обратить внимание на то, что основоположники марксизма рассматривали национальный (этнический) характер как реальность. Например, Ф. Энгельс… К. Маркс в одном из своих писем (1870 г.) отметил более страстный и более революционный характер ирландцев в сравнении с англичанами. Число подобных примеров можно легко умножить». Примечательно, что Ленин относился к этому понятию скептически и как-то в Коминтерне на заявление товарища «Мы знаем психологию итальянского народа» ответил: «Я лично не решился бы этого утверждать о русском народе».

Как только пытались определить национальный характер какого-либо народа, напускался туман, шли метафоры и оговорки. Д.С. Лихачев, например, отступал так: «Правильнее говорить не о национальном характере народа, а о сочетании в нем различных характеров, каждый из которых в той или иной мере национален». Тем самым он просто передвинул проблему определения на другой уровень — ведь в каждом из множества характеров народа опять надо установить, что же в нем «в той или иной мере национально» и почему.

Аргументы в пользу существования национального характера как устойчивой сущности внутренне противоречивы. Ю.В. Бромлей пишет: «Отрицание национального характера, общности психического склада у буржуазных наций, обычно сопровождается сетованиями на их неуловимость. Подобные сетования в значительной мере обусловлены трудностями, стоящими на пути выявления такого рода социально-психологических явлений». Но если явление не удается выявить, то это — весомое основание, чтобы не использовать его как научное понятие, а вовсе не довод в пользу его применения.

Пояснения Ю.В. Бромлея, на мой взгляд, лишь ослабляют его позицию. Он пишет: «На тезис о неуловимости этнического характера несомненно наложила свою печать и склонность обыденного сознания к искажению его черт… Но особенно существенна в рассматриваемой связи тенденция обыденного сознания к абсолютизации отдельных черт характера этнических общностей… Дискредитации представления о существовании психического склада у этнических общностей (национального характера) немало способствовала и гиперболизация этих свойств».

Из всех этих оговорок видно, что эмпирической базы и надежных методов для того, чтобы использовать понятие национальный характер как научный инструмент, не существует. Этот термин годится лишь как художественный образ, обретающий в разных контекстах самые разные смыслы.

Как бороться с манипуляторами

О людях, преобразованных катастрофой

Культурные кризисы со сдвигами в системе ценностей происходят в результате сильной культурной травмы. После перестройки и «бархатных революций» эта категория вошла в социологию как обозначение необходимого фактора для анализа кризисных явлений в обществе. Такая травма дестабилизирует рациональное сознание, и вся духовная сфера переходит в состояние неустойчивого равновесия, возникает «подвижность отношений и правил».

Это — точка бифуркации, в которой вся система «чаяний» некоторых общностей может быть при малом усилии сдвинута в иной коридор. Для этого всегда имеются исторические предпосылки, но не они являются причиной неожиданных изменений вектора мыслей целых народов. Рассудительные немцы не собрались бы под флагом фашизма из-за того, что кучка интеллектуалов читала Ницше, хотя это кто-то может посчитать предпосылкой. Но более правдоподобно, что точкой бифуркации стала культурная травма унижения Германии после поражения в войне и последовавший кризис.