Читаем без скачивания В жару - Нина Строгая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…– Чего же тебе хочется?
– А мне всего хочется!
– Ну-у-у-у, так планы не составляют! А чего тебе хочется больше всего и перво-наперво?
– Хочется стать своего роста!
– Нельзя, ты уже влезла в сказку – станешь своего роста, а вдруг сказка лопнет?
– Ну, хорошо, пусть я буду такая, какая нужно, а то то ключик не достанешь, то ногу в трубу, руку в окно. Хватит неожиданностей!
– Вот это уже план, хотя и неосуществимый.
– А второй мой план – хочу в тот чудесный садик! Это план?
– Да.
– Осуществимый?
– Да.
– Ну, я пошла по плану.
– Иди, детка, иди-и-и….
Но сегодня, к ужасу Ивана, все было совершенно по-другому. Это он теперь был без меры очарован, он трясся и таял в руках любовника, как раньше таяли в его объятиях Оли, и – как и было обещано – выл, скулил, рыдал, но не от того, от чего предполагал и чего, честно признаваясь себе, в первый миг испугался, когда смело сказал «хорошо буду, если хочешь», – а потому, что испытал такие новые, невыносимые, острые ощущения, когда его друг не быстро, не резко, но так уверенно и так неожиданно, невероятно и бесконечно – дико так – до черта приятно и нежно входил… забирал, подчинял. Управлял им, таким неуклюжим, таким нерешительным, слабым, растерянным – молодым таким – таким им смущенным, со всеми глупыми и лишними теперь его инстинктами…
…И сейчас Ивану почему-то как никогда хотелось чувствовать и знать – и знать наверняка, – что он удовлетворяет друга так же, как тот удовлетворяет его. И ему непременно, просто необходимо было видеть ответную реакцию, такую, какой он представлял ее себе всегда, такую, какую неоднократно наблюдал у женщин. И то, что во время их близости Коля запретил смотреть на себя, и то, что кроме вылетавших время от времени из уст его каких-то французских фраз – грубостей и неприличностей, тут же решил Иван, он ничем более не проявлял своего отношения, да к тому же так и не кончил, переполняло Ивана чувством того самого неверного, того самого не того стыда и даже вины – такой же неправильной, такой же не той… И вины этой нисколько не смягчало, а наоборот, только усиливало ее теперь то, что ситуация, в которую без принуждения, по добру, по собственному желанию, по своей же воле попал Иван, отнюдь не была ему знакомой, и это был первый подобный опыт в его жизни…
Если даже есть талант, чтобы не нарушить, не расстроить, чтобы не разрушить, а построить, чтобы увеличиться, удвоить и утроить, нужен очень точный план. Мы не точный план брани-и-им, и он ползет по швам, там-тирам…
…Иван понимал, что увлечен мужчиной, но ни на секунду не связывал происходящее с ним с чем-то ненормальным, извращенным, безнравственным, с чем-то особенным, чем-то «не таким» или наоборот «таким», поскольку думал – нет! – был уверен в том, что влюбился – по-настоящему, неосмотрительно, честно, неистово… бесстыже и безоглядно, совершенно, короче, опасно.
И все еще не находил, никак не находил повода «оправдаться», а вместе с тем возможности приобрести достоинство себе и цену: «И так-то я в его глазах Иванушка-Дурачок – недоумок, бля, и распиздяй. И зачем про институт сказал, ебанашка, – думал Иван. – Так еще… бля-я-я… Господи! Ведь сам же напросился! Вызов, бля, бросил! Как кукла тряпичная какая-то – мумия, истукан!.. Не умею же! Ничего, блядь! Нихуя, блядь, не могу!.. Глупо-то как. Как же все глупо. До черта, бля, до черта, м-м-м-м-м-м…», – и боялся… боялся того, что вот так вот, опозорившись кругом перед Колей, никогда уже не сможет заслужить его любви. И неизживаемый, существующий с самого начала их с Колей отношений комплекс разрастался в нем до неимоверных пределов. «Что же делать-то? Исправить все как теперь?» – причитал Иван и дрожал, дрожал от ощущения безысходности, бессилия и боли…
– Эхе-хе гриб, грибочек, и какой симпатичный! А на нем сидит гусеница, синяя, ого-го! А что это вы делаете, синяя гусеница?
– Сижу, курю… Постой, а почему, собственно? Ты кто такая?
– Не знаю, сударыня, то есть знаю, кто я была утром, но с тех пор…
– Ты в своем уме?
– Не знаю, может быть, в Мэри-Эннином…
– Не понимаю…
– А я и сама не понимаю – столько превращений! Кто хочешь, собьется!
Вынырнувиз-под одеяла – глотнуть немного воздуха, – Иван с отвращением взглянул на экран – финальная сцена, в которой главный герой взял со стола электрический нож и принял решение, и вот-вот наступала уже жуткая развязка, вынудила почувствовавшего подступающую к горлу тошноту Ивана спрятаться обратно.
– Это просто ты путаная девочка…
Время, казалось, замерло, застыло, но в какой-то момент совершенно уже занедуживший, совершенно расклеившийся уже Иван услышал, как открылась входная дверь, а через минуту в комнате появился Николай.
– Ну что? Крючит тебя? – он зажег притаившийся в углу торшер.
– Угу, – пытаясь выдавить из себя улыбку, ответил Иван.
– Еще бы. Ого! – Николай прижал ладонь ко лбу Ивана. – Температурка у тебя, дружочек, высокая. – Болит?
– Угу, – озноб пробивал Ивана насквозь, и при этом ему казалось, что множество натянутых внутри него струн начинают лопаться, рваться одна за одной.
– Где болит?
– Везде… – еле слышно ответил Иван.
– Хочешь еще? Будешь терпеть? – выражение лица Николая снова сделалось суровым. Он присел рядом с Иваном на диван, и, чуть склонившись, приподнял его голову.
– Да, – прошептал Иван.
– Какой же ты…
– Пор-ро-сенок…
– Красивый, блядь!.. Нет, ты уж смотри. Смотри на меня, я сказал! – Николай потянул Ивана за волосы. – Нравится тебе? Все еще нравится тебе, когда вот так тебя распинают?
– Да.
– Любишь меня? – еще сильнее натягивая волосы Ивана, прошипел Николай.
– Люблю.
Николай отпустил Ивана и поднялся.
– Что будешь есть? – лицо его вновь приняло обычное свое внимательное, чуть надменное выражение. – Мясо будешь? Стейк поджарить? Яичницу?
– Угу, – кивнул Иван в ответ, хотя сомневался в том, что сможет проглотить хотя бы кусочек.
– Шампанское? Водку? Коньяк? Вино? – шутливо продолжал Николай.
Иван отрицательно мотнул головой.
– Такое? – Николай вытащил из кармана пиджака продолговатую цветную упаковку.
– Да… Хорошее, – стуча зубами, ответил Иван.
– Уколешься или уколоть?
– Уколюсь… нет, уколи, пожалуйста, – снова вымученно улыбнулся Иван, сотрясаясь всем телом.
– Руки вымою, подожди…
– Да замолчишь ты, поросенок?!
– Осторожно, вы попадете в ребеночка!
– А я в него и мечу! Недолет! Перелет!
– Хряу-у-у-у!
– Осторожно. Ой, бедный носик, тебя засыпали перцем, закидали кастрюлями, перченый ты мой мальчик.
– Да, кстати, герцогиня, королева прислала вам приглашение на вечерний крокей.
– Где оно?
– Вот.
– Держи!
– Хряу-у-у-у!
– Ой, да разве можно так кидать ребеночка?!
– Этого? Можно!
– Побегу переодеваться. Где моя форма?!
– А ну-ка я ей вслед!.. Ух, опять мимо! Это все перец, э-э-э так глаза и ест. А ну, все вон отсюда! Воо-он!
– Какие все грубияны! Пошли, мой маленький.
– Хрю, хрю, хряу!
– Ой, да чего ж ты так брыкаешься – растопырился, как морская звезда! Надо взять его с собой – через денек-другой они его здесь прикончат!
– Хря, хря, хряу-у-у-у!
– Выражай свои мысли как-нибудь по-другому.
– Хряу-у-у!
– Ну-ка, ну-ка, дай-ка я вгляжусь в твое лицо… Батюшки! Да он стал поросенком, – довоспитывались!.. Ну-ка, становись на ножки, беги… А как поросенок он очень даже мил…[51]
Через несколько минут Николай вернулся с большим, наполненным розоватой жидкостью, шприцем и ватным, смоченным водкой диском в руках.
– Там иголка… длинная очень… – стуча зубами, объяснял Иван, – но ее нужно глубоко вводить…
– С размаху или плавненько? – хищно улыбнулся Николай, откидывая край одеяла и оголяя трясущееся бедро.
– Коля… – простонал Иван, прикрывая ладонью глаза – ему казалось, что от нервного перенапряжения и боли он сейчас же потеряет сознание, – не могу больше… не могу… с-с-с-с-с-с, м-м-м-м-м-м…
– А ты как думал, будет? – как обычно, строго, но совершенно не ласково спросил Николай, медленно вводя лекарство. – Так себя поломать, изувечить. Это тебе не в машине расплющиться и не с лошадки брякнуться. Дурак, – сердился он.