Читаем без скачивания Преданная демократия. СССР и неформалы (1986-1989 г.г.) - Александр Шубин

ДВА ПОКОЛЕНИЯ

БЛАГОДАРЯ ЗНАКОМСТВУ с «ксишниками» участники студенческой группы получили и новые контакты в оппозиционной и научной среде, и новую «крышу». 12 мая Клуб социальных инициатив стал коллективным членом Советской социологической ассоциации. Федералисты начали переговоры о вхождении в клуб на правах коллективного членства. Опасаясь оказаться в подчинении клуба (фобия зависимости характерна для неформалов вообще), историки добились очень широкой автономии, но, как оказалось, автономия не мешала использовать юных и неопытных неофитов во внутриксишной борьбе.

Лидеры клуба вскоре стали демонстрировать свое молодое пополнение общественности. Они приглашали «общинников» на встречи с разнообразной либеральной партийной и интеллигентской публикой.

Вспоминает В. Гурболиков: «Впечатление от этих совместных встреч осталось неприятное из-за Малютина. Мы хотели поделиться информацией и идеями. Но вот вставал Малютин и начинал разъяснять: „Вот, вы видите перед собой неформала. Что же это такое?“ И начинал нас анализировать с видом профессора. Время его анализа превышало то, что было необходимо нам, чтобы самим о себе рассказать. Возникала какая-то абсурдная ситуация, похожая на советские книжки, из которых мы черпали первые представления о различных неправильных идеях. Там приходилось читать между строк об интересных нам людях. Но здесь о нас, сидящих здесь же, слушатели должны были судить между слов малютинского анализа, весьма подчас далекого от того, что мы говорили на самом деле. Это изумляло. Постепенно мы стали стремиться к тому, чтобы встречаться с людьми без старших товарищей».

Весной 1987 года в Клубе социальных инициатив подспудно стало нарастать противоречие между плюралистическим подходом Г. Пельмана (клуб должен объединять максимально широкий круг социальных инициатив) и стремлением Б. Кагарлицкого сделать клуб более монолитной (в идейно-политическом плане) организацией. Первым шагом в этом направлении стало исключение из него консерватора С. Скворцова. Позднее Скворцов и «общинники» примирились на атикапиталистической платформе ив 1988 году даже провели совместный митинг.

Вспоминает Б. Кагарлицкий: «В силу консолидированности „Общины“ она стала важным организационным инструментом. Если уж с „Общиной“ договорился – она продавит. А с остальными нужно было договариваться со всеми отдельно внутри каждой группы. Мы объяснили „общинникам“, что Скворцов – противник перестройки. Скворцов в своих прогнозах был, как я сейчас понимаю, прав, ждал реставрации капитализма в самых отвратительных формах и надеялся бороться с этим, хотя бы и с помощью социалистической общественности. Он казался очень странным, так как поддерживал перестройку, чтобы потом с ней бороться. Как человек аппаратного склада, он стал делать из клуба „мини-КПСС“. Был запущен механизм внутренней борьбы. „Община“ „проголосовала как надо“.

Правда, лидеры «Общины» не были вольны в своих решениях и не могли так же свободно маневрировать в «ксишных» интригах, как остальные участники игры.

Вспоминает Г. Ракитская: «Как-то раз мы вырабатывали очередное политическое решение. Дошло до голосования. И тут Исаев и Шубин говорят: „А мы не можем голосовать“. – „Почему?“. – „Потому что мы должны согласовать решение с „Общиной“. У нас императивный мандат“. Пришлось отложить решение»[63].

Оборотной стороной организационной силы в условиях неформальной демократии была зависимость от группы. Впрочем, лидеры быстро научились толковать мнение группы в соответствии со структурой момента, убеждать в правоте своих решений большинство ее членов (вызывая растущее недовольство менее «оппортунистичного» и более догматичного меньшинства) и ссылаться на императивный мандат тогда, когда нужно было «замылить» ненужное решение.

Близость взглядов, обнаружившаяся между «общинниками» и Б. Кагарлицким по социальным вопросам, привела к тому, что этот левосоциалистический теоретик в марте – июне превратился в гуру молодых историков.

Вспоминает Б. Кагарлицкий: «Ведь есть очень серьезная проблема левого движения в нашей стране, которая остро стоит и сейчас. Со сталинских времен все время возникают какие-то группы и каждый раз начинают сначала. Нет преемственности. Они тратят время на то, что повторяют ошибки друг друга. Малютин как-то сказал: ваша группа „молодых социалистов“ может стать первой, которая имеет шанс передать свой опыт напрямую кому-то дальше, создать преемственность. И меня это очень вдохновляло».

«Кагарлицкий, при всех наших с ним последующих разводах, занимает в нашей идейной эволюции большое место. У нас к этому времени уже была своя партийная школа, построенная на том, что мы обменивались всей доступной информацией. Собирались мы в небольшом домике в Неопалимовском переулке, в ДЭЗе. Читали своего рода доклады. К этому времени мы друг другу все что можно уже пересказали, и читали уже примерно одно и то же. И Кагарлицкий с его познаниями оказался как нельзя более кстати». Если прежде круг чтения федералистов ограничивался литературой, которую можно было получить в библиотеке (включая литературу первой трети XX века из спецхрана), то Б. Кагарлицкий приобщил историков к нелегальному тамиздату и самиздату. От него «подпольщики» узнали о событиях в Новочеркасске в 1962 году, он познакомил их с текстами Я. Корнай (в переводе с английского имя этого автора звучало как «Я. Корней»), выводы которого затем использовались «общинниками» при критике нерыночных экономических моделей. Эта информация уже не смогла существенно повлиять на конструктивные программные разработки федералистов, но заметно усилила их антикоммунистическую направленность.

Историки, в свою очередь, пытались привить Кагарлицкому интерес к народнической и анархической идеологии. Федералисты спорили с Кагарлицким по вопросам истории России XX века, поскольку в этих вопросах считали себя профессионалами. Они не соглашались с троцкистской точкой зрения о том, что бюрократическая диктатура в СССР возникла в 20-е годы, полагая, что большевистская диктатура также являлась бюрократической и принципиально не отличается от сталинской. События 20-х – 30-х годов федералисты в отличие от Кагарлицкого оценивали не как победу бюрократии, а как победу одной фракции бюрократии над другими. Не соглашались историки и с идеей о мелкобуржуазных корнях тоталитаризма. Сам термин «мелкая буржуазия» их уже не устраивал, поскольку крестьянство («мелкая буржуазия») качественно отличалось от буржуазии. Историки отрицали и благотворность коммунистической модернизации.

Через Клуб социальных инициатив молодые историки вышли также на своего старшего коллегу С. Харламова, бывшего преподавателя истории КПСС, потерявшего работу из-за интереса к ее «белым пятнам». Он за несколько лекций познакомил своих новых знакомых с подробностями истории КПСС, к которым большая наука смогла что-то добавить только после 1991 года.

Постепенно между общинниками и группой Кагарлицкого усилились идейные противоречия. «Общинники» отрицали парламентскую форму демократии и считали взгляды Кагарлицкого слишком близкими правой социал-демократии. Однако дело было не только в идейных разногласиях. Но тесное деловое сотрудничество (при нарастающем соперничестве) продолжалось еще год.

Вспоминает Б. Кагарлицкий: «Оказалось, что „Община“ является куда более плотным образованием, чем полагается в соответствии с ее собственной идеологией. Есть Исаев и Шубин со своими очень сложными отношениями, в которых я, несмотря на все попытки, так и не смог разобраться. Мне тогда было легче общаться с Исаевым, потому что Шубин был жестче в идеологическом смысле. Они жестко контролируют группу с очень сильным командным духом, интенсивной внутренней жизнью – не пробьешься. Черная дыра – затягивает информацию, а назад – ничего. Клуб социальных инициатив был очень разношерстным, а „Община“ – очень консолидированным ядром. Казалось, что ребята хотят доминировать, потому что они лучше организованы. Я тогда считал, что человек с большим опытом должен играть более важную роль, что „общинники“, естественно, не признавали. И конфликт в этом отношении был совершенно неизбежен».

Между тем политический горизонт стремительно расширялся. В мае – июне историки познакомились с другими людьми, имевшими диссидентское прошлое и доступ к нелегальной литературе: В. Корсетовым, С. Харламовым, П. Кудюкиным, В. Прибыловским и другими. Знакомство с Кудюкиным было связано с трагикомическими отношениями в среде прежней генерации левых.

Вспоминает А. Исаев: «На одном из заседаний клуба мы застали разговор о том, что делать, если придут Фадин и Кудюкин. При этом было ясно, что ветераны говорят о чем-то им вполне понятном, но для нас неведомом. Кагарлицкий говорил, что он „категорически против сотрудничества по одной простой причине: эти люди сыграли роль бесов во время процесса социалистов“. И рассказал свою версию „дела молодых социалистов“, о котором мы тогда вообще ничего не знали. Я еще тогда подумал, какие действительно страшные люди эти Фадин и Кудюкин. По окончании заседания мы спустились в летнее кафе, где совершенно спокойно и довольно громко обсуждали эту диссидентскую тему, и на нас косились некоторые посетители. Ты тогда еще вспомнил книжку „Крах операции „Полония“, изобличавшую польских коскоровцев. Советский автор возмущался, что польские диссиденты спокойно обсуждали свою тактику в кафе еще до начала массового движения „Солидарности“. Из этого либерализма властей книжка и выводила последующий успех „Солидарности“. Нам такая аналогия нравилась. Мы тоже надеялись, что в СССР начнется массовое движение против КПСС. Пока мы хихикали по этому поводу, появился бородатый человек в очках, который очень грозно сказал: „Хочу представиться. Я – Кудюкин“. Он сказал это с таким выражением, как будто произнес: „Я – Фантомас“. Я чуть не провалился под стол от смеха. А Малютин спокойно говорит ему: „Садись, Паша“. После чего состоялся какой-то нелицеприятный разговор между ним и Кагарлицким. Так мы впервые увидели, что кроме нашего КОС-КОРа есть еще много других КОС-КОРов“.