Читаем без скачивания Преподобный Феодор Студит. Книга 3. Письма. Творения гимнографические. Эпиграммы. Слова - Феодор Студит

О сумасбродство! Ведь не сообразил он, позорный столб, что если прообразы чего-то явно обладают соответствующим характером[2073], ясно, что и их образы[2074]; а то, что противоположно друг другу, всегда вносит и противоположное друг другу соотношение. Ибо инаковость одного по отношению к другому, то есть идола и иконы, как и Христа и Велиара (2 Кор. 6:15), познается из того и другого: ведь идолом называется собственно то, что искажает само подобие первообраза, иконой же – вполне сообразное ему [по подобию][2075]. Ничего из этого не пожелал уяснить этот проклятый и звероименный [Лев], но, так сказать, беснуясь и безумствуя против Христа и Его пречистого образа, он нашел неких мужей поистине растленного ума, во всем согласных с его нечистыми желаниями, и с их помощью задумал разбранить наше таинство благочестия. Но не сдюжил: хотя и очень сильно метал он стрелы, однако, натолкнувшись на сильных поборников Церкви, был отражен.

Ведь когда собрал он в одном из священных дворцов сонм священников и наших отцов, которых со всех сторон обступили воины, он сам воссел посередине с важным и напыщенным видом, осуждая окружавших великого иерарха[2076] за то, что они ошибочно пошли на восстановление чтимых изображений. Затем, увидев впоследствии, что они мечом Духа (ср. Еф. 6:17) по-всякому рассекают напополам речи его болтунов и пораженный дерзновением не столько [Col. 881] других, сколько героя и великого отца Феодора, он, взбешенный этим, вдруг с великим гневом выгнал всех из дворца и предписал как можно быстрее отправить каждого в ссылку[2077].

Так соименный победе архиерей[2078] оказался в ссылке[2079]. Были сосланы и все те, кто подобающе почитал изображение Христа. Но, опуская многое, скажу, что прежде всех оказалась сосланной сия общая для всех сияющая и подаренная Богом услада Церкви[2080] вместе с учеником и отважным поборником и исповедником, отцом Николаем. Ибо пока что наше слово едва коснулось его, в бессилии жалко протягивая руки; но даже если предмет [этой речи] не ограничивается им одним и в его истории приводятся подвиги обоих учителей, пусть никто на нас за это не негодует. Ведь мы вознамерились украсить дела его не правдоподобными выдумками, но лишь истиной. В конце концов благодаря отцу Феодору мы сотворим ему еще большую похвалу, даже если повествование это окажется в силу безыскусности своей негодным, лишь мимоходом и вскользь касаясь его деяний. Ведь он, перенося на чужбине развязанную нечестивцами необъявленную войну [против] отважного [Феодора], постоянно прислуживал этому отцу, стойко перенося телесные лишения, и во всем признавался им хорошим советником и умелым защитником. Но об этом пусть расскажет преславный отец Феодор, сплетший ему посредством своих писем богатый венец добродетели. Мы же сейчас вновь вернемся к нашему замыслу.

После того как проклятый властитель произнес приговор над этими невиновными и блаженными мужами и отправил их в ссылку в некую крепость [Col. 884] близ Аполлониадского озера, называемую Метопа[2081], провели они оба целый год в заточении, в то время как молва о них распространялась повсюду, а многие другие ученики тайно получали к ним доступ и почти все приобщались к ревности о православной вере. Неведомо каким способом узнав об этом, новый амаликитянин[2082], недостойный порфиры царь, тут же отправляет за ними и переводит их в другую крепость под названием Вонита, в феме Анатоликон, приказав, чтобы никто вообще не виделся с ними и не вступал в разговоры о вере.

Чтобы не показалось, что мы уходим за пределы должного, растягивая повествование, расскажем о силе злобной бури, как бы рассекая кормой множество волн. Ибо когда великий Феодор не только ближних, но и дальних уводил прочь от нечестивой ереси, увлекая их своими письмами на стезю благочестия, попало в руки того, кто душою подобен льву[2083], одно из них, особо и с самого начала описывающее для исповедников Христа поклонение святым иконам, а также поносящее злобное и новоявленное безумие его догмата. Воспылав гневом и сообразно имени зарычав, как кровожадный лев, посылает он со всей поспешностью исполнителя наказания. Тот, явившись с кичливостью, выводит преподобных из места их заключения и преступно, оказавшись сам преступнее преступного царя и пылая гневом, подвергает великого Николая в присутствии отца Феодора сотне ударов бичом, а потом, наказав в свою очередь тем же и самого Феодора, помещает обоих блаженных в тюрьму почти бездыханными, а затем, заперев двери, уходит, приказав обречь их на голодную смерть.

Кто же вознесется на высоту таких подвигов, описывая насилие над святыми? Кто опишет козни со стороны подлых тюремщиков, зверское безумие, стеснение от нужды? Ведь ни почтенная старость не считалась нечестивцами поводом для милости, ни целомудрие молодости: из ненависти проклятые, подобно псам лая денно и нощно, [Col. 885] лишали их, издеваясь, даже самой необходимой пищи каждый второй или четвертый день, а бывало, что и всю неделю, бросая лишь малый кусок хлеба и не давая им даже простой воды. Невозможно описать словами это несказанное насилие! Но разве ослабели они хоть на самую малость в догматах из-за такого напора, разве утратили из-за страданий свободу речей? Ничуть! Взгляни на проявившееся в этом мужество и на возросшую силу проповеди.

Еще не прошли рубцы от ран на этих телах, как предстал перед ними кичливо еще один скверный посланник, в нечестии превосходивший царя, и принес с собой [некую] книгу. Сняв засовы темницы, вывел он богоносных мужей с безобразными криками и стал показывать послание, якобы написанное ими против царя, которое держал в руках. И стал принуждать их признаться, когда было оно отправлено, как и кем.

И вот взгляни на новую борьбу и страдание доблестных мужей! Ведь когда признались они, что составили это письмо и отправили, а также сказали, зачем это сделали, мерзкий посланник в исступлении приказывает немедленно раздеть крепкий алмаз Церкви, великого среди первых Николая. Одни его люди подняли Николая за обе руки, а другие стали безжалостно истязать его бичами. Потекла на землю кровь мученика, а мерзкий посланник долгое время наблюдал за нещадно избиваемым и, озверев в душе своей, приказал, окаянный, оставить его лежать на холоде голым и окровавленным, без покрова, чтобы он умер: была зимняя пора, третий день наступившего месяца [февраля][2084], когда приключилось это со святыми.

И немедленно, пылая гневом, переходит он к столпу благочестия Феодору, подвергнув его также долгому бичеванию. Потом, обратившись к великому Николаю, он стал метать в него словесные иглы речей под зимним снегопадом, стараясь отвратить от любви к отцу. Но он отринул предложения мучителя.

А тот подобно аспиду, неся на губах разгоряченный яд гнева, приказывает вновь бить его плетками по предплечьям и плечам. Более того, привязав веревки [Col. 888] с обеих сторон к рукам его, этот плотоядный пес пытал его, растягивая в течение многих часов. Затем, примешивая к угрозам лесть, этот негодяй старался убедить их отречься от веры. Но подобно тому как, ударившись о скалу, рассыпаются еной морские волны, так отчаялся и мучитель: заперев его вместе с отцом Феодором в темнице и закрыв дверь, он, пристыженный, в конце концов удалился. Из-за этого избиения плечи мученика Николая горели как головни. Из-за ударов бича и растянутых веревками жил, насильно вывернутых внутрь из их естественного положения, лежал он подобно грузу неподъемному – жалкое зрелище для взора! – приняв положение в форме креста. Так и остался бы он в таком положении, если бы стражи не переменили немного свое зверское настроение, против ожидания осознав, что истязание было сверх меры, и не давали бы постоянно прохладную воду и необходимый жир, который часто просил отец Феодор. Он с молитвой проводил по нему слегка губкой, помазывая каждую рану в отдельности, и через несколько дней излечил невыносимую боль в руках [Николая и] обрел своего ученика совершенно здоровым. Но, конечно же, и сам великий Николай оказывал отцу такие же услуги, умело обрезая омертвевшие от пыток ткани, подобно лоскутам свисавшие на его плоти, и также всячески заботясь о нем.

Нелегко рассказать, сколькие и какие страдания вынесли они за эти три года в тесном и мрачном заключении. Ибо кто бы смог подробно описать возникшую у них из-за пыток поистине страшную и неизлечимую опухоль? Ведь боролись они не только против беззаконного царя и нечестивых вельмож, но и против самого закона природы, сражаясь с голодом и жаждой, холодом и наготой.

Когда же прошло немного времени, снова кровавый властитель переводит их оттуда в митрополию Смирны[2085]; поочередно сменялись у них заточение и плети, а ноги их заковывались в колодки.

Еще двадцать месяцев [Col. 889] провели они в этой тюрьме, в огне мучений как бы поставив добродетель превыше страданий тела и таким образом показав, что презирают и саму смерть. Тогда Тот, Кто справедливо напрягает лук гнева (ср. Пс. 7:12) и устраняет супротивных, Кто, по слову пророка, не оставит жезл нечестивых глумящимся над жребием праведных (Пс. 124:3), вспомнил о стенаниях скованных и о львоименном звере, пожравшем сего Иакова. Потому благоусмотрел Он, чтобы в тех самых местах, где осквернил он вочеловечение Еммануила, испустил он дух так, как и подумать не мог[2086]. И явно сбылось реченное о нем Соломоном: ибо глупый сложил свои руки, съел плоть свою (Еккл. 4:5). Согласное этому возвестила и священная труба Исаии: Как одежды, покрытые кровью, не станут чистыми, так и ты не станешь чист, ибо ты разорил землю мою и народ мой убил (ср. Ис. 14:20). Итак, когда царь жалко пал страшной смертью во храме Божьем, взошло на востоке не солнце, но утренний свет для освещения дня, так сказать, звезда утренняя в безлунную ночь, оказавшаяся для верующих и днем, и не днем. Экскувит Михаил[2087], захвативший скипетр ромеев, хотя и считался сильнейшим образом проникнутым закваской ереси, однако избавил исповедников Христовых от невыносимых наказаний предыдущего царствования, во всем проявляя к ним благожелательность. И можно было видеть сонм измученных различными скорбями и претерпевших бедствие продолжительного заключения, но всё же украшенных победами, духовно скачущих от радости при встрече друг с другом, словно спущенные с привязи телята.