Читаем без скачивания Отныне и вовек - Джеймс Джонс

Глава 57

Карен Хомс стояла у перил на прогулочной палубе, глядела на тающий вдали берег и думала, как грустно расставаться с этим прекрасным краем.

Она стояла здесь давно. Бросали конфетти, и флотский оркестр играл «Алоха Оэ», потом убрали трап с яркими разноцветными флажками, шумная толпа пассажиров хлынула к перилам помахать провожающим. Потом остался позади Форт-Армстронг, пароход проплыл мимо острова Сэнд и, огибая гряду рифов, взял курс в открытое море; взволнованные, суетящиеся пассажиры начали разбредаться по каютам, а Карен все еще стояла здесь.

Говорили, в древности на Гавайях существовало поверье, что, если снять с себя гирлянду цветов и бросить ее за борт, когда проплываешь мимо мыса Дайамонд, гирлянда предскажет, вернешься ты сюда когда-нибудь или нет. Поэт Дан Блендинг в свое время выжал из этой легенды несколько стихотворений, и они выжали из читателей немало слез; Карен была уверена, что не вернется сюда, но все же решила на всякий случай проверить легенду.

На ней было целых семь гирлянд. Самую нижнюю, из бумажных черно-красных цветов, преподнесли от полка — такие гирлянды дарили всем возвращающимся домой скофилдским краткосрочникам, — поверх нее было надето еще шесть гирлянд, причем каждая следующая была дороже предыдущей: гирлянда из гвоздик от офицерского клуба, потом гирлянда от жены майора Томпсона; от жены командира батальона, где раньше служил Хомс; из цветов имбиря — от жены подполковника Делберта; из цветов пикаки — от генерала Слейтера; седьмая, верхняя, была из белоснежных гардений — эту на прощание купил Хомс. Цветочный воротник из семи гирлянд закрывал ей плечи и доходил до висков.

Дейне-младший, едва пропала необходимость стоять у перил и махать отцу, побежал на корму, где в середине палубы была площадка для игры в «шафлборд», и затеял там возню с двумя мальчишками. Они кричали наперебой: «Ты — фишка!», «Нет, это ты фишка!» — и в подтверждение выпихивали друг друга на расчерченные скользкие квадраты. Свалиться в воду он оттуда не мог, она за него не волновалась, а то, что мальчики царапают площадку для «шафлборда», ее не касается — пусть за этим следят корабельные стюарды. На пароходе она, слава богу, будет избавлена хотя бы от части забот и портить себе настроение не собирается.

Пароход выходил вдоль гряды рифов в открытое море, и за кормой, словно поворачиваясь вокруг оси, выползал город: скопище улиц и переулков, прорезанное магистралями Форт-стрит и Нууану-авеню, напоминало издали муравейник, как, впрочем, напоминает его любой небольшой город, где все сосредоточено вокруг делового центра. Дальше, по склонам холмов, густой пестрой россыпью лепились дома пригородов, и солнечные зайчики весело перепрыгивали с одного окна на другое. Над всем этим неподвижно и мощно возвышались горы, покрытые тропической зеленью, она словно стекала с них языками вниз, грозя затопить улицы и дома, созданные кропотливым трудом человека. А между пароходом и берегом не было ничего — только воздух. Сверху донизу, от неба до воды, все заполнял воздух, и глазу открывался необъятный простор, какой видишь лишь на море или высоко-высоко в горах. Отсюда Гонолулу представал во всей своей красе.

Прямо перед собой она разглядела вдали бухту Кеуало, где стояли на рейде рыбацкие лодки и катера. Сейчас должен показаться парк Моана, а за ним — причал яхт-клуба. Потом будет Форт Де-Русси, потом Ваикики.

— Красиво, правда? — сказал рядом мужской голос.

Она обернулась — в нескольких шагах от нее, облокотившись о перила, грустно улыбался молодой подполковник ВВС. Еще раньше, когда пароход только отходил, она заметила его в толпе около себя, но, едва причал скрылся из виду и пассажиры начали расходиться, летчик куда-то ушел, возможно решил пройтись по палубе, и она тотчас о нем забыла.

— Да. — Она улыбнулась. — Очень красиво.

— Таких красивых мест я, пожалуй, не видел больше нигде. И мне, конечно, очень повезло, что я здесь жил. — Молодой подполковник щелчком послал сигарету за борт и скрестил ноги — в этом движении была некая обреченность, так иногда пожимают плечами: мол, от судьбы не уйдешь.

— Да, я вас понимаю, — кивнула Карен. Удивительно, такой молодой, а уже подполковник. Хотя вообще в авиации это не редкость.

— А теперь вот откомандировали назад, в Вашингтон, — сказал подполковник.

— Как же это летчика отправили на пароходе? — улыбнулась она. — Казалось бы, вы должны лететь.

Он пренебрежительно постучал пальцем по своим орденским планкам, и она увидела, что у него на кителе нет авиационных «крылышек».

— Я не летчик, — виновато объяснил он. — Я по административной части.

Ей стало неловко, но она скрыла смущение.

— Все равно. Должны были отправить вас на самолете.

— Видите ли, есть такая штука — «первоочередность», — сказал он. — Никто не знает, что это такое и с чем это едят. Но первоочередность решает все. Да и, честно говоря, я с удовольствием плыву пароходом. На самолете меня укачивает, а на пароходе — нет! Позор!

Оба засмеялись.

— Чистая правда, клянусь вам, — с жаром сказал он. — Потому меня и забраковали. Говорят, что-то с вестибулярным аппаратом. — Он сказал это так, будто поведал ей трагедию всей своей жизни.

— Обидно, — посочувствовала она.

— C’est la guerre[61]. Так что теперь я возвращаюсь в Вашингтон. Не знаю там ни одной живой души. Буду обеспечивать нашу победу оттуда. А на Гавайях я прослужил два с половиной года и всех знаю.

— У меня в Вашингтоне довольно много знакомых. Я могла бы дать вам потом кое-какие адреса, — предложила Карен.

— Вы серьезно?

— Вполне. Хотя, конечно, среди моих друзей нет ни сенаторов, ни президентов и с начальником генштаба они дружбу не водят.

— Дареному коню в зубы не смотрят, — сказал подполковник.

Оба снова засмеялись.

— Зато я гарантирую, что все они очень милые люди, — улыбнулась Карен. — Сама я, кстати, из Балтимора.

— Да что вы говорите! И сейчас едете тоже в Балтимор?

— Да. Мы с сыном пробудем там до конца войны.

— Плюс еще шесть месяцев, — подсказал подполковник. — Вы говорите, с сыном?

— Вон он там, видите? Самый большой.

— Да, настоящий мужчина.

— Вот именно. И уже продал душу Пойнту.

Молодой подполковник искоса поглядел на Карен, и ей подумалось, что последние ее слова, вероятно, прозвучали у нее слишком горько.

— Я, вообще-то, начинал резервистом, — сказал он.

И снова изучающе посмотрел на нее своими мальчишескими глазами, потом оторвался от перил и выпрямился. Карен поймала себя на том, что внимание молодого подполковника слегка ей льстит.

— Мы с вами еще, конечно, увидимся. Не забудьте про обещанные адреса. И между прочим, берег уже далеко, вы так все глаза проглядите. — Он вдруг замер и положил руки на перила. — Смотрите, «Ройял Гавайен»! Там у них замечательный коктейль-холл, я второго такого не видел, — грустно сказал он. — Вернули бы мне по десять центов с каждого доллара, который я там просадил. Миллионером я бы, конечно, не стал, но на покер хватило бы надолго.

Карен повернула голову и увидела среди прибрежной зелени знакомое розовое пятно. Именно его в первую очередь показывали ей все на палубе, когда их пароход приближался к Гонолулу. Это было два с половиной года назад. А рядом с «Ройялом» тускло белел отель «Моана». Но его, насколько она помнила, ей тогда не стремился показать никто.

Когда она повернулась, молодой подполковник уже ушел. Она была одна, только чуть поодаль у перил стояла невысокая хрупкая девушка в черном.

Карен Хомс — с любовью в ее жизни было покончено — почувствовала некоторое облегчение. И ей стало еще приятнее оттого, что молодой подполковник был с ней так галантен. По-прежнему глядя вперед, она следила, как из-за носа парохода медленно выступает мыс Дайамонд.

Если цветы понесет к берегу, ты сюда еще вернешься. А если гирлянда поплывет в открытое море — не вернешься никогда. Она бросит в воду все семь гирлянд — лучше так, чем хранить их и смотреть, как они уныло вянут и засыхают. Но потом она передумала. Она оставит себе ту бумажную, от полка, из черно-красных цветов. На память. Наверно, такая гирлянда лежит в солдатском сундучке каждого краткосрочника, который когда-либо служил в их полку и вернулся в Штаты. За последние десять месяцев солдатская душа открылась ей по-новому, она нашла в ней много родного и понятного.

— Как красиво, — сказала стоявшая поодаль девушка в черном.

— Да. — Карен улыбнулась. — Очень красиво.

Держась за перила, девушка вежливо подошла ближе. На ней не было ни одной гирлянды.

— Не хочется отсюда уезжать, — тихо сказала она.

— Да, — снова улыбнулась Карен, смиряясь с тем, что ее одиночество нарушено. На эту девушку она обратила внимание еще раньше. Может быть, кинозвезда, подумала она сейчас, глядя, с какой элегантной непринужденностью та держится; может быть, отдыхала на Гавайях и из-за войны не сумела уехать вовремя. Одета необыкновенно просто, с аскетической строгостью, но это скромное черное платье явно стоит немалых денег. И удивительно похожа на Хеди Ламар[62].