Читаем без скачивания Варвары Крыма - Андрей Левицкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я опять бросился в задний отсек, схватил ребристую рукоять и дернул. Вверху заскрежетало. Выглянув в окно, я убедился, что крылья вышли, и вернулся в салон, широко расставляя ноги на качающемся полу.
Мы неслись к мосту. Въезд на него перекрывал шлагбаум из сбитых досок, рядом стояла будка охранника с лебедкой на козлах у стены. Двое гетманов медленно, с натугой крутили длинную рукоять, поднимая ближнюю к нам секцию переправы.
— Держитесь! — прокричал Чак.
Я обнял Ладу за талию. С треском разлетелся шлагбаум, мелькнули изумленные лица часовых. «Каботажник» выкатился на мост. Проскрежетав бампером по наклонной секции, автобус подпрыгнул и будто завис над расселиной. Это длилось мгновение, потом он начал падать, кренясь на левый борт. Из будки на дорогу вылетел гетман, вскинул толстую длинную трубу. Густое облако порохового дыма окутало его. Из облака вырвалась огненная полоса.
— В кабину! — заорал я, схватил Ладу за руку и прыгнул к Чаку.
В автобус будто молния ударила — оглушительный грохот, вспышка… Взрывная волна тряхнула падающий на дорогу за расселиной «Каботажник», и я повалился на пол, отпустив девушку. По салону засвистели осколки, пробившие заднюю стенку. Лада вскрикнула. Ее развернуло спиной к двери со сдвинутой створкой.
Я пытался встать, хватаясь за стенку кабины. В ушах звенело, подернутый мутной пеленой мир качался. Прямо передо мной возникло лицо Лады, потом отодвинулось…
— На плече… — голос едва донесся сквозь звон в ушах. — У тебя… Но как же так?!
— Что? — выдохнул я, поднявшись.
— Шрама нет!
Я понял, что Лада стоит в дверях, на самом краю, держась одной рукой за сдвинутую створку, а другой сжимая гнутый конец железки, торчащий из ее левого плеча. Кровь тонкой струйкой сбегала по нему и капала на пол.
— Ты не Марк!
Отпустив дверцу, она показала на меня. Глаза девушки наполняли изумление и боль.
— Ты не Марк! — выкрикнула она. — Шрама нет! «Каботажник» ударился передними колесами, взвизгнули покрышки, автобус закачался и вильнул. Чак победно завопил.
— Лада! — Я прыгнул к двери, но было поздно. Девушку бросило назад, и она спиной вылетела в проем.
Часть вторая ХЕРСОН-ГРАД
Глава 9
Присев под стеной «Каботажника», я сжал голову руками и зажмурился. Перед глазами стояло лицо Лады. Она была по-настоящему изумлена и испугана в тот момент.
И она погибла — из-за меня. Или все же не погибла?
— Чак, ты слышал, что она сказала?
Карлик быстро вел автобус через пустынную местность, лежащую за Инкерманским ущельем, в сторону поросших зарослями холмов. На вершине одного стоял покосившийся дом без крыши, других построек вокруг видно не было.
— Ты слышал, Чак?
— Да уж слыхал, — ответил он наконец. — Только ни мутанта не разберу, что это может значить. Ошиблась, наверно, девка.
Ошиблась? Нет, я помнил ее взгляд, помнил, как она крикнула: «Ты не Марк! Шрама нет!»
— Нет, слишком она была удивлена. Если у хозяина Херсон-Града здесь шрам, — я провел ладонью по груди, — то куда он делся? Шрамы не исчезают — ни с тела, ни с души.
Карлик не ответил. Солнце подобралось к зениту, было жарко. Автобус раскачивался на земляных горбах, гудел мотор, что-то мелко дребезжало под полом. А я сидел под стеной, закрыв глаза, и пытался собрать воедино разбегающиеся мысли. Что теперь? Я — управитель Херсон-Града или нет? Если все же управитель — мне надо ехать в свой город. Но если это неправда? Что вообще делать тогда? И почему Мира уверяла меня, что все именно так? Значит, хотела получить какую-то выгоду из обмана. Хорошо, она могла подговорить Власа, и он врал вместе с ней, но ведь Авдей был искренен в своей ненависти ко мне. Меня узнали Якуб, воевода, да и сама Лада…
Что все это значит, в конце концов?!
А может, наплевать на все? Сказать Чаку, чтобы вез меня куда угодно, лишь бы подальше от Херсон-Града и ущелья гетманов, спрятаться где-то в глуши, заняться охотой или чем-то другим, забыть и про Ладу Приор, и про Херсон-Град?
Нет. Я буду постоянно думать о случившемся. Надо разобраться во всем сейчас.
— Чак, ты слышал что-то про мою семью?
— Ну, про батю, Сида-старшего, все слышали…
— А про мать?
— Про мать мало что говорили. Из кочевых она. Перед самой смертью Августа вернулась к своим. Причем вроде как не просто вернулась — сбежала из Херсон-Града. А зачем, почему от сынка родного бежать? Не знаю.
— Когда я очнулся в лодке, за мной гнались кочевые. Может, это как-то связано с моей матерью?
— Да я откель знаю?
— А как ты попал к гетманам?
— Ну, свернул туда, когда баба эта татуированная со своими ушла. Я в Инкермане баллоны наполняю иногда, гейзеры же там. В общем, прикатил как обычно, и тут вдруг — не выпускают меня! Решили, наверно, термоплан мой в войне против херсонцев использовать. Я навроде как свободно там по площадке ходить мог, да указ охранникам был даден, чтоб не выпускали меня из ущелья и газом не давали заправляться. Еще механикам сказали мне не помогать.
— Мы едем в Херсон-Град?
Автобус достиг расселины между холмами, и стало темнее.
— А куда ж еще?
— Раньше ты там бывал?
— Ха! Я везде бывал. Чака везде знают, управила. Хотя, получается, ты теперь не управила у нас, да? Ладно, не важно. И на Корабле Чака знают, там я тоже швартуюсь, и в Арзамасе знают, и в Московии, и даже в Твердыне Киевской!
Мы проехали холмы, и впереди раскинулась пустошь, покрытая невысокими скалами, которые напоминали угловатые, плохо отесанные надгробные памятники.
— Кладбище, — сказал карлик. — Так это место называют.
Я выпрямился и прошелся вдоль стены, придерживаясь за нее. Чак, прищурившись, выглянул из кабины.
— Ну и рожа у тебя потерянная. Не знаешь, чё дальше делать? Короче, щас в Херсон-Град надо пилить, все одно больше никуда не доедем. Горючки мало, «Каботажник» мой побитый весь. Нас любая банда кетчеров одолеет или еще кто наскочить может. Так что я в Херсон-Град по любому, у меня там механик знакомый, я к нему так и так собирался, потому что должен он мне кой-чего. А ты решай. Хотя ежели таки не управила ты — так что тебе там делать?
— Если брат Лады все еще жив, я хочу спасти его.
— Какой еще брат Лады? — объехав упавшую решетчатую вышку, лежащую верхушкой на скале, карлик снова оглянулся на меня.
— Сын воеводы Лонгина. Он в плену в Херсон-Граде. Если еще жив…
— И ты его вызволить хочешь из самого Большого дома?
— Вызволить и во всем разобраться.
Чак почесал макушку, автобус качнулся, и он схватился за руль.
— Слушай, Мира твоя — змея подколодная. Про нее такое рассказывают… Почище, чем про самого управилу херсонского. Она когда-то приказала ферму вместе с хозяевами, батраками, вместе с детишками сжечь, для чего-то ей земля та понадобилась. А что они там с людями в подвалах Большого дома вытворяют! И ты к ним в лапы прямиком лезешь? Теперь, когда вроде как сомневаться стал, что ты управитель херсонский и брат ее? Не, ну ты псих совсем! На всю голову псих!
Он что-то еще говорил, но слова едва доносились до меня. В голове гудело, и далекий голос монотонно выкрикивал: «Псих… Псих… Псих…» Подогнулись колени. Присев под стеной, я зажмурился и сжал голову руками. Накатила темная волна, накрыла меня с головой, закружила, понесла куда-то. Я уже не сидел в «Каботажнике», а лежал на койке, пристегнутый ремнями, весь в крови, ссадинах и синяках. В наэлектризованных волосах проскакивали искры, рядом стоял старик в заношенной мешковатой хламиде, он держал два электрода: один загнут крюком и заострен, второй на конце расплющен. Провода от электродов тянулись к необычной машине под стеной.
Распахнулась дверь, в проеме возникло жуткое существо: красно-коричневое лицо в слизистых буграх, трещинах и язвах, на голове пучки длинных светлых волос и проплешины цвета сырого мяса. Страшное создание было одето в просторную пижаму, длинные тонкие кисти, торчавшие из рукавов, трепыхались, как крылышки у цыпленка, посверкивая золотыми кольцами на пальцах. Кривясь и кусая губы, оно завывало:
— Альи… Альи… Ы-ы… Алы-ы…
Оно шло ко мне, протягивая руки, и самым страшным было то, что я не мог сбежать от него — или, наоборот, наброситься и сбить с ног, — не мог даже отпрянуть; я лежал, пристегнутый ремнями, и дергался, пытаясь вырваться.
— Альи… Альи… — стонало существо, подступая.
Нет, это был не просто вой, оно пыталось исторгнуть из слизистой пасти одно слово. Слово это было очень хорошо знакомо мне, что-то очень важное заключалось в нем; казалось, стоит лишь немного напрячься, вспомнить, что именно, — и все сразу станет ясно, все тайны откроются.
Гул усилился, заглушив вой, комната померкла, но я еще различил, как человек, положив электроды, повернулся, и расслышал его слова: