Читаем без скачивания Леон Боканегро - Альберто Васкес-Фигероа

Они прошли всего в сотне метров справа от него и скрылись в извилистом канале. Хотя почти сразу их поглотили заросли тростника, он всё ещё слышал удары вёсел по воде, пока они не растворились в глубине озера.

Леон долго не мог прийти в себя.

Ему понадобилось время, чтобы осознать, насколько близко он оказался к тем, кто ужасным образом расправился почти со всем его экипажем, и насколько близко он был к тем, кто не задумываясь вернул бы его в соляную пустыню.

Два противоположных чувства овладели его душой: настоятельная потребность бежать и жгучее желание преследовать их в поисках шанса отомстить.

Большинство людей склонны к мщению, как и многие животные. Желание отплатить за причинённое зло сторицей зарождается, растёт, размножается и редко умирает естественной смертью в глубине почти каждого сердца.

Но инстинкт самосохранения – не менее общий для большинства живых существ.

Особенно если вы были так близки к смерти, как был Леон Боканегра.

Он размышлял спокойно, стараясь сохранять хладнокровие, и к середине дня пришёл к выводу, что лучшее, что он может сделать, – как можно быстрее покинуть это опасное место.

Два хорошо вооружённых фенека были слишком серьёзным врагом для человека, у которого единственным оружием был ржавый ятаган.

Ему нужно было уйти.

И он ушёл.

На триста метров.

Как только нос его лодки оказался в канале, где исчезли фенек, все его доводы потеряли силу. Вместо того чтобы искать путь подальше оттуда, он начал переправляться через озеро, толкая свою кадею в погоню за следами ненавистных врагов.

Но не нашёл их.

Той ночью он снова обдумал своё положение и снова пришёл к выводу, что продолжать преследование бессмысленно. Но как только первые лучи света озарили озеро, он возобновил поиски с прежним упорством.

Тростник то расступался, то сгущался, будто следуя какой-то причудливой логике. Наконец он пришёл к выводу, что тростник мог пытаться сбить его с толку, но не кувшинки, которые оставались сломанными или открытыми там, где проходила широкая пирога, продвигаемая крепкими деревянными вёслами.

Он выслеживал, как охотничья собака, каждую деталь, которая могла дать ему подсказку, и так, к середине утра следующего дня, перед его глазами появился небольшой островок, на котором возвышался низкий дом с желтоватыми стенами из глины.

Над водой, где он находился, погрузившись по шею, жара была невыносимой. И хотя раскидистые деревья, растущие рядом с домом, обеспечивали великолепную тень, его не удивило, что в пределах видимости не было ни малейших признаков человеческого присутствия.

Как это часто бывает, в полуденный зной даже рыбы не осмеливались двигаться в водах озера Чад.

Он воспользовался следующим временем, чтобы тщательно изучить место, где находился, часто закрывая глаза, чтобы запомнить каждую группу камышей и каждый элемент массивной постройки, а также расположение каждого каноэ, выброшенного на берег. Затем он снова открывал глаза, чтобы убедиться, что не допустил ошибок, как в плане расположения объектов, так и в оценке расстояния между ними.

Годы работы с завязанными глазами приучили его ориентироваться вслепую, и к вечеру он был абсолютно уверен, что сможет передвигаться по округе ночью так же уверенно, как и при дневном свете.

Солнце едва касалось верхушек деревьев, когда тяжелые ворота открылись, и появилась группа молодых местных девушек, за которыми наблюдал фене́к. Он, не выпуская из рук своего мушкета, сел на первую ступеньку, спускающуюся к воде, и внимательно наблюдал за ними, пока они купались у берега.

Для Леона Боканегры, который уже много лет не имел никакого контакта с женщинами, возбуждающее зрелище почти дюжины прекрасных девушек, играющих в воде, было, по меньшей мере, тревожным. Эта тревога переросла в чувство, которое было крайне сложно описать, когда фене́к свистнул одной из девушек, приказав ей подняться к нему.

Когда она предстала перед ним, он осмотрел ее с ног до головы с выражением тщательно продуманного презрения и показного равнодушия. Затем он приподнял край своего широкого плаща и недвусмысленным жестом, не терпящим возражений, указал ей опуститься на колени.

Наблюдать, скрывшись в зарослях папируса, как в красноватых лучах заката над озером Чад молодая девушка с небольшой грудью и блестящей черной кожей неспешно и тщательно совершает фелляцию мужчине, который, не теряя хладнокровия, продолжал держать мушкет и следить за остальными купающимися, было странным опытом, к которому моряк оказался эмоционально не готов.

После страстных ночей с Даорой, когда неизвестная бедуинка возносила его к вершинам наслаждения, Леон Боканегра старался отгонять любые эротические мысли, и лишь в неизбежных снах, неподвластных его контролю, он позволял себе хоть какую-то разрядку естественных физических потребностей взрослого мужчины.

Тем не менее, он вскоре заметил, как на этот раз часть его тела явственно вышла из-под вялого контроля маленькой набедренной повязки из беличьей кожи. И хотя он отвел взгляд, чтобы избежать худшего, это оказалось бесполезным, поскольку ласки и заботы молодой местной девушки, казалось, оказывали большее и более быстрое воздействие на того, кто находился в теплых водах озера Чад, чем на фене́ка, которому они предназначались.

Десятки мелких рыбок сразу собрались, чтобы воспользоваться последствиями этого происшествия. Впервые за долгое время Леон Боканегра громко выругался и почувствовал стыд за себя.

Когда спустя некоторое время девушка, похоже, закончила свою задачу, все еще невозмутимый фене́к произнес единственное слово, и послушные купальщицы, словно молчаливое стадо черных овец, направились внутрь крепости.

Первые сумерки быстро окутали заросли тростника, и глубокое чувство покоя, казалось, вновь овладело озером. Но вскоре решетчатые окна крепости начали освещаться, и через полуприоткрытую широкую дверь стали отчетливо доноситься веселые звуки барабанов, жалейки и бубнов, вызывая растерянность.

VII

I

Тамборили, чиримии и тамбурины.

Усталые женские голоса.

Хор лягушек.

Тысячи лягушек! И сотни толстых жаб, которые, казалось, пытались превратиться в фаготы небрежного оркестра, где каждый играл, как хотел, пока тамбурины, казалось, издавали иной звук – как плач или стоны, словно те, кто их бил, ударяли не по натянутой овечьей коже, а по собственному сердцу.

Это не была крепость.

И не жилище.

Даже не тюрьма.

После нескольких часов наблюдений Леон Боканегра пришел к выводу, что, вероятно, это было что-то вроде необычного борделя или своеобразного «дома отдыха», где фенек восстанавливали силы и развлекались после месяцев странствий по горам и пустыням, либо после погружения в ад соляного окаменевшего моря.

Затерянный островок в самом сердце лабиринта папирусов Чада должен был быть единственным местом в мире, где ненавистные торговцы живым товаром чувствовали себя в безопасности от многочисленных врагов. Ведь они лучше других знали,