Читаем без скачивания Канатная плясунья - Морис Леблан

Лежавшему на кровати можно было дать лет шестьдесят, если б не страшная сухая бледная кожа, не вяжущаяся ни с каким возрастом. Нос его заострился, глаза ввалились, на голом черепе не было ни волос, ни бровей, ни ресниц. Он был так худ, что на лбу и скулах кожа едва прикрывала череп, а на левой руке не хватало одного пальца, на месте которого осталась борозда, доходящая до середины ладони. Все совпадало с письмом. Черный суконный кафтан, почти съеденный молью, зеленые шелковые брюки и жилет облегали его высохшее и миниатюрное тело.

— Умер, — сказал кто-то вполголоса.

Чтоб не осталось никаких сомнений, надо было наклониться и выслушать сердце. Но к лежавшему страшно было прикоснуться: что, если он рассыплется в прах? Да и к чему такие опыты: разве можно сомневаться в смерти мертвеца?

Деларю взял Доротею под руку, вполголоса умоляя ее:

— Оставьте. Уйдем. Это нас не касается.

Выручил Эррингтон. Он вынул карманное зеркальце и приложил его к губам лежащего. Прошла долгая, томительная минута. И вдруг зеркальце чуть помутнело.

— Жив…

Ноги нотариуса подкосились, и он сел на край постели, испуганно бормоча:

— Грех. Сатанинское дело. Уйдем.

Все переглянулись. Этот покойник жив. Но ведь он покойник. Однако мертвецы не дышат, а он вздохнул… Так что же это, в самом деле? Мысли путались, страх леденил душу.

— Смотрите, — воскликнула вдруг Доротея. — Его грудь поднимается.

— Не может быть, — возразил кто-то. — Как объяснить подобное явление?

— Не знаю… Может быть, летаргия, гипноз…

— Гипноз на двести лет! Какой абсурд!

— Не знаю. Ничего не понимаю.

— Значит?

— Значит, надо действовать.

— Как?

— Как сказано в завещании. Оставим споры. Надо выполнить приказ.

Спутники ее переглянулись.

— Что же нам делать?

— Разбудить его при помощи эликсира, как говорится в завещании.

— Вот он, — сказал Марко Дарио, разворачивая какой-то сверток.

Он вынул высокий старинный флакон с широким основанием и длинным горлышком.

— Дайте нож, — приказала Доротея. — Спасибо, Вебстер. Всуньте его между зубами, разомкните челюсти.

У постели началась суета, как у постели больного, с той разницей, что никто не отдавал себе отчета в собственных действиях. Приказ получен — надо его исполнить. Выйдет — хорошо, не выйдет — вина не наша.

Хрустальная пробка не открывалась. Доротея отбила горлышко о край скамейки. Зубы предка были так сжаты, что между ними нельзя было просунуть кончик ножа. Наконец челюсти слегка разомкнулись.

— Довольно, — сказала Доротея.

Она наклонилась к нему с флаконом эликсира в руке, приложила край флакона с губам и медленно опрокинула его. Сначала капнуло несколько капель зеленой жидкости, напоминавшей запахом шартрез, потом полилась ароматная тонкая струйка.

— Все, — сказала Доротея, вылив жидкость до последней капельки.

Она попробовала улыбнуться, но притихла, видя, что все серьезно и внимательно смотрят на спящего, и сказала:

— Подождем. Жидкость действует не сразу.

А сама думала:

«Разве можно поверить, что жидкость подействует? Разве можно разбудить мертвеца? Мы бредим наяву, нам просто показалось, будто зеркало помутнело. Сердце его умолкло, он мертв, а мертвые не воскресают».

— Три минуты, — громко отсчитывал Дарио.

Прошло еще пять минут, еще десять.

Шесть человек стояло у кровати, ожидая чуда и понимая, что это бессмысленно. Оправдывала их лишь та математическая точность, с которой исполнялись все указания маркиза.

— Пятнадцать минут, — произнес Дарио.

Прошла еще секунда — и вдруг все отшатнулись от кровати: веки мертвеца дрогнули. Шесть пар глаз впились в лежащего. Веки его снова дрогнули, и на этот раз совершенно явственно. И в то же мгновение слабо шевельнулись пальцы рук.

— О-ох, — простонал нотариус, хватаясь за сердце. — Жив он… Видите, жив.

XIII. Воскрешение Лазаря

Доротея смотрела на просыпающегося, стараясь не пропустить ни одного движения. Да и никто не шелохнулся, не отвел от него глаз. Странное зрелище их захватило, а суеверный итальянец набожно перекрестился.

— Жив, — бормотал нотариус. — Видите, открывает глаза, смотрит на нас.

Действительно, старик открыл глаза. Это был странный, мертвый взгляд, не озаренный проблеском сознания. Он избегал света и, казалось, вот-вот сомкнется навеки. Глаза были мертвы, но жизнь пробуждалась во всем теле. Казалось, ожившее сердце гонит по всему телу животворную кровь, и от этих толчков шевелятся руки и ноги.

Движения эти усиливались с каждой минутой. Вдруг ноги его соскользнули на пол, напряглись мускулы — и проснувшийся сел.

Один из молодых людей поднял фонарик, осветил его лицо. Луч света упал на стену, и все заметили портрет, о котором писал маркиз. Сходство было бесспорное: тот же огромный лоб с глубоко сидящими глазами, те же скулы и костлявый острый подбородок. Но маркиз ошибся в одном: портрет казался моложе проснувшегося.

Старик сделал движение, стараясь встать, но ноги его были слишком слабы. Он тяжело дышал, как будто ему не хватало воздуха. Доротея заметила доски, прибитые к стене, догадалась, что это окно, и знаком велела Дарио и Эррингтону их оторвать. Доски держались на старых ржавых гвоздях и легко поддались нажиму. Распахнулось окно, свежий ветер ворвался в комнату. Проснувшийся повернулся к окну и дышал жадно, полной грудью.

Пробуждение шло своим чередом, с долгими паузами и как бы толчками.

Шесть человек наблюдало за ним, затаив дыханье.

Вдруг Доротея топнула ногой, как бы стряхивая с себя оцепенение, нарочно отвернулась от старика и задумалась. Глаза ее потемнели от напряжения и из голубых стали синими. Они не смотрели на окружающих и как бы углубились в суть вещей, недоступную обыкновенному зрению.

Так стояла она минут пять и вдруг, решившись на что-то, сказала:

— Попробуем.

И подошла к кровати.

Доротея должна была считаться с одним бесспорным и несомненным фактом, что этот человек жив и, следовательно, с ним надо обращаться как с живым существом, могущим видеть, слышать, понимать. Как ни слабо его сознание, он не может не ощущать вокруг себя присутствия живых существ. Наконец, у каждого есть имя. Есть оно и у этого неведомого человека. Его присутствие в башне — не чудо, потому что чудес вообще не бывает. Значит, либо это маркиз де Богреваль, действительно проснувшийся после двухсотлетнего сна, либо подставное лицо, подосланное кем-то одурачить наследников. Европейская наука не знает тайны временной смерти и воскрешения, но знания индийских факиров в этой области выше нашей науки. Все это вихрем мелькало в голове Доротеи.

— Попробуем, — повторила она, села рядом с проснувшимся и взяла его за руку. Рука была холодна и чуть влажна.

— Мы пришли, — сказала она медленно и внятно, — мы пришли по вашему приказанию. Мы те, кого золотая медаль…

Ах, как трудно найти подходящие слова. Они кажутся такими нелепыми, нескладными. Надо заговорить совсем, совсем иначе…

— В наших семьях переходила из поколения в поколение золотая медаль. Два века зрела в них ваша воля.

Нет, и это совсем не годится. Слишком торжественно и высокопарно.

Рука старика понемногу согревалась в руках Доротеи. Он уже слышал слова, но не понимал их значения. Может быть, спросить его о самом простом, естественном? Да, это лучше всего.

— Хотите есть? Вы, верно, проголодались. Скажите, чего вам хочется. Мы постараемся достать.

Никаких результатов. Старик смотрит в одну точку, так же тупо и бессмысленно. Челюсть его отвисла, зрачки неподвижны. Не отводя от него внимательного взгляда, Доротея подозвала нотариуса:

— Как вы думаете, господин Деларю, не вручить ли ему второй конверт с припиской? Может быть, его сознание прояснится при виде бумаги, которую он написал. А кроме того, он приказал отдать ему бумагу, если он оживет.

Деларю не возражал. Взяв конверт, Доротея показала его старику.

— Вот приписка, которую вы написали по поводу ваших сокровищ. Никто не читал ее. Посмотрите.

Она протянула ему конверт. Рука старика слегка вздрогнула и потянулась к конверту. Доротея поднесла конверт еще ближе. Рука раскрылась взять его.

— Вы понимаете, в чем дело. Распечатайте конверт. Тут сказано, где хранятся бриллианты. Это очень важно для вас: никто не узнает секрета. Сокровища…

И вдруг оборвала. Либо ей пришла в голову неожиданная мысль, либо она заметила что-то очень важное, ускользавшее раньше от ее внимания.

— Он начинает понимать, — заметил Вебстер. — Покажите ему его почерк, он вспомнит, в чем дело. Или отдайте ему конверт.

Эррингтон поддержал Вебстера:

— Да, да, отдайте. Секрет принадлежит ему, он сам распорядится сокровищем.

Но Доротея не торопилась. Она пристально разглядывала старика, потом взяла у Дарио фонарик и стала водить им возле старика, то откидываясь назад, то приближаясь к нему, как близорукая. Затем так же внимательно рассмотрела его искалеченную руку — и вдруг разразилась звонким, раскатистым хохотом. Она смеялась как безумная, прижимая руки к груди и почти падая на землю. Прическа ее рассыпалась, волосы упали на плечи, раскраснелось личико. А молодой серебристый смех был полон такого заразительного веселья, что за нею невольно расхохотались ее спутники.