Читаем без скачивания Люди трех океанов - Николай Котыш

— Хром прокусил, новые сапоги испортил!

И тут же порешил генерала на месте.

Партизаны бросились в камыши, а через полчаса, насквозь промокшие, выкарабкались из топи. Гитлеровцы отстали. Всю дорогу к лагерю Белоусов горевал:

— Голенище, проклятый, порвал. Пусть бы носок, союзки можно поставить. Но где возьмешь голенище?..

Зверев встретил вопросом:

— Где «язык»?

Винокуров начал рассказывать, как все получилось. Однако Зверев не стал слушать до конца, зло отрубил:

— Не выполнили приказ.

Лишь после, раскрыв два разбухших портфеля, углубился в чтение и через минуту смягчился:

— Дельные документы. Ступайте отдыхать.

Крепок сон в лесу. А если еще под тобой охапка душистого сена, да стоит знойный августовский денек, да рядом с шалашом родниковое озеро, то лучшей благодати и желать не надо. Проснулся — и бегом на березовый мостик; ныряй — и пошел себе отмерять саженками изумрудно-прохладную гладь. Тут сразу богатырская сила прибывает.

Под вечер хлопцы Архипыча выглядели настоящими именинниками. Сам Зверев объявил им благодарность! В праздничном настроении партизаны собрались на лужайке. И Вася Белоусов уже не горевал о злополучной порче сапога. Он ухарски растягивал баян, а звонкоголосая Нина Зверева, командир взвода девушек, запевала вальс «Осенний сон».

Настоящим лесным городом раскинулся партизанский отряд у озера Черного. Люди жили в шалашах. Землянок из-за водянистого грунта не возводили. В отряд приходили новые бойцы — жители окрестных деревень. Все больше становилось шалашей, заменявших одновременно и «зимние квартиры». Родным кровом они стали для многих семей, чьи дома сожгли фашисты.

Отряд вырос. Вместо небольшой горстки бойцов в нем уже насчитывалось свыше двух тысяч человек.

Партизанская жизнь шла своим чередом. Как на работу, люди ходили на боевые задания. Заготавливали провиант на зиму, собирали грибы, ягоды. Возвращаясь на базу, говорили: «Идем домой». Отмечали праздники. Проводили партийные и комсомольские собрания. Влюблялись и справляли свадьбы.

Да, здесь был их дом, родная земля. Могучие дубравы, непроходимые топи и железная воля людей встали на пути врага. Обозленный неудачами, он вымещал злобу на мирных жителях. В райцентре Оредеж гитлеровцы устроили тюрьму и согнали сюда на расправу толпы людей. Но кровавая операция не удалась. Ночью партизаны ворвались в тюремный двор. Бились долго и тяжело. Погиб Зверев. Его заменил Винокуров. Лишь в полночь закончился бой. Перебив тюремную охрану, Винокуров увел отряд в лес.

В ту глухую ночь в партизанский лагерь прибился желтоголовый, как подсолнух, мальчишка. Вначале не могли определить, стонет ли филин, плачет ли кто. Архипыч отвел сомнения:

— Малец, не иначе…

Посветили фонарем. Так и есть: мальчонка. Грязный, худой, с копной слипшихся волос. Со всхлипом отвечал на расспросы:

— Сашкой зовут… маму и папу фашисты убили. Сестренку утерял…

Аня радистка запричитала:

— Мой ты рыженький… Какой же ты худющий…

Мальчишка отодвинулся от сердобольной тети и приткнулся к коленке Винокурова, и с тех пор их всегда видели вместе. Ели из одного котелка. Спали под одной дерюжкой. Архипычу нравилось, когда ему в самое ухо сопел маленький тезка. Их так и звали «Санька в квадрате». Даже на задании маленький не отставал от большого. Слезами-мольбами сламывал стойкость несговорчивого дяди Саши. И тот сдавался.

Глухим лесом приземистый, крутоплечий комотряда вышагивал размашистой, мужицкой поступью, а рядом с ним, вцепившись в полу, бойко семенил Санька. Под ногами только хворост похрустывал. У Саньки на боку — «лимонки». Когда приходится перепрыгивать через бревно или ручей, они больно ударяют по ребру.

— Не ушибся?

— Нет, — таится Санька, не желая выдавать свою слабость.

Если дорога дальняя, Архипыч не выдерживает мальчишеских страданий. Берет у него «лимонки», взваливает себе на плечи его рюкзак, хватает крючковатыми пальцами мальчишку за поясок, и Саньке становится совсем легко. Но ненадолго. Вскоре он опять тяжело дышит, шагает через силу. Особенно когда на пути какое-нибудь препятствие — болото, густые заросли ивняка, бурелом. Тогда Архипыч сажает Саньку на шею. Сердится, про себя зарекается: зря взял обузу, впредь буду умнее.

Но в следующий раз он опять его берет, и они вместе идут проверять дозоры. Архипыч уже сам не может без Саньки. Тягостно ему без мальца. Пусть он молчит, пусть придется опять его тащить на себе, а все же как-никак — ты не один. А однажды попали в беду. Нарвались на немецкую разведгруппу. Архипыч отстреливался, а Саньке приказал отходить в глубь леса. Отбились. Ушли.

Санька не остался в долгу. Закладывали тол под рельсы. Ахнуло так, что Архипыча наземь бросило. Встать никак не может. А надо быстрее отходить. И маленький Сашка, надрываясь от тяжести, оттащил старшего подальше от места взрыва. Ну, а там, в глубокой чащобе, считай, дома. Так и доползли до лагеря.

В отряде Санька незаметно подрос. Не ахти какой партизанский харч, но о мальчишке заботились все. Окреп. Теперь не только стеснялся поддержки Архипыча, а и сам старался ему помочь. Нет-нет да и скажет:

— Дядя Саша, давайте мне тол. Понесу.

Архипыч молча отмахнется: мол, иди хоть сам побыстрее. А Санька и так бодро шагает. Теперь в привесок к «лимонкам» ему дали трофейный маузер. Не раз пускал свое оружие в ход, когда приходилось вступать в бой.

Словом, настоящим партизаном стал Санька. Победителем вернулся в Ленинград. На митинге ему дали слово. Начал он было говорить: «Нет у меня отца и мамы… сестру утерял»… как из толпы вдруг выбежала худенькая девочка и бросилась к нему на шею:

— Санечка! Родненький…

Это была она, сестренка! Опьяненный счастьем, Сашка подвел ее к Архипычу.

— Вот мой… наш… командир.

Так и стояли они втроем на трибуне перед гудевшей толпой.

III

Гитлеровцы решили покончить с партизанами. В бой бросили и артиллерию. Атака следовала за атакой. Уже целую неделю, днем и ночью, отряд отбивался от наседавших карательных батальонов. Трудно было держать круговую оборону. С юго-запада — открытый доступ для противника. Надо поставить заслон. По приказу Винокурова заминировали косогор. Сотни килограммов тола вложили. А сверху завалили булыжником, валунами. Шнур от взрывчатки протянули в штаб.

Преднамеренно имитировали отход. Фашисты клюнули. Колонной, во весь рост пошли они в психическую атаку. Когда поднялись на взлобок, ступили на «пороховой погреб», грохот потряс землю. Вывороченные с корнями деревья взметнулись к небу. Все потонуло в грохоте и пламени. Уцелевшие гитлеровцы повернули вспять. Но тут визгливо, пронзительно резануло воздух женское «ура». Хлестнули автоматные очереди. Это из засады ударил по врагу взвод Нины Зверевой. Неизъяснимый ужас на немцев наводил женский крик. Они просто терялись, не зная, что дальше последует. А дальше последовала атака всего отряда. Карательный был разгромлен.

Немцы присмирели. Больше наступлений не предпринимали. А партизаны усилили натиск. Пускали под откос поезда. Нападали на войска в гарнизонах. И уже в открытую жгли костры. А на задания не пешком, как прежде ходили, а на трофейных лошадях ездили.

Как-то, поджидая разведчиков, Архипыч и комиссар Попков сидели у шалаша, мирно беседовали о предстоящих делах. Вдруг смолкли и удивленно переглянулись: на тропке появился немец. Он невозмутимо топал по лужам в валенках. А позади с неизменным пулеметом вышагивал Вася Белоусов. Подошли ближе. Немец упал на колени и протянул снимок. С глянца на Архипыча доверчиво смотрели две пышноволосые девочки. А пленный, мешая русские и немецкие слова, спешил объяснить:

— Я Генрих! Рабочий. Это мои киндер…

Белоусов вставил:

— Сам сдался. Добровольно ко мне явился.

Дрогнуло сердце Архипыча. Дети тронули. Остался Генрих в отряде. А однажды зашел он к командиру, снял пилотку, попросил закурить. Архипыч был некурящим. Но затейливо вышитый кисет с махоркой держал всегда про запас. Случалось, туго было с табаком, и тогда комотряда выручал курцов самосадом. Теперь он тоже разыскал свой заветный кисет, протянул Генриху. Тот закурил и вопросительно взглянул на командирскую шапку с алой лентой: позвольте, мол, примерить. Архипыч разрешил. Генрих надел, весь просиял:

— Партизан! — Вытянулся, спросил: — Можно мне, Генрих партизан?

— Тебе? — переспросил Винокуров. Подумал и рубанул ладонью воздух: — Давай!

Отправился вскоре Генрих в разведку. Конечно, не один. С Белоусовым. Оделся в свою, немецкую, форму. Пошли в занятый фашистами поселок. Вася — в засаду, его спутник — на «промысел»: к часовым. О чем-то гутарит на своем языке. Потом деловито проходит мимо штаба и незаметно исчезает. Возвращается, докладывает Васе: стоит такая-то рота. Сегодня передышка. Офицеры гуляют. Вася слушает молча, как бы сомневается. Вернулись в лагерь. Архипыч решил устроить проверку боем. Доклад Генриха подтвердился. И стал Генрих партизанским разведчиком.