Читаем без скачивания Незваные гости - Эльза Триоле

Дювернуа поставил машину во дворе, взял свой старый, почерневший от времени кожаный чемодан и по лестнице со ступеньками из пористого камня, с красивыми перилами из кованого железа поднялся на два высоких этажа, прыжком одолел маленькую добавочную лесенку и открыл дверь своим ключом. Он прошел прямо в ванную, открыл краны и, пока ванна наполнялась, позвонил по внутреннему телефону: Нет, мадам в Италии… мосье будет завтракать дома?… Если мосье хочет зажечь огонь в камине, ему стоит только поднести спичку… Дювернуа принял ванну, побрился… все его туалетные принадлежности, халат, ночные туфли были аккуратно разложены в стенном шкафу. После беспорядочной жизни в замке здешний комфорт всегда был ему приятен. На мраморном камине маленькие часики с колонками мелодично пробили час. Дювернуа, прыгая через две ступеньки, спустился с лестницы, у него было назначено свиданье с князем Н… в русском ресторане.

Князь уже был там, окруженный целым роем официантов в белых русских рубашках: «Здравствуйте, дорогой полковник, не извиняйтесь, я пришел раньше, чем было условлено…» Князь говорил по-французски без малейшего акцента, но он отличался колоссальным ростом, у него была почти белая грива волос, круглое лицо с черными выпуклыми глазами и черными мохнатыми бровями, двойной подбородок и тройной живот – словом, это была величественная фигура, какую не часто встретишь во Франции. Дювернуа сел напротив этого своеобразного Петра Великого, который занимал так много места на красной плюшевой банкетке, что рядом с ним сесть было негде. В довольно большом зале, красном с белым и кое-где с золотом, было мало народа. Грузин в мягких сапогах пронес к столику в глубине, где завтракали несколько мужчин, шашлык на шампурах, длинных, как шпаги. Князь сделал в направлении столика приветственный жест, как бы одобряя появление шашлыка. Американская супружеская пара просила разъяснить им меню… Какой-то человек, сидя в одиночестве, видимо, кого-то поджидал в компании графинчика водки. Прерванное приходом Дювернуа совещание между князем и официантами возобновилось, а тем временем на стол ставили запотевший графинчик водки, икру, лососину, маринованные грибы, селедку, копченого угря… все то, что само собой разумеется и чего не надо заказывать… «Я с вами не советуюсь, полковник, – сказал князь, – положитесь на меня». Наконец жребий был брошен, и официанты разбежались. Дювернуа забавлялся, он любил время от времени пойти в русский ресторан, не только из-за кухни, но и из-за атмосферы, из-за того, как вас там встречают, из-за сочувствия, с каким относятся к вашим вкусам, к испытываемому вами гастрономическому наслаждению и действию на вас водки и всего прочего. Можно даже сказать, что по мере воздействия на вас водки симпатия и благожелательное уважение к вам обслуживающих лиц все увеличиваются.

– Эти сукины дети на все способны, – сказал князь со вздохом, – за ними надо следить в оба. Во-первых, прежде чем есть рыбу, я хочу поглядеть ее живой! В прошлый раз мне подали черт знает что! Сюда ходит слишком много американцев, вот и начали подавать что попало…

Голос князя был плаксив и грустен. Но Дювернуа уже знал по опыту, что, когда с церемонией заказа будет покончено, князь станет приятнейшим собеседником, начнет говорить о том о сем, рассказывать, развлекать. И правда, покончив с гастрономическими заботами, князь начал во всех подробностях рассказывать, как он достал автограф письма Пушкина… Длинная история о том, как он посетил сначала того, потом другого… Князь говорил о Пушкине с такой осведомленностью, называя его запросто Александром Сергеевичем, будто был его закадычным другом. Но разговор принял желательный оборот только после гуся с яблоками.

– Как могу я быть заодно с теми, кто у меня все отнял, – говорил князь, – прошу вас, возьмите этот кусочек с поджаристой корочкой! Это было бы противоестественно, не по-человечески. Если вам рассказать об всем, что я потерял… Дворцы, заводы, шахты, тысячи гектаров… Но, представьте себе, полковник, больше всего мне жалко нашего старинного дома под Москвой, в ста километрах от Москвы – старая усадьба, вроде тех, о которых вы наверно читали в романах Тургенева… Большой деревянный дом с террасой… Громадный парк, тенистые аллеи, липы… березы… деревянные беседки с ветхими ступеньками, пруд с лилиями… Знаете, стоит мне только сосредоточиться, и, как будто это было вчера, я слышу шелест камыша с бархатными головками, когда в него врезается лодка… вижу большую соломенную шляпу моей невесты, ее пальцы в воде, ее мокрые пальцы в моей руке… Все это банально, как молодость, мой друг, но это ведь моя молодость… Как же мне от нее отказаться?… Крестьяне подожгли мой дом. Все сгорело – липы, березы… великолепная библиотека, редкая мебель, портреты моих предков… Они сожгли мою юность, запахи парка, ночи, проведенные под окном любимой… Они сожгли мои пейзажи, мои привычки, звук русской речи в моих ушах…

Князь говорил вполголоса, высоко подняв голову, подняв брови, чтобы поверх лысины Дювернуа не упускать из виду метрдотеля, который приготовлял что-то за столиком на колесиках. «Не кладите мне в салат слишком много уксуса!» – закричал князь.

– Да, – сказал Дювернуа, – я вас понимаю, нельзя спорить, ваши чувства естественны, законны… Но с течением времени пора бы им притупиться… А тем временем развернулось ведь то, что можно противопоставить этим эксцессам…

Князь оторвался от салата и перенес свое внимание на Дювернуа.

– Да, – продолжал тот, – что вы об этом думаете? О том, что сделали большевики, с тех пор как они сожгли вашу библиотеку?… Вы же не будете отрицать, что в вашей отсталой стране совершились великие преобразования. Я говорю не о средствах, а о результатах.

Черные выпуклые глаза князя на мгновение встретились с глазами Дювернуа, рот его открылся в лукавой улыбке, обнажившей крепкие желтые зубы, напоминавшие о тех далеких временах, когда князь, как говорят, был неотразим. Он попытался перегнуться через стол настолько, насколько ему позволяли размеры живота, и сказал вполголоса:

– Почему это вы мне задаете такие каверзные вопросы, мой дорогой полковник? Может быть, вы собираетесь написать роман?… А? На какую тему? Или за этим кроется другое? Что?… – и князь продолжал нормальным голосом, выпрямившись и принимаясь за салат: – Видите ли, мой дорогой, они сожгли не только мою библиотеку… Они сожгли целую эпоху, вместе с ее романтизмом… Они взяли историю в свои мозолистые руки…

Дювернуа помрачнел, он почувствовал себя смешным. Романист, собирающий материалы! Но князь был слишком тонок, чтобы настаивать. Он уже говорил о другом… И обидчивому Дювернуа казалось, что князь говорит ему: «Как хочешь, дорогой мой, но не пробуй меня провести…», а князь в это время просто спрашивал, как поживает Кристина, очаровательная хозяйка Дювернуа, оценивал последние спектакли, говорил о «Вишневом саде», который Жан-Луи Барро собирается поставить, – конечно, это будет неплохо, но если бы Дювернуа видел «Вишневый сад» у Станиславского с Книппер-Чеховой в роли Раневской, знаете, эта сцена во втором акте, когда у нее из кошелька падают золотые монеты и она говорит: «Посыпались…» По-русски достаточно одного слова: «Посыпались…» Одно слово! А что оно выражает: «Презренный металл… источник забот… опять эти деньги… тем хуже, вот всегда так… что я могу поделать?» и так далее. Книппер все это вкладывала в одно только слово…

– Да, действительно, – сказал Дювернуа, все еще недовольный.

– Вы не находите, – продолжал князь невозмутимо, – что можно определить характер человека по тому, как он обращается с деньгами – бумажками, монетами? Почти всегда у человека при этом бывает жалкий, несчастный вид… Я сделал целую серию рисунков… руки и деньги! Руки домохозяек, рабочего, руки женщины в кольцах, руки игрока…

Изумленный Дювернуа позабыл про свою досаду. Князь рисует?… Ну да, немного… Это – его любимое развлечение, но только развлечение… Кстати… И князь заговорил о выставках, потом перешел на сплетни – и рассказал несколько непристойных анекдотов, он был склонен к этого рода юмору. По правде говоря, Дювернуа уже чувствовал, что отяжелел, а князь был совершенно свеж и все больше входил во вкус беседы. Теперь он говорил о шаткости правительства, о том, что на родовитость сейчас обращают мало внимания… Сегодня настоящие коронованные особы – это кинозвезды, а «прекрасные принцы» – сыновья владельцев трестов…

– Вы необыкновенно трезво рассуждаете, князь, – заметил Дювернуа, чтобы поддержать разговор, – у меня много друзей среди русских аристократов, и уверяю вас, что они продолжают считать себя солью земли!

– Но мы и есть соль земли! – сказал князь запальчиво, снова устремив взгляд через голову Дювернуа на столик на колесиках, у которого метрдотель священнодействовал с помощью нескольких официантов: он жарил блинчики. Князь отвлекся и подумал, что лысина Дювернуа похожа на блин. Но он оторвался от ее созерцания и вернулся к разговору… Он говорил о всеобщем огрубении и утверждал, что аристократы всегда были и остаются солью земли, но что теперь их стремятся закопать в землю: «Нас закапывают, мой дорогой, нас закапывают!»… И князь, чтобы Дювернуа лучше его понял, показал рукой, украшенной перстнем с сапфиром – подарок царя его отцу, – как их закапывают… Что осталось от аристократии? Несколько старых обломков вроде князя, которые связаны тесными узами со знатными родами Франции, Англии, Австрии… ведь все они между собой кузены в той или иной степени… Поэтому-то князь мог бы жить целый год, не тратя ни гроша, гостить то у одного, то у другого, по всей Европе… К счастью, он до этого еще не дошел, у него есть собственные средства, но если бы у него их не было… Он повсюду встречал бы сочувствие, солидарность, неустанную заботу…